В гостювальне «Чёрная лилия», полной всякого изобилия.

Путь до гостювальни «Чёрная лилия» оказался неблизким. Она где-то в центре города располагалась – по классу видать полагалось такому заведению не у чёрта на куличках обретаться. Наша ватага туда через времечко на самоходной Ужавловой карете и добралась. Подъезжают они к высоченному такому зданию, гигантской толстенной трубой чуть ли не в самоё небо уходящему, и у кованых роскошных ворот останавливаются.
Закинул Яван голову вверх и увидел, что домина сия трубовидная расширение некое в вышине имела, как словно бы булава то была, а вокруг здания ограда стояла высокая, каменная такая вся сплошь, презатейливым манером сложенная и цветными панно обложенная. На тех же панно опять, конечно, всякие хищные звери и разные ужасные гады друг дружку свирепо терзали да жрали, бо таким образом черти на любимый свой манер ограду украшали да наряжали…
Подходят они к воротам сиим железным, а на них две кованые кобры между собою тесно сплелись и в боевых своих позах как бы навстречь входящему выгнулись. Ужавл руку вверх поднял и – во же странно! – сверкающее чешуёй пузо у одной из кобр почесал, после чего раздался мелодичный звон, и ворота плавно и бесшумно внутрь отворились, а за ними необычные для этого чёртова города виды открылись...

Как в палатах у царя приняли богатыря.

Долго ли али коротко спал Яван в той чудесной опочивальне, то никто не знает, а только через времечко неизвестное он-таки проснулся и духом своим бодрым встрепенулся. Глядит – вроде как утро уже наступило. Светает. Слышит – птички сладкоголосые вокруг распевают, и чует – ласковый такой ветерок с балкона открытого слегка поддувает. Ваня-то глядит, не наглядится – ну будто бы сторонушка родная ему видится... И в самом деле: вот роща берёзовая на горушке светлеет, вот дубрава на равнине зеленеет, а вот и речечка чистоструйная в ольшаннике бежит… А у Вани от этого вида аж сердце в груди щемит, и натурально слеза на глаза наворачивается. Яваха с боку на бок на ложе своём поворачивается, виды эти дивные с умилением обозревает, а потом на ножки резвые привскакивает, быстренько умывается, в шкуру львиную одевается и направляется в общую залу.
Приходит, а там уж Сильван восседает – возбуждённый такой. Ну, братан Яван, говорит с жаром Сильван, в каком чудесном лесу я ночевать изволил – не поверишь! В самой что ни на есть родимой чаще! Никогда, мол, не спал слаще... И смотри ещё -- нету на мне больше ни одного синяка. Как рукою всё сняло! Ага! Место тут, очевидно, целительное, а не токмо, мол, обворожительное…

О том как Сильван с Ваней первое задание выполняли.

На следующее утро, когда Ваня с компанией уже ото сна встали и чаи в общей зале гоняли, тут как тут и Ужавл заявился, не запылился. Поздоровался он с Яваном вежливо, а с прочими небрежно, а потом рожу спесивую скорчил и голоском противным застрочил:
–Слушайте все!.. По велению его величества Чёрного Царя, всего Воролада могучего владыки и Пекла нашего вседержавного государя, надлежит вам, Яван Говяда, сыну Коровы Небесной и соискателю руки своей невесты, княжны Борьяны прекрасной, незамедлительно за выполнение первого задания приниматься! Вы, Яван Говяда, обязаны: где бы там оно ни было, в Пекельном городе али в его окрестностях, в домах-теремах али на ровной местности спрятавшуюся от вас невесту любым путём найти и вечером до темноты к его величеству её привести! А ежели вы сиё задание пустяшное не исполните, то тогда вот чего: звания жениха вы в тот же час лишаетесь и куда хотите, туда и отправляйтесь, ибо вам тут более никто не будет рад!
Обвёл пройдоха Ужавл собравшихся довольным взглядом, прехитро усмехнулся, вкруг плеча повернулся да и был, гад, таков.

Про задание другое – не такое уж простое.

И приснился Явану сон... Будто бы он на белом свете, в дому своём отдельном живёт-поживает и в данный момент от разных дел отдыхает, на печке в тепле лежит и вот чего слышит: Борьянка, жинка его, почём зря его костерит, орёт, скандалит, горшки в бешенстве бьёт и аж до самой до печёнки муженька свово достаёт. А Ваньке и деться некуда: и спать страсть как охота, и слухать женину брань нету мочи. Вот он ворочается, ворочается и наконец решается... просыпается и твёрдо намеревается взять кнут и показать этой ведьме, кто хозяин тут...
Открыл Яван глаза, спросонья ими лупает, ничего не соображает, а потом врубается: фу-ты, думает, слава богу – этож я ещё в пекле обретаюсь, вот кошмарами странными и маюсь! Только что это? Вроде как и на самом-то деле брань да словесная дрянь откуда-то слышатся... Эге, да точно – видать, дружиннички его ругаются среди ночи!..
Быстренько Ванька в шкуру тогда облачается и в общую залу устремляется. Приходит и видит такую картину забавную: полуголый Буривой с пеною у рта на Давгура кидается, да его Сильван не пущает и в объятиях медвежьих буяна сжимает. А Давгура Упой с Ужором угоманивают, за руки его хватая и в драку лезть не позволяя. Да ещё и Делиборз впридачу меж ними всеми бегает да гоношится. «И что тут могло случиться?..» – недоумевает Ванька, дебош сей зря.

Про то как наш праведный Яван Двавловское искушение упрямо преодолевал.

А на следующий день, а вернее будет сказать поутру, когда Ваня кашку уже свою откушал, появился там посланник жалкий Ужавл и ничтоже сумняшеся сообщил Явану, что его князь-предстоятель Двавл к себе требует незамедлительно или, если Ване будет угодно, то приглашает его милость почтительно.
Яваха-то сперва никуда ехать не хотел, но после настойчивых и даже слёзных Ужавловых уговоров нехотя согласился, палицу прихватил и в путь пустился. Приехали они на самоходной колымаге к центру города куда-то и через времечко порядочное прибыли на берег довольно большого озера или гигантского пруда. «Вот это да!» – удивился Яван. Озеро было круглое, не менее чем в полторы версты шириною, обрамлённое аккуратною набережною стеною и блиставшее водою голубою. Там находились небольшие островки с какими-то вычурными строениями на них, а по глади воды сновали узкие без вёсел челны, в которых почти что голые черти и чертовки сидели – при фигуре все сплошь и при теле.

Показал чертям Говяда как плясать на танцах надо.

Добрался Яван вскорости до своей гостювальни, а там, оказывается, его друзья только что с прогулочки ознакомительной возверталися. Ихнюю гоп-компанию в отсутствие, значит, Ванино никто иной как Ужавл по городу огромному повозил, примечательности всякие-разные им показывая да о чертячьем житье-бытье попутно рассказывая. Впечатлений у всех было – во! – полным-полно. Начали они о том да о сём увиденном Явахе вещать и принялися наперебой всяк своё рассказывать, болтать да трещать... Не все, правда, Сильван с Давгуром, естественно, язык за зубами держали, зато Делиборз и Упой с Ужором те с явным вдохновением, в лицах, рассказанное изображали...
Так вот, оказалося, что в будние дни черти тутошние отнюдь не бездельничали в массе своей, а в поте лица, можно сказать, трудились. Сидя по палатам, они в большинстве высчитываниями какими-то занимались, подсчётами, научными загадочными изысканиями и малопонятными некими испытаниями. В основном в поле их усиленного внимания уте́хника находилася колдовская: различные таинственные агрегаты, аппараты и чисто волшебные приспособления, вызывавшие у наших зевак немалое изумление... В результате этого руками из чертей вроде бы никто и не работал. Только головой.

Как древняя Каргавелла о своей судьбе Ване поведала.

И вот что Яван от ведьмы старой услыхал:
...Мы, Ваня, ранее на другой жили планете, и не в аду ютилися, как здесь на Земле, а процветали припеваючи на самом что ни на есть белом свете. Чертями наша раса тогда ещё себя не считала, наоборот – разумными существами, в гордыне великой находясь, себя мы почитали. Мир вселенский мы боготворили, во имя собственного блага различные чудеса творили, а бога в сём грешном мире не искали, и единое – знать даже не желали. Хорошо ведь, когда ты всех в округе сильней да умней, и что бы где ни случилось, всё тебе на пользу бы пригодилось… А о том что в мире для себя отдельного рая построить нельзя, мы этого не знали, хотя всех мудрее себя считали. Мир ведь, как ни крути, а в оконцовке смерть всему сложному предполагает, он свои сущности разделённые на волнах своей воли качает и то вдруг возвысит кого, то в пучину мрака его опускает, то сотворит чего-то, то разрушает... Тризна, дорогой Ваня, в мире правит, а она ведь не бог – не разумная. Ну вроде как автомат. Ненавидишь ты её или ей рад – ей-то всё едино, она не разбирает, яркая ли пред нею картина, серая рутина или мракоподобная тина...

Про Ванино с Борьяною венчание, и про тайную вылазку их отчаянную.

Повела Борьяна нашего Явана вверх по лестнице деревянной. Всю дорогу она молчала, на вопросы его не отвечала, лишь губы решительно сжимала и непреклонность железную очами излучала. Повертел Яваха от неча делать башкой своей кудлатой, глядь – а вокруг-то весьма немаленькие палаты оказалися, не такие как казалися-то по первогляду. И отделаны они по большей части деревом были, кое в пекле ценилося превыше злата: породами всякоразными, зело меж собою сообразными и видом прекрасными. Особое впечатление резьба мастеровитая на глаз оказывала, самых лучших, можно сказать, канонов: пальмочки тама всякие, стволики, кусты, цветами увитые... И никаких тебе змей нигде, никаких драконов...
Наконец, поднялись они на самый верх, где показались небольшие такие двери или ворота, превосходно дюже сработанные, даже помпезно, с цветами и птицами райскими, на них вырезанными. Отворила ворота Борьяна, внутрь Явана пригласила, и перед его очами чудесная и поместительная светлица открылася. И только они в ней очутились, как всё вокруг огнями радостными загорелось, яркими сполохами заполыхало, лучами искристыми заиграло.

Про то как Ваня Ужавла в дому его навещал.

Без каких-либо приключений и быстро весьма долетел Ваня до места обитания своей компании, на балкон плавненько опустился и в гостиную заявился. Шустрила Делиборз уже не спал и по комнате хлопотал, битую посуду и стулья сломанные в отдельную гору убирая. И пока остальные дружинники расчухивались да на завтрак собирались, поведал Делиборзка Явану, как Буривой вдругорядь-то напился пьяный, после чего, само собой, он разбуянился, мечом, скотина этакая, размахался и всю их шатию-братию поразогнал кого куда. Ну а после этой сцены некрасивой витязь гневливый порешил отселева удалиться и злачные места в городе навестить. Лучшего времени для сил своих применения не нашёл. Взял меч и ушёл. И по сию пору носа сюда более не казал.
Ну, Делиборз свой рассказ невесёлый дорассказал, а Яван его выслушал, не перебивая. Ничего он на это не ответил и после чаепития скучноватого наказал дружинушке собираться, ибо в «Красный мак» порешил перебраться, куда его Борьяна звала.

Как на царском на балу на гулеванье получил Яван последнее заданье.

Где-то через полчасика, по пустынным уже улицам попетляв, выехали они на широкую площадь, посреди которой стояло огромное, колонное, преярко освещённое здание, которое Яван досель не видал, так как в местности этой ещё не бывал. К зданию то и дело подъезжали шикарные, в сравнении с Ужавловым, экипажи, и услужливые служаки роскошно одетых господ и дам встречали и угодливо их в широко открытые двери провожали. Ужавл с Яваном едва поодаль нашли место, где была возможность самоходку их приткнуть. После этого они маски на себя натянули и двинули тут же в проход в обществе дам тех важных и господ. От услуг служак они отказались, бо сами на себя более полагались.
Вошли они. Огляделись. И на интерьер помещения загляделись... Зал был просто огромным, просторным и необъятным, но находиться в нём почему-то было неприятно. Да ясно же почему – по кочану!..

И невозможное окажется возможным, коль ты вперёд идёшь дорогою не ложной!

Не сразу Яван до терема Борьяниного добрался, потому что пришлося ему на своих двоих туда идти. Некому ведь Ваню было подвезти – провожатый-то евоный Ужавл пропал, испарился, в мыльные пузыри превратился. Шёл, значит, шёл пёхом Яваха и дошёл-таки наконец до своего «Чёрного Мака». На озере стояла порядочная темень, и только сам терем огоньками издаля озарялся, окружающее водное пространство слегка освещая и Ваню таким образом собою привечая. И едва было хотел Яван на мосточек неширокий ступить да по нему пойти, как вдруг он слышит – навроде его кто-то окликает негромко с бережка-то...
Пригляделся туда Ваня – мать честная! быть того не может! – знакомая ведь рожа! Узрел он, значится, своего прислужливого тутошнего дружка, разнесчастного раздолбая Ужавлишка, который в сумраке на каменной набережной сидел, свесив ноги, и лицезрел задумчиво блескучие водяные дороги…

Как Ванюшу покинула силушка, и как приняла битву дружинушка.

В ворота тихо-тихо постучали. Посмотрел Бравыр в экран, а снаружи-то никого не было: ни чёрта, ни лешего, ни колёсного, ни пешего.
–Кто там? – спросил чертяка, подойдя к воротам. – Ты что ль, Сильван?
–Да я, я. Отворяй-ка давай! – ответствовал голос лешаков почти шёпотом, – А то тут в воздухе летуны появилися. Меня они не видали, да как-то всёж учуяли. Пришлося попетлять да кругаля от них давать... Открывай, тебе говорят!
Моментально Бравыр воротца отворил и в сторону отступил, после чего стало слышно, как в прихожую некто невидимый ввалился. Только поступь тяжёлых ног свидетельствовала, что зашёл сам Большеног.
Снаружи-то ещё ночь была. По прежнему не видать было почти ни хрена. Лишь на берегу остроё Бравырово зрение усекло какое-то подозрительное шевеление: словно бы там тени сновали и с места на место едва заметно перебегали...

Про то как Ваня наш обессиленный чашу унижения до донца испил.

Долгое ли, короткое времечко прошло, а только обморочное состояние у лишённого силы Вани понемногу всё же ушло. Очнулся он кое-как от дремучей своей бессознательности и незамедлительно весь предался внимательности. Так... Через минуту-другую полученную от притупленных чувств информацию вялым своим сознанием он всёж обработал и допёр с великим недоумением, что находится он в некоем ограниченном помещении. Ничё вроде ему было не понять и с налёту не разобрать: кругом-то непроглядная стояла темень, а сам он расслабленный был да обездвиженный, точно пень... И куда это я попал, думает Ваня с удивлением? Повёл он плечьми своими могучими, да не делал бы он этого лучше, ибо впилися в его кожу безжалостно шипы колючие, и понял богатырь приневоленный, что в своей тесной юдоли он ещё и цепями ошипованными опутан поперёк да вдоль.
–Эй ты там, обалдуй, – каркающий противный голос раздался тут снаружи, – а ну у меня не балуй! Стой смирно, коровье отродье, а то схлопочешь больно по морде!

Сведение счётов. Отдача долгов. Божественный суд справедлив и суров.

–Ах сила ты моя, сила, – в отчаяньи Яван завопил, – зачем в этот час роковой ты меня покинула?! Видно и впрямь я дурак, коли вышло всё не так! Значит, я ныне не прав, коли отвернулся от меня Ра! О, прости меня, дорогая моя Борьяна – не сумел защитить тебя твой Яван!..
И в последний раз бросил он на суженую свою повинный глаз, дабы потом смежить навсегда очи, ибо не мог он смотреть, как будут изгаляться над Борьяной эти сволочи. Встретились их глаза на мгновение, и тягчайшего Яван не испытывал огорчения; мольба и вера в подбитых Борьяниных очах сквозила, и ощущение собственного бессилия богатыря расейского до глубины души поразило…И в эту минуту, когда свет небелый в замутнённом Явановом взоре уже почти померк, вдруг где-то сверху – сверк! – как будто солнца золотой лучик кольнул в зрачок витязю замученному! И сей блеск нежданный угасающее сознание Яваново зело требовательно до себя привлёк.

Как с женой своей Яван ад обрыдлый покидал.

Княжна Борьяна в воде, известно, плавла как рыбина. Вошла она в озеро по грудь и легко этак в волнах голубых заскользила. А зато Ванюха с палицею со своею сколько ни пытался на плаву хоть чуть-чуть удержаться, да только ничего из дела того у него не получалося: тонул он, словно топор – и всё. Пришлося тогда смекалкой не бедному Ване по дну песчаному с железякой в руках бежать, и получилося у него сиё передвижение придонное весьма спорым. Сажён с двадцать он по ровному дну таким макаром пробежит – вынырнет на поверхность, подышит, – и опять на низ ныряет. И чуть было таким диковинным способом русалку Борьяну не догоняет... А водичка-то в озере, как словно в ванне – от пожара-то прошедшего знамо нагрелася. Между делом, помылся даже неплохо Ваня, покуда так-то в купель эту окунался. Да и побитой Бяше купание явно на пользу пошло: кровь да грязь с тела её смыло безо всякого, значит, мыла. Вот наконец они островка заветного достигли, а там и нету почти ничего, акромя предмета одного, коему Ваня весьма обрадовался, потому что удивительно было, как он в адском огне невредимым остался…