51 глава

Как наш странник наконец на родину возвертался.

Ох и быстро Яван на конике своём рьяном на родину ненаглядную поскакал! И хотя Сивка-Бурка евоный чисто по виду был клячей, а зато прытче породистых скакунов он вперёд-то скачет. Кажется, что и земли даже, бежа, не касается, вроде бы ему ещё чуток разогнаться, и полетит… У Явахи от таковской гонки в глазах аж всё мельтешит да ветер в ушах свистит. За всего-то несколько дней цели он и достиг, прибыл в родные свои места, кои давно аль недавно он оставил, в адские веси походом уйдя и долю собственную тама найдя. Да вот только чем ближе Яван к Раславе достославной подбирался, тем горчее осадок у него в душе оставался. Что и говорить, не до веселья скомороху новоявленному теперь было, ибо беда и горе в народе угнездилися, упадок везде виделся и разор, а зато излишество неправое, наоборот, кой-где развилося, и ни стыд обладателям его не был, ни позор…
С большим трудом сторона дорогая Ванею узнавалася. Сплошною чередою не сёла богатые, а поселения бедняцкие всаднику спешащему попадалися, где вместо расписных домов и роскошных садов лишь остатки чернели пожаров, землянки убогие были отрыты да настроены ветхие сараи, в коих по большей части дети обитали чумазые с разнесчастными вдовами. Мужиков-то взрослых совсем осталося мало, ибо их война да моровая язва прибрала, да все-то оставшиеся на богатеев местных да пришлых тянули тягло, на их полях да скотных дворах надрываясь и с хлеба на воду за то кой-как перебиваясь…
Само собой, в поместьях лихоманских богатое красовалось убранство, и ни хлева́ ни амбары у пауков жадных не пустовали. Кругом же тех усадеб то заборище высокий торчал, то мощный тын, то каменная ограда – охранять ведь краденое было надо. Неправедного добра то были гордые храмы, где полнились обильные закрома запасами ёмкими и всяким хламом: мебелью дорогою, одеждами лестными, златом, серебром да каменьями самоцветными…
Встречали в обителях сих грешных путника незнатного неласково да неприветливо: со двора его гнали, ночлегу не давали, а уж насчёт кормёжки, так ни куска от них, ни ложки... Приходилося Ване по своей дорожке уносить прочь ножки. Хорошо ещё, что простой народ, хоть и тощ был мошной, да не очерствел совсем душой: подкармливали люди проезжего скомороха кашею там али каким горохом. Чем богаты были, тем и рады… Ванька, знамо дело, в долгу у добрых людей не оставался: то пел им, то плясал, то разные мелодии на гуслях играл. Ино и слезу очистительну искусством своим восхитительным вызывал, а чаще того смех весёлый и хохот, бо умору творил он, как известно, неплохо…
Ночевал Ванюха то на полу, то на лавке, вставал ни свет ни заря спозаранку, потом топал во поля, кликал там своего коня, на него саживался и далее себе ехать отваживался...
И таким вот макаром добрался он наконец до города до Раславы.
Тут ему худо совсем стало. Окинул огорошенный Ваня взором пытливым знакомые вроде места – и ничегошеньки почти не узнал-то. Да и как те места ему было узнать, когда не то что вековых священных дубрав, но и леса почитай никакого во всей округе не наблюдалося. Повырубали проклятые арцы все большие дерева, понастроили из них себе роскошные дома, обнесли город разросшийся высокою стеною, а вокруг города выкопали ещё и ров. Это у них проявилась защитная такая мания: наворовать себе лишку, надёжно спрятать и никому то ворованное ни за что не отдать!
И видно было, что охотники до сего награбленного находилися. Разбойники лиходейные, откудова ни возьмись, там появилися, кои особо с богатыми-то не чинилися и крали уже у воров, с карманов да со дворов… Да вот же они, головы забубённые, словленные за ремесло своё тёмное и властями казнённые! Повдоль дороги городской длинный ряд высился виселиц, а на них тела повешенных висели, обезрученные и целые, вонючие, распухшие да ссохшиеся, все сплошь в одёжах изодранных и уже червями едомые и вороньём расклёванные. Некоторые из них – очевидно, злодеи первостатейные, – крюками железными за рёбра были подвешены. Те были страшно изуродованные, безухие, безносые, с языками вывалившимися прокушенными и с искажёнными муками жуткими мордами. Один-другой из укрюченных были ещё живые, но в стенаниях и воплях уже они доходили… А на каждом столбе табличка была прибита, и такие названия на них были написаны: "Вор", "Тать", "Мятежник", "Убивец"...В ужасе люди прохожие по дороге той страшной проходили, стараясь зазря окрест не озираться, очи на умученных пытаясь не поднимать и норовя при том носы тряпками зажимать...
Не проехал мимо один лишь Яваха. Он-то глаза не прятал, на всё это бесчинство он твёрдо глядел и хладной ярью в душе лютовел... Медленно с коня Яван слез, по холке его шлёпнул, велел в чистое поле ему скакать и вызова дожидаться, а сам, на посох опираясь, на горку к казнённым стал подниматься. Нашёл троих ещё живых и, чтоб мучения обречённых прекратить, коснулся посохом до их груди и биение сердец перетруженных сразу остановил. "Вот же гады! – подумал огневно Яван. – Порядки у нас устроили адовы! Лихо чертячье тут развели да зло великое в душах запалили! А зло ведь злобою не уймёшь, как маслом огня не зальёшь!"
Недолго стоял там Яван, назад он вскорости воротился и побрёл вперёд по дороге. А все-то шарахаются от него, как от чумного, видать, не принято у них было приближаться к казнённым. Наконец подходит Ваня к широким городским воротам. А возле них стража грозная стоит, мужики наглые видом, с безоружными бравые, и все не наши, а из чёртовой Арии. У моста же какой-то старик дряхлый цепью за шею был привязанный, и сидел он, горемыка несчастный, прямо в грязи, словно пёс шелудивый на привязи. И что сразу привлекло Яваново внимание, так это два кола, из земли торчавших, с насаженными на них человеческими головами. Вот прямо под ними и находился старик, и страшен был в безумии его лик.
Хотел было Яван сперва мимо пройти, да что-то его вдруг остановило. Глянул он на жалкого старца попристальней и... узнал его, узнал! – То был царь Рассии Правила!
Одет узник убогий был в ветхие смердящие лохмотья, и сам весь сгорбленный был такой, худой-прехудой, обросший жидкими длинными власами и спутанной белою бородой. Хрипло бывший царь под нос себе чего-то бормотал, и не сразу Яван слова его разобрал...
–Сыночек мой, свет Гордеюшко, – Правила горестно плакал, – прости! По моей злой воле ты меня покинул, и из-за меня смерть безвременную ты принял! Каково мне, опозоренному отцу, здесь во прахе сидеть и головушку твою буйную на колу насаженной зреть! О, горе мне, нечестивому вероломцу, горе! Пошто смертушка милосердная очи мои бесстыжие не закроет!..
Перевёл тогда Яван взгляд на головы те отрубленные и замер на месте, точно в ступоре. Тож братья его были обезглавленные, Гордяй-царевич с недотёпой Смиряем!..
"Вот, значит, как вы, бра́тушки мои недалёкие, погибли! – Ванюша в душе поразился. – Меня, подлецы, по глупости своей вы отравили, да сами-то жизнью привольною не насладилися. Не на лад вам пошло предательство, не на лад..." Только никакого он не испытал от вида казнённых злорадства. Наоборот, зело горько на душе его стало...
Очнулся от дум невесёлых Яван, подошёл к Правиле, затем в сумке своей порылся и хлеба кусок ему протягивает да на корточки пред ним опускается...
–Спасибо тебе, человече проходящий! – прошамкал царь, хлеб принимая, а потом печально добавил: Ты вот, меня видать не ведая, хлебушек мне даёшь, а того не знаешь, что я есть преступник страшный... Да, мил-человек, да! Я в царстве своём порушил запруды Прави, нави вредной поток на народ свой пустил и лиху окаянному бездумно попустил! Грешник я непрощаемый, потому как кровь людская на мне несмываемая! Другие вон в харю мне плюют и правильно делают, ибо был я ранее праведный царь, а теперь я лишь мерзкая тварь…
Поглядел Яванушка в старческие глаза гноящиеся, за руку чёрную несчастного взял и голосом своим прежним, могучим и вежливым, ему сказал:
–Я вернулся, Правила-царь!
Вздрогнул старичишка неряшливый всем своим телом дряхлым, поражённо на скомороха незнакомого он посмотрел и взволнованно до невозможности прохрипел:
–Ты?!!! Яван?!!!
–Я, Правила, я, – тот тихо отвечал.– Докладываю: выполнил твоё задание сполна!
–О, Пресветлый Ра! – вперив взор в небеса, старик горячо сказал. – О, Боже наш, Боже! Прости сына своего заблудшего, если сможешь! И благодарю тебя, что дал мне Явана пропавшего назад дождаться, надёжу-богатыря нашего! Теперь я умру спокойнее, ибо гнёт на душе моей уменьшился...
И за руку Ванька он схватил костяною худою рукою:
–Ваня, Ванечка мой дорогой! Храни тебя Бог! И знай – подлое было моё задание, то была ловушка, обман! Прости и ты меня, дурака непутёвого! И слушай царское моё задание новое: землю нашу, прошу, от чертей нечестивых очисти! Освободи Родину нашу, мать! Верни в сердце народа Ра! Да здравствует вовек Расиянье! Обещай мне это, обещай! Торопись, богатырь праведный, а то чую я, что умираю!..
Крепко взялся десницею своею Яваха за плечо тощее старика, сурово в очи его, слёзы источающие, глянул и твёрдым голосом ему сказал:
–Всё, что в силах моих будет, царь Правила, я сделаю! Обещаю!..
И только он слова сии промолвил, как обмяк старикан мешком, дух свой испутил, скончался и на лице его, досель исполненном отчаянья, улыбка умиротворённая застывшею осталася…
Как раз в этот миг стражник взбешённый к Явану подскочил и грязно ругаясь, схватил его грубо за шиворот.
–Ты чего это ему дал, шакал?! – неистово он заорал. – Хлеба?! Разве ж ты, скотина, не ведаешь, что не велено этой гниде давать хлеб?!
Яван спокойно молчал, а страж вдруг на Правилу лежащего уставился, потом ногою его тело пнул, сбоку навзничь труп перевернул и аж присвистнул...
–Эге! – воскликнул он удивлённо. – Да никак царёк-то подох?!
И к главному стражнику Ванюху поволок.
–Ну что там такое, Сикашва́ль? – старшой из наряда у вояки своего спрашивает.
–Да вот, господин Юще́нь, такое дело... Правила-то околел! Энтот вот хнырь чего-то ему всучил. Может быть, и отравил Правилу-то...
–Кто есть ты? – на арском своём наречии старшой Явана спросил. – Может, ты правед, а? Тогда мы тебя будем вешать… А ежели ты простой уморох, то мы тебя посадим на кол... Ну что? Живо, тать, у меня отвечать!
А Явахе себя и в руки не пришлось брать, поскольку он из них и не вылазил...
–Как же это, ваше благородие, на кол, когда я на почестен пир есть приглашённый! Я ж вона есть гусляр и еду петь да плясать, а такоже пить мёд да брагу к самому вашему князю Украду!
–А-а! – враз начальничек перестал чваниться. – Тогда дело другое. Это есть для нас годно. Вали́ ко́мом!
И велит пропустить Ваню в город...
Ну, тот в ворота тогда заходит, по главной улице грядёт, всё вокруг примечает и знакомцев былых узреть чает. Да только всё всуе, бо в Раславе-то стало точь-в-точь как в Раскуеве: толчея, брань, теснотища, от мостовых исходящая вонища, да везде домищи с прочными вратами. Короче, всё не по Ра...
Спросил Ванёк у встречных дорогу и вскорости до площади центральной добрался, а тама на месте на видном дворец княжеский высился важно, громоздкий до невозможности, и донельзя раскрашенный да роскошный. Яваха – туда… Так, мол, и так, говорит страже, я-де умелый есть гусляр, иду сдалече, с украйны, потому как слыхал, что ваш князь игру гусельную зело обожает, и я услужить ему буду очень рад и надеюсь за то щедрую от него взять награду…
Так. Стража ни шатко ни валко Украду о Ване докладывает, и тот велит его впустить незамедлительно, потому как усладить слух свой желает игрою восхитительной. Яван в палаты под стражей заходит и видит, что зал там весьма объёмный и забит он битком знатным здешним народом. Бояре да богатеи на скамьях за длинными столами сидят, пьют да едят, а вокруг них плясовицы бедовые пляшут, шуты гороховые скачут да руками машут, музыканты чего-то наигрывают не дюже ладно, а в глубине залы на троне восседает сам, значит, князь Украд... В момент его оценил Яван – здоровенный гад!.. Ещё он был молодой, с рыжими кудрями и бородой, на рожу конопатый и в одёжу облачённый богатую. Выражение лица или, скорее, хари у него было надменное превесьма и явно коварное, как впрочем и у всех прочих очертевших тварей.
Все как-то сразу позамолкли, на Явана глянули, а потом хохотом оскорбительным грянули. Ещё бы – плюгав зело, невелик был мужичок, а бог весть чего о себе мнит. Гусляр-де он знаменитый – ишь ты!.. А Яван им не дюже низко, из одного внешнего приличия, поклоняется, поравиту никому не желает, гусли из-за спины достаёт и пальцы на струны кладёт. И до того сладкозвучно на гусельцах-то заиграл, что смех издевательский в момент игрой оборвал. Все присутствующие его наигрыш послушали, а князь Украд усмехнулся, глаза сузил и голосом властительным Явана вопросил:
–Да, играешь ты и вправду прелестно. Кто ты есть таков, гусляр неизвестный?
Ваня тогда ещё разок поклонец неглубокий кладёт и таку речь-то ведёт:
–Зовут меня Яваном. Иду я издалека, и где я бывал, там меня более нету. Такие края я за жизнь свою ногами измерил, что и сам себе порою даже не верю... А когда-то я в Раславе родился. Жаль, что надолго отсель отлучился...
–Что, не узнал родные края?
–Как тут узнать, когда всё иначе!..
–Ха! И каково твоё мнение про сии изменения? Нравятся они тебе?
–Не-а...
–О! И отчего ж так-то, гусляр Яван?
–Не по нраву и всё тут. Объяснять долго. Да ты и не поймёшь...
Краска тут гнева на роже Украдовой густо заалела. А один из его бояр с места ажно вскочил в ярости…
–Дозволь, князь, – он рявкнул, – я убью эту мразь! Задавлю как клопа голыми вот этими руками!..
–Хм… – кривая усмешка лицо князя прорезала. – Погоди-ка, Арда́н, пока не надо. Пускай он лучше нам чего-нибудь сыграет. Коли восславит нас достойно, так будет жить, а коли нет, так пальцы ему – вжик! – и отрубить!
–Ну чтож, – улыбнулся Яван широко, – я готов. Чего желают услыхать знатные гости?
–Балладу пущай сболтает! – чей-то пьяный голос тут заорал. – Хотим балладу!
–Ага, балладу! – и кое-кто ещё его поддержал. – Пусть сбалакает!
И Украд, усмехаясь, головою кивает – мол, балладу так балладу...
–Ладно, – сказал Яван.
Вышел он на середину залы, струны звонкие пальцами перебрал и голосом певучим балладу спевать начал...


Баллада Явана

Властитель суровый бродягу позвал
"Нашёл ли ты счастье?" – к нему он воззвал

А впрочем, ответ твой я знаю и так –
Не ведал ты счастья, беспутный чудак!

Какое там счастье – взгляни на себя!
Ну кто из двуногих похвалит тебя?!

Ты беден и болен, и жалкий твой вид
О тщетных усильях твоих говорит…

Опомнись, безумный – на службу ступай
И глядя на прочих, как все поступай!

Вот видишь – я знатен, богат и здоров
Дома мои прочны, надёжен мой кров

Имею я множество сказочных благ
На зависть людишкам, кто беден и наг

Я сплю на перинах, на троне сижу,
На нищих и сирых с презреньем гляжу

Безбрежны и тучны владенья мои
И роем витают вокруг холуи

К услугам моим сто наложниц и жён
Их сладким вниманием я окружён

Хранит меня верный надёжный отряд
И в страхе поклоны мне бьют все подряд

Богатством и силой я нажил друзей –
Могучих властителей, светлых князей...

Им в жёны я отдал своих дочерей
Чтоб крепость союзов связать поскорей

Опорой мне служат мои сыновья
Их мощью продолжусь и в будущем я

И всё, что я д̀обыл своею рукой
Дало мне и радость, и власть, и покой...

По опыту жизни я вправе сказать:
Не надо пустое искать и мечтать!

Воспользуйся тем, что нам бог ниспослал
Найдёшь ты и счастье, добудешь и славу!..

Ну что, убедил я тебя или нет?
Хочу я услышать твой честный ответ...

И нищий бродяга, подумав чуть-чуть,
Пред тем как продолжить нелёгкий свой путь,

Ответил владыке: "О царь – ты не прав!
Ты счастье присвоил, других обокрав!

Забыв про Единство, ты Распре служил
И жалкую долю себе заслужил…

Ведь ложь и насилье – неважный цемент
Рассыплется прахом сей твой постамент

Напрасно ты строил и зря ты копил
Чрезмерной ценой ты за всё заплатил

Лишь с виду, обличьем, ты как человек,
Но душу свою потерял ты навек

Купил ты богатство, а совесть прода́л
И в сделке бессмысленной ты прогадал

Давно уж покинула радость тебя
И в страхе все служат, тебя не любя

Во лжи и во гневе ты злое творил
И двери на Небо ты сам затворил

Ты смерти боишься, как адских ворот!
Тебя проклянёт угнетённый народ!

И жить ты в пресыщенном мире не рад
Ведь всюду мерещатся меч или яд...

Всё то, что ты нажил в жестокой борьбе,
По смерти твоей отойдёт не тебе

По ветру всё пустят потомки твои
Растащат богатства твои холуи...

А я же имею лишь только своё
Мне звёзды мигают, мне ветер поёт...

И солнце мне светит в небесной дали
Я ноги ласкаю в дорожной пыли...

Я рад безмятежно куда-то идти
Мне месяц укажет дорогу в пути

Мой дом не построен, и я небогат
И жизнь мне не дарит роскошных наград

Мне Правда святая дороже всего!
И я уповаю на Ра одного!..

–А ну-ка довольно!.. – Украд тут взбешённо взорвался. – Ты, я гляжу, крамольник! Начал за здравие, а кончил за упокой! Не хвалишь князя, а дерзко хулишь! Не больно ли много о себе ты мнишь?!
Оборвал игру Яван, гусли за спину убрал и так главарю арскому отвечал:
–Пою, князь, как знаю... А ты поэту рот-то не затыкай! Правду, что шило в мешке, не утаишь – того и гляди наколешься!
–Взять его! – процедил злобно Украд. – Казнить! На кол здесь же вот насадить!..
И уж было холуи княжеские с мест повскакали, чтобы охальника борзого повязать, да только Яван их опередил и зычным голосом вот чего попросил:
–Не вели, княже, казнить скоро! Вели мне вначале слово дельное молвить! Не торопись насилие над стариком сполнять – тебе-то нечего вроде терять!..
–Ну! – фыркнул верзила презрительно. – Чего у тебя ещё там?.. Так уж и быть – последнюю просьбу выполню, старого дурака стал быть уважу. Хе-хе! Валяй, уморох, свою лажу!
Поклонился ещё разок Ванёк князю, руку к сердцу прижал и такие слова несия́ру велеможному сказал:
–Наслышан я, князь Украд, что девица-краса ненаглядная, в беспамятстве сонном находясь, у тебя пребывает, и никто-де разбудить её доселе не смог. Вот я и хочу узнать – верно ли про то в народе сказывают, али это ложь?
Во мгновение ока с княжеской морды всю спесивость сдуло. С трона он быстро вскочил, на Явана удивлённо поглядел и вот чего у него узнать захотел:
–Нешто ты скрытый правед али великий какой лекарь, чтоб вопрошать о таком у меня сметь?
–Может и правед, может и лекарь, – Яван уклончиво эдак ответил. – Бывало и правил, бывало и лечил... Дар такой я свыше получил.
Опустился медленно Украд на трон и задумался ненадолго. А потом голосом суровым приказал слугам своим проворным:
–Есть у меня дева спящая, есть... Эй вы, сюда её принесть!
И пока послухи покорные повеление евоное сполняли, он вот чего ещё Явану добавил:
–У девицы этой смуглолицей неописуемая просто краса, да жаль – она уже угасает… Самые лучшие целители её целили да лечили, да только ничего-то у них не получилося – разве что на кол сесть. По плодам труда ведь и честь. Хм!..
Немного совсем времени прошло, а холуи расторопные ложе роскошное в залу уже вносят. А на том ложе печальном жена Яванова в молчании лежит, Борьяна некогда удалая, прекрасная как и всегда, но очень уж исхудалая... Ахнули гости знатные, с мест гурьбой повскакали и волю страстям своим дали. Окружили они живо ложе княжны, вокруг столпилися и красою ейною восхитилися. А Украд Явана к себе подзывает. На, говорит, лечи... Да приказал подручным повытаскивать мечи, дабы ежели что не так, то охальника в капусту бы чтоб порубали...
Вот подходит Яванушка к тому ложу, и сердце ретивое в груди его аж зашлось. Слёзы горючие из глаз его сами собой полилися, и руки, непослушные впервой, затряслися. Глядит он на свет очей своих ясный и наглядеться-то не может...
–Ну давай что ли, приступай, свиная ты рожа! – князь пихает Явана под ложку. – Живо её буди, а не то у меня гляди!..
Сковырнул тогда Ваня с пальца перстень заветный, мысленно к Ра обратился и кругляшок золотой ко лбу Борьяниному приложил, затем к сердцу ейному и к пухлым устам. И о чудо! – дева вдруг глубоко задышала, открыла очи свои огневые и тихим голосом вопросила:
–Где я?
–Борьяна! – воскликнул, не сдержавшись, Яван.
–Ха! Ха! Ха! – предовольно заржал Украд, а потом к ложу он приступил и Явана от него оттеснил, приборматывая: Удалось-таки колдуну проклятому! Это ладно, ох как ладно! Ай же я! Ай да удаль моя!..
Хотел было тогда Ваня к ложу опять пробраться, но громила-князь по груди его локтем каменным вмазал.
–Геть отсюда, падаль! – раздражённо он вякнул.
От толчка такого неслабого Яваха аж на пол упал, гусли чуть не сломал, по полу мраморному юзом заскользил и лишь в конце залы, об стол ударившись, остановился. Князь же подлый, гогоча и ухмыляясь, над разбуженною Борьяною наклоняется и льстивою тирадою в её честь разражается...
–О, невиданная и неведомая красавица – слащаво он сказал. – Князь Расеи Украд воо́чить тебя есть велерад!
Посмотрела на него Борьяна пытливо и такие слова в обрат ему говорит:
–Зато я вот очень не рада в очи внимать тут гада Украда!
И улыбается ему загадочно да руку к лицу верзилиному протягивает... Вроде как хочет по щеке его приласкать... А потом вдруг хвать – и цельный клочище бородищи его рыжей к чертям и вырвала!
–А-а-а!.. – взревел от боли и ярости обманутый князь, от ложа подальше отскакивая. – Ах ты так! Ну погоди у меня, сволота – я те глазёнки-то счас повытыкаю!..
И кинжалище булатный из ножен выхватывает, потом над собою его поднимает, замахивается... Да тут наш Яванушка на ножки живо подхватывается, посошину свою брошенную находит, руку с нею наотмашь заводит и швыряет, словно городошную биту, в жестокого этого бандита. Полетела палица боевая, под посошиным видом скрываемая, крутясь и вертясь, да по бочине негодяя этого – хрясь! Точно битка подрубленная князь-узурпатор на пол рухнул, от боли ажно завизжал, и в бешенстве находясь, закричал:
–Хватайте этого сукиного сына! Бейте его! Рвите его на куски!..
Кинулись бояре на Явана, будто гончие псы на зайца, враз его с ног сбили, кучею-малою на него навалилися... Ну словно с цепи посрывались, твари!.. Били его зело да рвали... Да только недолго ихний верх над ним был. Быстренько Яванка перстенёк Праведов на палец правый насадил и под этою кучею гадючьей в прежнего богатыря превратился.
И словно вдруг взорвалася вся эта куча-мала!..
Полетели оттуда бояре ярые кто куда, прям ошмётками окрест поразлеталися... Не все и живы-то осталися: кто в потолок сходу впечатался, кто об стенку блином шмякнулся, кто просто вдалеке упал, а кто и в окно вместе со стеклом повылетал...
Всем короче досталося, кто на скоморошка недоношенного напал в запале!
В ужасе побитый Украд на богатыря-оборотня таращился. А Ванька в лохмотьях остатних, кое-как его тело прикрывавших, посередь палаты стоял, и взгляд его стальных глаз чуть ли не молнии яростные метал... Вот подходит витязь неукротимый походкою неотвратимою к мерзавцу этому препротивному, вот за горло его ручищею своею ухватистой берёт, вот на воздух Украда, словно чучело тряпичное, вздымает и такую весть напутственную из уст своих громовых изрекает:
–Слушай ты, вероломный гад, и запомни покуда жив ещё навсегда: звать меня Яван Говяда, и зла творить при мне – не надо!
Потом сдавил он длань свою жуткую что было мочи и негодяя этого вмиг удавил да прикончил. Затем труп грузный в сторону отшвырнул, повернулся назад и к Борьяне шагнул.
А та как раз с ложа, шатаясь, встала.
Ох и крепко супружники разлучённые обнялись да жарко и пылко они поцеловались!..
А потом Борьяна слегонца от Явана отстраняется да ему и говорит:
–Не чаяла я, Яванушка, тебя уже на белом свете встретить! Видела я, как упал ты, негодями этими отъявленными отравленный... А ты оказывается живой! Милый мой, родной, муж ты мой дорогой!..
–Эх, Бяша ты моя л̀юбая, – Ваня жене тогда ответствовал, – ежели бы не Праведушка-дедушка, то меня бы тут с тобою не было! Быть бы мне наверняка погубленному! Лежал бы сейчас труп мой на берегу Смородины исклёванный воронами да изъеденный червями! – Ан я опять живой-то стал!..
Присели они на ложа край, за руки нежно взявшись, и стали меж собою разговаривать... Вкратце Яван Борьяне поведал, какие Родину его постигли беды, а она ему: "Я ж ведь то знаю. Я ведь чертовкою как-никак была..." Оглянулися они вокруг, а в палатах, кроме них, никого и нету, акромя убиённых нескольких, кои с умыслом нехорошим на Ванька́ навалилися и жизнью за то поплатилися. Порешили они тогда из дворца этого наружу выйти и народу расейскому себя явить. Надумал Яван потом раду на площади собрать, чтобы по душам с земляками покалякать...
А тут слышат они – снаружи шум какой-то раздаётся да гам... Выходят супружники на крыльцо широкое, глядь – а там народу собралося тьма, а посередь площади вооружённая стоит рать, ровными рядами построенная и в броню железную сплошь окованная. Копий вострых целый лес нацелила на Ваню рать прямо наперевес...
–Смотрите, братцы – этож сам Яван Говяда!.. – из толпы вдруг кто-то закричал, очевидно человек старый.
Ахнула толпа, вспучилась, взволновалася, затем вперёд волною подалася, а из рядов воев выступил тот самый Ардан, который супротив Явана горло-то драл...
–А ну стоять, разтакую вашу мать! – рыкнул злодей на людей, меч наточенный выная из ножен. – Одному человеку воевать против рати не можно, сколько б ни был он силён! Вперёд, собаки! На пики его натыкаем! Покажем этому Говяде, где зимуют раки!.. Шаг!.. шаг!..
Пуще прежнего фаланга железная пиками длинными ощетинилась и, слаженно громыхая, в наступление на Явана двинулась...
Ну чтож, сражаться так сражаться! Прикрыл Яван Борьяну телом своим громадным, палицу, из посоха вновь превращённую, в руки взял – и один супротив всех ворогов встал!.. Да тут вдруг солнца яркий лучик прорвался неожиданно через тучки, Ванюху он осветил и глаза ему заслепил. Глянул Ваня ввысь, рукою от солнца заслонясь, и так вдруг в носу у него отчего-то зачесалося... Набрал он тогда воздуху в грудь свою мощную и ка-а-а-ак чиханёт!..
И от этого бесподобного его чиха воев ряды вооружённые так сплошняком и легли! Ну чисто как костяшки от домино-игры: дыц! дыц! дыц! дыц! дыц!.. Ну все как один на спину они повалились!
Да не, не убитыми – живыми вояки бравые все остались!
Ой, что тут с ними после этого сталося! Повскакали ратники обескураженные на ноги, оружие своё в панике побросали и как зайцы кто куда разбежалися. А вслед за ними кинулись наутёк и многие из толпы – кто, видать, был побогаче, и кто жил не по Ра, а иначе…
Вот так вот Ваня на родину свою и возвертался.

Уважаемый читатель, мы заметили, что Вы зашли как гость. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.