48 глава

Как скоморох Ваня Опять попал в Расиянье.

А Яван в Расиянье тем временем оказался, и до того поразительной разница ему между адскими видами и вновь увиденными показалася, что едва лишь узрели свет белый его очи, заорал он от радости что было мочи... Только что это с голосом его сталося? Заместо рыка внушительного словно кукареканье петушиное из уст его раздалося. Посмотрел тогда Яваха на тело своё белое в изумлении – ах ты ж ёк твою макарёк! – а он же уже скоморох! Росточка в нём оказалося небогато, сложение было щупловатое, а вместо львиной золотой кожи шутовская напялена была на нём одёжа: рубаха красная, разновсякоцветастая, шаровары синие, на ногах лапотки липовые да на башке дурацкий колпак... Вот так так! Да вся-то сия, с позволения будет сказать, обнова ещё была и не новая: грязная весьма да латаная-перелатаная, как и положено скомороху неудатому. Ещё гусли старые оказались у него под мышкой зажатые, котомочка верная за спиной, а в руках вместо палицы его тяжёлой палка была дубовая, суковатая такая, неровная, до блеска ладонями отполированная...
Ну, Ванюха не особо-то долго перемене произошедшей поражался, ибо помнил, в кого его Правед превратил. А тама невдалеке озерцо лесное оказалося, вот Ванёк к нему и поворотил. Подошёл к бережку пологому, в зеркальную водную гладь заглянул и аж крякнуть не преминул. И то сказать диво – он же старичком теперь был! Мужичонка этакий боевой: собою рябой, конопатый, с патлами рыжими да косматыми; рожа же его вся была изборождена морщинами, нос с картошину, глазёнки выцветшие да хитроватые... Видуха, в общем, что надо, не хуже чем была у Говяды. А главное что смешная – в самый раз скомороху такая…
Рассмеялся тогда от души Яван, колпак об земельку вдарил, гусли и сумку положил рядом да голоском высоким занаярил:
–Здравствуй, солнышко красное – до чего ж ты у нас прекрасное!
–Здравствуй, Земля наша мать – рад тебя я увидать!
–Здорово и тебе, дядька-ветер – нет сильнее тебя на свете!
–Здравствуй, чистая вода! А мне годы не беда! Э-эх!..
Быстрёшенько он от одёжи своей разоблачается да живёхонько ходу-то в воду, несмотря, значит, на погоду... А как раз поздняя весна там стояла: конец апреля по нашему, или начало мая – вода-то была хладновата. Доплыл Ванята до середины озерца кое-как, ухнул, крякнул, с головою окунулся и назад быстро вернулся. О купели такой мечтал он уже давно. В аду-то какие купели – говно!.. Вот выходит нашенский скоморошек на сухой бережок, чистый такой, умытый и будто ярой живой облитый, и так у него на сердце вдруг стало радостно, что подхватил ог гусельцы звонкострунные, запел, заорал и на месте загарцевал. Вот чего Ванюша там отчебучивал:

Родила меня мамаша
Ни на что не гожим
С рожей, выпачканной сажей
И с зелёной кожей...

Я умею пить и жрать
Петь и веселиться
А кто станет меня хаять
Может удавитиься!

И такие затейливые начал ногами кренделя писать, что другого такого шута надо было поискать...

Косил рак во рву мочало –

Ванька дико верещал. –

А мочало не молчало
Обругало оно рака
Что он конченный дурак,
А и это ведь, ребята,
В самом деле было так!

Но танцевал Ванюха не дюже долго. Вскорости он остановился и за бок схватился... Эге, думает, вот же ё-то-моё, а возраст-то его нынешний о себе знать ведь даёт! Чай не молоденький он так себя уже вести – где-то ему уже возле шестидесяти. Это ежели к годам его настоящим те сорок приплюсовать, которые пришлось ускоренным образом в аду ему прокуковать... Оделся тогда Ваньша неспеша, лохмы свои непокорные ладонями причесал да с земли котомку взял. Порылся он в ней, кошелёк вынул, а саму сумку через голову перекинул. Высыпал затем на ладошку остатние три монеты, и в диво ему стало это. Эх, подумал он – сквозь всё пекло я прошёл, а всему злату применения не нашёл! Видать, не слишком-то большая в этом металле сила, раз меня без его помощи по тому свету поносило. Отбросил Яван тогда кошель далеко, а деньги положил в карман свой глубокий, после чего гусли прихватил, посохом вооружился и в путь-дорогу на северную сторону пустился.
А дороги-то, по большому счёту, и нету. Ни тропиночки даже не видится где бы ни то. Один дикий вокруг лес. Чащобищи густые. Трещобищи сухие. Да впридачу ещё и болота, кои огибать ему пришлось, незнаючи брода. Только Ваньке-то всё нипочём: катится он калачом, идёт себе посвистывает, радуется истово, песенки распевает да во чисто полюшко выйти чает… И вот какую интересную фиговину он приметил – кто бы ему из зверей да из птиц на пути ни встретился, всяк уважение ему вроде оказывает: белочка с дерева цукатит, орёл с неба свистит, лисица-сестрица тявкает, медведь-толстяк бякает, а серый волк хвостом виляет. Навроде как лесной народ его по-своему привечает… " Неужели это Правед мне власть над своими подопечными передал? – вопрошает сам себя Ванька. – А может быть, по другому какому они меня приветствуют случаю?" Ну да что ни деется, то ведь, как говорят, к лучшему. Ваня же и ранее зверей да птиц уваживал, а после ада полюбил ещё сильнее: наши-то зверюги супротив адских чудищ смирнее.
В-общем, шествовал Ванёк через лес тот долго, покуда не достиг толка: вышел он на дорожку какую-то просёлочную и по ней побрёл. Шёл-шёл, а уж солнце-то за́ полдень перевалило, сделалось жарковато. У Ванюхи ноги точно набили ватой. Притомился он по-стариковски в походе, устал, песни петь да свистать перестал. Да ещё и во рту у него пересохло, а брюхо так подтяло, что аж ко хребту оно пристало. Очень бы пригодилася ему скатёрушка-хлебосолка, да её жадюги браты упёрли. "Было б здорово, – смекает Ванёк, – пожевать чего-нибуль да попить. Жаль, что не у кого попросить..." И тут, через какое-то времечко, версты где-то через три, глядь – домина впереди стоит великий, особняком, значит, от других, на выселках! Подходит Яваха к нему, смотрит: забор вокруг дома торчит высокий, в них ворота видны, а за теми вратами слышны голоса да музыка весёлая играет. Вроде бы как там люди едят, пьют да гуляют... Ну, Яваха обрадовался, в ворота, не долго думая, шасть, а про себя смекает: где каша с маслом да пирожки с грибами – туда и мы с руками, а где жратва – туда и мы, братва! Авось, мол, и мне, калике перехожему, чего-нибудь да перепадёт...
Вошёл, и вправду: большой стол уставлен посередь сада, а за столом народ сидит. Все одеты богато: женщины дюже ладные, мужики складные, посуда вся серебрянная да золотая. А вокруг собачищ огромных лежит стая. В-общем, пируют люди беспечно, от пуза едят да пиво-квас хлещут...
Призамолкла вся компания, на Ваню обернулася, а он им поклон до земли отвесил да по-скоморошьи и загнул:
– Поравита вам, люди добрые! Хозяину и хозяюшке много чести, гостям удалым слава, а мне бы присесть к вам на лаву, кой-чего перекусить да и прочь поколбасить! За мною не заржавеет – петь да плясать наш брат умеет...
Сначала тишина повисла чисто гробовая. А потом ропот поднялся, крик, ор... Бабища с места ближнего вскакивает, толстая такая, гордая, деловая. Рожа у неё от гнева аж покраснела. Заорала она громко по-матушке, ногою топнула и, вопя, велела:
– Эй вы, слуги нерадивые! Кто сего бродягу вшивого на почестен пир допустил?! Ужо я вас, негодяи лядащие да паршивые! Вон его отселева живо!.. А ну-ка, собачки – ату смерда этого, взять!..
Вот никак Яваха приёма такого от своих земляков не ожидал! Аж дар речи он на время потерял. А потом глядит – ёж же ж твою рожу ободрит! – свора лютая псов, оскалив пасти, на него летит! А за ними слуги злые с палками мчатся... Одной, наверное, секундочки хватило Ваньке, чтоб оттуда убраться. Выскочил он из ворот, словно угорелый, да по дороге ажно чуть ли не полетел. А собак-то энти гады за ним вслед пустили, чтоб они гостю непрошенному всё что ни попадя поперекусили. Пришлося Явану, когда псы его всёж догнали, посохом своим вовсю помахать да стаю эту борзую поразогнать, но и то две твари штаны ему, изловчась, порвали.
"Ай-яй-яй! – занедоумевал Ваня, происшедшее с ним переживая. – Чего это такое приключилося с рассиянами, что они гостеприимство своё знаменитое потеряли? Домину-то вон какую себе отгрохали, а душою что ли взвмен поусохли? Да-а, неладно. Плохие тут, вижу дела..."
А рядышком дорога широкая шла. Потопал по ней Ванька, по сторонам глядит: опять дом большой с забором стоит. За ним чуть в сторонке другой, потом третий, четвёртый, пятый... Все как один хоромы богатые... Ваня-то уже был учёный, нигде напролом в ворота не лез, снаружи лишь стучал, бил челом да водицы просил вежливо. И, надо же было такому случиться – везде, скоты этакие, ему попить даже не дали, зато везде почитай облаяли его да обругали. Акромя дома крайнего... Там ворота настежь были отворены, и какой-то парень как раз воду воротом из колодезя доставал – очевидно, по виду, слуга. Ну, поздоровался с ним Ванёк, так, мол, и так, говорит, браток, не позволишь ли мне умыться да с дороги пыльной напиться? А тот в ответ ничего не говорит, лишь молча кивает, воды полное ведро набирает, Ванюху к себе жестом подзывает, да как, паскуда, с ног до головы его водою окатит! А сам ржёт, как сивый мерин: ещё, спрашивает, бездельник, тебе подлить, али хватит?..
Пришлось нашему скомороху и оттеда укатывать не пимши, не жрамши да не солоно хлебамши. Нравы-то ныне оказались на родине никуда не гожие, на адские дюже похожие, да и то в аду к нему вроде более благоволили, кормили там лучше да поили. Не иначе, догадался Ваня, эти люди и не совсем-то люди, а кирпичи воплотившиеся Двавловы… Опечалился он душою, подрасстроился, озлился и далее в путь пустился. "Ничего, ничего, – сам себя, идя, он утешает, – не может того быть, чтобы все до единого сволочами тут стали и Ра детьми называться перестали – должны и добрые людишки тут жить, а иначе не может и быть!"
Проковылял он ещё по тракту тому с час какой, и всё это время кто-то ему на пути встречался: кто пеший пёр, кто на подводе ехал, а кто вёрхи мчался... Да одеты, как Ванёк подметил, они были по-разному: кои безлошадные, те бедно и несуразно, а кои в сёдлах сидели, так те были в одёже дорогой, этакие все при теле, и орлами сверху глядели... Яваха, как и положено, исправно с прохожими да с проезжими здоровался, да не все вишь ему отвечали: по большей части вовсе молчали, а по меньшей головами машинально качали да чего-то под нос себе бурчали. Совсем видно одичал-то народ, раз даже перестал и здороваться…
Наконец достиг Яван какого-то села большого на пути своём. А сам-то уже еле ноги волокёт, так уморился, что последних сил почти лишился. И то сказать, прежняя могутность иному его телу была дана, и силушки богатырской вовсе лишён был теперешний старина... Ну, к домам богатым он уже и не подходил, мимо проходил, опытом-то учёный да с ведра мочёный, а тут вскорости глядит – ветхий этакий домишко впереди стоит: за плетнём старым садик виднеется немалый, в стороне большой огород, а в огороде том копошится народ... Пригляделся получше он – ни хрена себе, думает, прикол! – старушка немолодая с гурьбою детишек малых сошку тащит, будто вол, а девушка небольшенькая за сохой стоит да пашет. "Это что за номера?! – мысль Ванюху проняла́. – Неужели в Рассиянье коней да волов больше нету, чтобы бабы да дети ломали себе хребет?.."
–Эй, славяне, – крикнул он им с дороги, – помогай вам бог! Поравита! А водицей прохожего человека не угостите?
Перестала надрываться вся эта компания, остановилася, а бабуля направилась к Явану да зачерпнула по ходу кувшинок водицы. Потом, хромая, к плетню она подходит и такие слова для путника находит:
–Здравствуй и ты, человече добрый! Уж чего-чего, а воды-то у нас много. Чай нелегка была твоя дорога?
Осушил Яван кувшин живо, превесьма освежился и духом враз приободрился. Благодарит он хозяйку да её и спрашивает:
–А чего это вы таким способом пашете? Нешто у вас нет какой клячи, чтоб в соху-то её запрячь?
Усмехнулася старушка печально, да и отвечает:
–Ты видно, мил-человек, иностранец, раз сему удивляешься и вопросы странные задавать пытаешься. Да и "поравиту" мы более не говорим, ибо Ра-бог у нас ныне запрещённый – он богом Аром теперь замещён. А что нас касаемо, то ни коня, ни вола у нас давно уже нету – одна лишь имеется коровёнка Бурёнка, спасибо Ару, что она хоть здоровенька...
Подивился Яван такой бедности вопиющей.
–А мужики у вас, хозяюшка, в семье есть? – он вновь бабку пытает. – Или родственники хотя б мужского пола?
–Да какое там! – она рукою лишь машет. – Поубивало мужиков на войне-то. Война ведь у нас была страшенная... Али ты не слыхал?
Ваня на то плечами пожимает...
–Да нет, – говорит, – не слыхивал. Я, сестра, сорок лет на родине-то не был, за тридевять земель находился, в тридесятом царстве, мыкал там всякие мытарства…
–А, ну тогда понятно...
–Послушай-ка, хозяйка, – загорелся вдруг Ванька, – а дозволь, я вам помогу, за водицу отблагодарю! Я ж как никак мужичок, сгожуся ещё кой на чё!
Та было отнекиваться стала, не соглашаться, но Яван так к ней пристал, что в конце концов на своём настоял: разрешила ему бабуля пахать заместо вола. Вот на огород они приходят. Смотрит Ваньша, а там ребяток обоеполых семь душ – все мал мала меньше. Одна лишь девица Альяна постарше, лет где-то семнадцати на вид, совсем уже почти на выданье: стройная такая, милая и дюже собою красивая...
Познакомились они. Яван дедом Ванькой назвался да, не долго калякая, в тягло и впрягся, а за сошку Альянке велел встать, чтобы бабку работой не мочалить. Дело враз пошло на лад, и вскоре они четверть огорода вспахали... А по соседству, через забор, дом стоял весьма добротный. Там, очевидно, богатая семья проживала. То и дело из-за забора слышалось: го-го-го да га-га-га!.. Не, не гуси там гоготали – это молодёжь в мячик тряпичный играла и в веселии буйном хохотала... А тут мячик на их сторону возьми и перескочи в пылу-то игры. И в ту же минуту на заборе несколько пацанов здоровых повисли...
А Яваха уже сам за сошкой стоял, поскольку пахать у Альяны не дюже получалось. Усёк он, как ребята соседские начали над ними потешаться и думает про себя: "Ага! Вы, значит, вот так... Сейчас я вас проучу, лоботрясы! Будете знать, как над горем людским смеяться!" Вынул он незаметно из кармана золотую монету, в руке её зажал, полборозды пропахал, да под ноги себе в землю её и кинул.
–А ну стой! – кричит. – Что это тут блестит?
Затем наклоняется, монету поднимает да вроде как от земли её оттирает...
–Вот те на! – орёт громко специально. – Никак денежка?! Ага! Да ещё золотая!.. Не иначе тут где-то клад есть зарытый...
Все работяги сбежалися, монету разглядывают, охают, ахают, удивляются. А энти обалдуи заборные враз приумолкли, меж собою переглядываются, дуются, куксятся да чужой удаче не радуются. Ну а Яван ложит как будто деньгу себе в карман да, зажавши в пальцах, назад же её и вытаскивает. Дальше пахать они принимаются, из последних силёнок дети в тягле своём надрываются. А через борозду Ванька сызнова-то орёт да ещё одну деньгу с под ног у себя берёт… Тут уж кулацкие выкормыши не выдержали, поскакали они через забор и к Явану в азарте бегут. "Где, где монета?" – орут... Ванька-то ничё, на показ горазд – чай показ-то не бьёт в глаз. Олухам этим свою "находку" он кажет, а в руки им не даёт да между делом такую версию выдаёт:
–Наверное, – шкрябает себе он нос, – тут их цельная россыпь... Горшок видно разбился, вот монетки-то и порассыпались...
–Экий же золотой! – восхитилися эти буяны. – Видать сразу, что старый, времён Расиянья. Вон и солнце на нём отчеканено осиянное!..
–Дядь, а дядь, – пристали к Явану немедля кулачата, –- дай-ка и нам чуток попахать! Всё в лучшем виде сделаем, даже забороним – ни единой монетки не провороним!
–Хо! – возмутился Яван притворно. – Во придумали ловко! Землицу нашу пропашете, и кладец нашенский станет вашим? А дулю вот не хотите ли? Давай-ка лучше отселя идите!..
А старушке Ванюха втихаря-то подмаргивает: мол, помалкивай, голуба́ душа – я-де сам с этими пентюхами слажу… Те-то ему проходу уже не дают – аж взбеленилися даже, до чего охватила их жадная страсть. На заборе сидеть да зубоскалить им уже видите ли не хотелось – зело пахать им уже захотелося...
Стал тогда Ваня под их напором вроде как слабину давать, а старшой пацан, шестнадцатилетний такой детина, ему тут и говорит:
–А хочешь, мы право пахать у вас выкупим? За всё про всё даём свой золотой, арский, не расиянский!
Пришлося Ване им уступить всё же. Ладно, соглашается он, чего уж там, пашите, но вперёд плату сюда тащите. А тем и ходить никуда не надо: старший парнище кошель вынает из штанищ, пальцы в него суёт да, покопавшись, кругляк блескучий оттуль достаёт.
Принял Яван деньгу, зубами его покусал да бабке потом передал:
–Айда, – говорит, – отселя. Самая пора чего-нибудь и поснедать…
Потянулась их смена до хаты, а соседская ватага-то обрадовалась, старшой юнак за соху взялся, а прочие в постромки впряглись и с таким жаром за дело взялись, что никакому коню за ними было не угнаться...
Уж больно лоботрясам сим хотелось до клада дорваться.
–Ничего, хозяюшка, – Яваха на то усмехается, – я их от вас отважу, бедность вашу уважу...
Старушка тогда загоношилась, захлопотала и на стол накрывать стала. А снеди-то оказалось не густо: лук, хлеб да капуста. Да на всех-то едва хватает: ребят ведь голодных было немало. Не схотел Яваха детишек объедать. Так, для виду кой-чего поклевал и бабушку спрашивает:
–А что, мать, нет ли у тебя молочка коровьего? Лучше нету еды для моего здоровья!
–Ах, я дура же старая! – та восклицает. – Как не быть-то! И как я могла забыть-то! Бурёнушке ж моей, кормилице, как раз время доиться...
Взяла она подойник и в хлев пошла, к корове, а Яванка за ней увязался. Между делом о том да о сём погутарили. Бабку-то Ласко́вьей Добра́довной звали, а Яван, как выше уже было сказано, чтоб не путаться, своим именем назвался... Надоила старая молока парного чуть ли не ведро, процедила его и Ванюхе кувшин путный налила. Тот выпил, ещё попросил. Пьёт живительную влагу да нахваливает…
А в эту самую минуту гурт пахарей-кладоискателей к нему подваливает.
–Нету, – вопят, – в огороде вашем треклятом клада! Всё как есть мы перепахали да ещё и бороною как следует прошли – ни хрена нигде не нашли!
–Цыц! – допив степенно молоко и рот рукавом утерев, Яван на них взревел. – Хорош, ёж вашу в корень, галдеть! Дайте мне самому поглядеть...
Потопали они всей гурьбою на поле. Оглядел Ванюха по-хозяйски огород: ничего, думает, вспахан добре. Да заборонован к тому же впридачу – чего надо сей, сажай да выращивай...
–Ну, не нашли клада и не надо, – пожимает он плечами. – Чего тут скажешь – эка беда! Не повезло вам, выходит – не всяк вахлак клад-то находит...
Обозлились тогда кулачата.
–Ах, так, – кричат, – а ну возвертай, гад, наш золотой взад! А не то счас тебя взгреем! Ишь, мошенник выискался рябой! Хитрец! Проходимец! Хапуга!..
Только Ванька было не взять на испуг.
Попытались тогда богатеевы дети и впрямь его малость взогреть, да только он-то на их ухватки больно вёрток оказался. Вывернулся он из цепких ручонок, как ужака, всю банду недорослую порасшвырял да ещё и пендалей им надавал. Это, говорит, вам за работу плата, бо жадным быть, смеётся, вредновато...
Быстренько малолетние негодяи к себе убралися да из-за забора Ваньке грозят: погоди, сулят, паразит, вот приедет с городу́ батяня – он не так-де с тобою покалякает!..
Ну, Явашке-то на их угрозы – тьфу! – наплевать и растереть. Бесстрашный он ведь… Возвертается скоморошек наш в хату, а баба Ласка уже баньку растапливает. Оставайся, предлагает Ваньше, ночевать – куда, говорит, тебе дом-то на ночь глядя покидать… Яван на это без лишних раздумий соглашается, баню дожидается, а пока гусли в руки берёт, всяки смешные песенки поёт, байки да поба́сенки вовсю травит и детишек тем забавит...
А вскорости и баня поспела. Выпарил Ваня знатно своё новое-старое тело, возле колодезя водою облился и как заново на свет народился. А на дворе-то уж завечерело, тёмная ночь наступает. Дети на печи да на лавках уснули, а Яван с Ласковьей сидят за лучиной да разговаривают...
Оказалося, что лет тридцать уже как в Рассиянье власть-то поменялася. Спервоначалу западенцы возгордилися да от них самостийно отложилися. Вождь у них появился, Хитла́рь, воитель собою могучий – как встарь. Из чувства гордости и чванства он, назло расиянам, бога Ра Аром велел величать, хотя это и ранее в Рассиянии не возбранялося, а потому те западенцы прозвалися от Ара арейцами или арцами... А за ними и дальние расияне, что к югу от них обитали, решили бога на свой лад переименовать, и поскольку они букву "Р" не совсем чётко выговаривали, то теперь ихний бог величается Алом, и народ тот южный немал...
Сгоряча-то царь Правила вздумал отложившихся силой воевать – да куда там! Осрамился он, войну проиграл и воле чужой покорился. Да того ещё мало – стал он на правах уже арейского вассала новую веру у себя в стране насаждать и в этом ничем пожалуй от узурпаторов не отличался – был даже, может, ещё рьянее. Тридцать лет он страной ужавшейся кое-как правил, да всё-то не по Прави, а по закону лихому – вот и попустил, предатель, плохому. Возгордился при нём народ, развратился, в яму похоти злой скатился, и пошло всё у них наперекосяк. О выгоде своей ныне думает всяк... Ох, и быстро же люди забыли, что ранее в добре и выгоде жили! Оказалися законы чужие для них вредные, и сделались они не богатые, а бедные... Хотя и не все – кое-кто богачом стал и свою совесть затоптал... Но не повезло в конце концов и Правиле: три года назад, когда он одряхлел сильно, арцы его окончательно скинули. Тогда ещё язва моровая по стране прошла, и народу перемёрло пропасть сколько, а ещё бунты повсеместно прокатилися, погромы да грабежи... Вот и Ласковьин сын с невесткою заразу где-то подхватили, когда еду пыталися раздобыть, и не вернулися более домой с тех заработков. Так, наверное, в какой-нибудь яме теперь и лежат. Так что приходится ей, старой, покуда ещё жива, ребятишек-внучков поить, кормить и одевать...
–Ну а чтож Правила, – Яваха полюбопытствовал, – тоже что ли погиб, а?
–Хуже, – скривилася бабка негодуя, – сидит ныне он в нуже, как жаба в луже. Говорят, в темнице, в цепях, как пёс, он обретается и хлебом да водою лишь питается. А и поделом собаке награда – святотатствовать-то не надо!..
–Эх!.. – старушка тут сокрушённо добавила. – Был в пору младости моей богатырь один великий, Яван Говяда, чудесной обладал он силою и праведным дюже слыл, да жаль – погубил его проклятый Правила, послал надёжу нашего в самый ад, вероломный гад!.. А ты, мил-человек, разве о Говяде не слыхивал? Ты ж вроде в это время тут жил да молоденьким был? Разве не так?
–Хэ! – Яваха аж крякнул. – Чего там... Наслышен был ещё как. Сиё имя я много раз от людей слыхивал, да... со стороны Явана-то не видывал. Расея ведь страна большая – всех, кого надо, не повидаешь...
–А зато я его однажды видала, – старушка мечтательно сказала. – Он в город Раску́ев, что стоит невдалеке на Дайнапо́ре-реке, как-то раз приезжал. От же гарный был парубок: высокий такой, статный, и на лицо приятный! Я-то постарше его была годами и уже была замужем, так что как девки-вислюги за ним не таскалася, издаля в-общем-то наблюдала... Весёлый был парень, что и говорить – свет прямо солнечный из души своей излучал. Вот он бы точно отпор недругам дал и нас бы в обиду не дал!
–А чего же вы сами дали маху? – не выдержал тут Яваха. – Каждый народ, говорят, своей доли достоин, а один-то в поле не воин. И Говяда этот хвалёный наверняка облажался бы...
–Ты это чего, скомороше, – осерчала баба Ласка не понарошку, – язычок-то свой вёрткий лучше попридержи да на святого воина не греши! Ну кто ты супротив него – вошка! Ты, сударь, Говяду не трожь-ка…
Рассмеялся тогда весело Ваня.
–А я, – говорит, – может, и есть тот самый Яван. Ага! Ну чем, в самом деле, я не богатырь явный?! – и он важно приосанился. – И красив я, и умён, и высок я, и силён! В точности Говяда – другого и не надо!
Бабка Ласковья тоже в умору вдарилась, когда она за Явановыми ужимками наблюдала...
–Эк же тебя заносит-то, дуроплёт! – она засмеялась. – Да на себя-то погляди, каков ты есть прыщ! Ну чисто же коротышка – у Явана прошёл бы под мышкой…
–Дык это я того... – Ванька пузо почесал и бойко языком зачесал. – Малёхи в пекле усох... Страшная там же жарища, вот и стал как прыщ я. И хоть силёшка у меня более не медвежья, зато начинка вся как есть прежняя. Э-эх!..
Гусельцы он тут берёт да на них слегонца потренькивать принимается...
–Ты, Ласковья Добрадовна, не удивляйся, – он до ушей улыбается, – Явана-то, болтали, родила корова, вот он и был такой здоровый, а меня, может, снёс петух – вот я и припух!
Да принялся щёки потешно надувать и в грудь тощую воздуху набирать, будто и в самом деле его распирало. А затем по щёкам себя пальцами вдарил, смешно потом пырснул и по струнам тырснул. Да и запрыгал на заднице по лавке, покудахтывая.
И песенку сбацал вот такую:

Я счас мудрость изреку
Кудах-тах-тах-кукареку!
Дай горшок, бабуся,
А то в штаны снесуся!

И такую мелодийку развесёлую на струнцах отщипал, что ажно дети на печи проснулися и наружу повысунулись. А Ванька в том же духе продолжал:

Я – Явашка-дурачок
У меня потёк бачок
Ой, мокрые делишки!
Писаюсь в штанишки!..

Дети – в хохот, бабка – в смех: взбудоражил Ванька всех. Давненько, видать, бедные люди так-то не веселилися. Долго ещё звуки веселья из избушки лилися. Покуда не накрыла тёмными крылами их ночь и бодрствовать стало невмочь. Дети тогда опять, где лежали, заснули, бабуля на кровати прикорнула, а Ванька на полу разлёгся, точно царь, да сладким сном и закимарил.
Долго он спал али коротко, в видениях сонных витая, как наступило уже утро другого дня. Открыл Яван свои очи, наружу глянул, а за окном-то как раз светало. Тогда он проворно встал, потянулся, на двор шустро шибанулся, затем из бочки умылся – и для дела вполне загодился. Смотрит – баба Ласа из хлева идёт, ведро молока пенного несёт, здоровается она приветливо с Яваном да полный кувшин напитка его любимого ему наливает...
–На-ка, – говорит, – милочек, испей молочка от Бурёнки моей кувшиночек. Для здоровья и впрямь в самый раз – ни чай рядом не стоит, ни квас...
Знамо дело, Ваня дважды о том себя просить не заставляет, а с поклоном кувшинчик берёт да в себя его выливает. А потом в избу он возвертается, монеты из кармана выгребает и на стол их втихаря выкладает, а сам пожитки свои нехитрые берёт и сбирается уже продолжить поход...
Но едва он во дворе опять очутился, как глядит: подходит к забору ватага какая-то, мужиков семь или восемь. Заходят они решительно в ворота, хотя их никто не зовёт, не просит. Смотрят нагло, уверенно, зло. С хозяйкою никто не здоровается. А лбы-то все молодые, здоровые. Одеты весьма богато. На троих ещё кольчуги да латы. И все до одного вооружённые...
Ванюха-то не дюже сим визитом был поражённый. А бабка Ласкота в крик:
–Ой, лишенько-лихо! Пропали мы с тобою, скоморох! Этож сам бояр Крутоя́р – он тут и царь и бог! Не иначе сосед Провор его привёл. Будет нам теперя делов!..
Сама же за грудь хватается и, посерев, на землю опускается. А эти гурьбою подваливают, Ваньку полукружьем окружают, и трое в латах пики на него наставляют.
Мужчина же чернобородый руки в бока упёр, ноги расставил да к Явану властно обращается:
–Ты кто таков?
–Скоморох.
–Звать как?
–Зовут меня всяко: и лапотник я, и босяк, а ещё перекати-поле, катящееся по своей воле…
–Откуда черти тебя несут?
–Черти и впрямь меня несли. Несли, несли, да и не донесли: пупы себе надорвали, да и возвертали, откуда взяли.
–Ты что же это, мерзавец, смеёшься что ли над нами?
–А ремесло у меня такое, что вижу я всё смешное. Вот вы тут семеро бугаёв на бабку одну старую да на старика – как не взяться тут за бока!..
–Но-но, скомороше, ты у меня осторожнее, а то узнают эти твои бока, до чего моя плётка горька!
–А-а-а! Осторожно-то осторожно, да меня, бояр, бить-то не можно!
–Это почему же?
–А кто скомороха обидит, тот света белого не взвидит. Собака его куснёт, ворон клюнет, рак щипнёт, а корова боднёт. И покоя ему нигде не будет, покуда он на белом свете пребудет.
–Ишь ты какой краснобай! – ажно оторопел бояр бородатый. – А ну выкладывай, негодяй – ты что ли Проворушкиных деток обокрал, золотой у них выманил обманом? Давай-ка деньгу назад перво-наперво! Ну – кому говорю!..
–Ну да ну! Ну и взял я деньгу одну. А зато целых две им показал. Да как жить по правде наказал. Не будут они над горем людским больше смеяться, а вскоре прибудут ещё и извиняться... Учёба ведь дорогого стоит, дорогой Провор, и задёшево учить не гоже…
–Ах ты скалика перехожая, наглая твоя рожа!.. – воскликнул тут верзила толстомясый, тряся кулаками и багровея орясиной.
И хотел было уже расправу над Яваном он учинить, да чернобородый его рукою властительною остановил и, усмехнувшись зло, таково постановил:
–Погоди, друже Провор, уж больно на расправу ты скор. Я тут ведь поставлен закон блюсти, а не ты – вот и без суеты!.. А скажи-ка, что тому хозяину по закону полагается, у кого гость озорует? – Правильно! По закону выходит, что хозяин с гостем заодно ворует. Так что, бабка Ласкуха, не обессудь – отвечать своим добром за враля сего рябого будь готова... Эй вы, а ну-ка забрать из хлева её корову!
А бабуля к тому времени маленечко оклемалася и на земельке невдалеке кантовалася. Но услышавши, как её последней животины лишают, в мольбах и причитаниях она вся изошла:
–Ой, боярушко Крутоярушко, пожалей ты бога ради моих ребятушек! Пропадут они с голоду без коровы-то! Не губи, родименький, пощади – нешто не сердце у тебя в груди!..
И, подползши, к сапогу его сафьяновому с лобызаниями потянулася, но злодей сапог выдернул и чувствительно старую пнул, после чего усмехнулся зело ужасно и добавил превластно:
–Так, кому сказал – корову увести в моё стадо! Живо, живо, канальи! А ты, Арва́р, в хату пойди да Альянку в мой дом уведи. Будет сопротивляться – тащи, как овцу: мне её допросить надо... как свидетельницу.
И молодой нахал рассмеялся откровенно похабно. А Явану и рыпнуться было не с руки, ибо стражники поднесли к его телу вострые пики и без колебаний его на них насадили бы, ежели бы он чего учудил... Через минуту двое слуг корову во двор вывели, а подручный Крутояров выволок из хаты за косу Альяну. Чтож, коровка-то идти не хочет, мычит да упирается, а девка сопротивляется что есть мочи, визжит да вырваться старается. А ко всему ещё и бабка Ласка криком кричит да мучителей бессердечных умоляет...
Отвлеклись в этот миг стражники на какую-то малость, а Яваха, не будь дурак, изловчился, под пиками ловко прокатился и на выручку Альяне устремился. Подпрыгнул он, насколько мог, Арвара этого, с бабами воевать бравого, за шею сгрёб, крепко его стиснул, на нём повис да на землю насильника и свалил. а сам на всю округу орёт:
–Да разве ж так людей ловят! Во как надо ловить-то! У меня, брат, не вырвешься! Не, шалишь! От меня не убежишь!..
Служака дюжий опешил, добычу от неожиданности из рук выпустил, пыхтит, рычит да корчит рожи, а от Явана отбиться не может – ущерепился тот в него до невозможности! Альянка же, само собой, дожидаться не стала, пока её поймают опять, и так оттуда драпанула, что засверкали пятки...
А Крутояр взъярился зело разом да и взревел громовым басом:
–Бейте его, мерзавцы! Хватайте! Все рёбра собаке этой посчитайте, чтоб уже не встал! А-р-р-р-р!..
Налетели тогда слуги проворные на Явана со всех сторон, по башке ему перво-наперво дубинкой дали, так что искры звёздные у него в глазах заиграли, а потом на землю не нежно его бросили и стали сапожищами коваными щупать евоные кости. Били-били, били-били – оба глаза ему закрыли, нос вдрызг расколошматили да спереди его обеззубатили, а впридачу ещё рёбер немало попереломали – а тот молчит как прямо партизан!.. "Терпи, терпи, Ванюха, сапог тебе в брюхо! – сам себя Ваня настраивает. – Нешто это для тебя испытание! Так, пустяк... Ох ты, ах ты!.. Нельзя ещё кольцо-то менять – и Борьяну, и страну тогда можно потерять!.."
И, наверное, до самой смерти эти ударники не труда его бы затоптали, если бы вдруг силы природные в сиё избиение не вмешалися… А это коровушка Бурёнушка, коя до этого момента смирно весьма себя вела, нежданно-негаданно ярее льва заревела да бурею неудержимою на обидчиков Ваниных налетела!.. Ну, тут самым первым ей вояка в латах на пути следования попался. Жопу он, гад, оттопырил, сапожину в сторону занёс, да уж рассчитывал, куда побольнее Явану им двинуть. А тут Бурёна в эту самую жопу-то рогами – торк! Да башкою – моть! Полетел энтот хряк, истошно вопя, куда-то за забор, в заросли чертополошьи, да тама об землю – бряк!
Чё с ним далее было, никто уже не видывал: только чертополох этак скоренько в стороны раздавался, через который сей боец на карачках-то убирался...
Ну, чего рассказать-то... Весёлое наступило тут зрелище для бабкиных-то очей! Да и не только для её… Народ ведь у нас любопытен – о-ё-ё! Ещё едва только притязания Крутояровы начиналися, как кое-какие зеваки за плетнём уже собралися. А как коррида-то началась, так их ещё больше добавилось. Ну а эти лихоманцы беспредельные, видя что нешутейное затеялося для них дело, враз силу духа-то утеряли да ходу оттелева дать пожелали...
–Спасайся, кто может! – они орали.
–Помилуй мя, боже!
–Нечистая!
–Ну тигра же чисто!
–Бежим!
–Злая сила в неё вселилася!
–Да бесы же в ёй!
–Уй-юй-юй!
–Ой-ёй-ёй!..
И минутки даже не минуло, как скотина освирепевшая всех до единого законоблюстителей в чертополох за забор перекинула. А последним она Крутояра-бояра возле ворот самых нагнала, рогом остроиглым под задницу его – цеп! – да кверху-то – швырь!.. Оборотов с десяток храбрый боярин в воздухе намотал, покуда до дерева близстоящего долетал. А потом по веткам-то сверху донизу: ш-р-р-р, тресь, чвырк, хрясь... Весь сплошь он поободрался, покуда с земелькою-то не повстречался... А там под деревом ещё шиповник был густо наросши. Вот же он из него и вознёсся! Как сиганёт боярец в вышину, точно заяц, да как по дороге-то прочь понесётся – будто чертей сто за ним несётся!..
Классное дело там вышло и важное! Спасибо за то коровке отважной!
А Явану пришлось тяжко. И то сказать – ничего же не видать: оба глаза позаплыли синячищами… А с боками и того вышло чище: рёбра сплошь поломаны да потресканы. Боль офигеть прямо какая – не адская, конечно, но вполне гадская! Пошевелился с трудом Ваня, потом перевалился на спину кое-как, а подняться и не может никак, бо дюже от побоев обессилел – ажно дышит насилу... И тут он слышит: топ-топ-топ – подходит к нему кто-то... Попытался он тогда глазоньки свои подбитые разлепить и сквозь щёлочки невеликие видит: корова Бурёна к нему наклоняется и шершавым языком лицо Ванино лизать принимается... Ох и приятно ему стало от того лизания, а самое главное, что быстро с его разбитого лица начали отёки да синяки сползать… В одну минутку Бурёнка Ваньке всю личину излечила: синяки бесследно пропали, ссадины сравнялись, а раны позатянулись. Короче, как корова языком, все язвы с него слизнула!
Сел тогда Яваха, кряхтя, без лишних слов Бурёну за морду взял, в нос её поцеловал и такие первые словевеса-то сказал:
–Молочка бы...
Мигом обрадованная бабка кувшин молока ему притаскивает. Принял Ваня сосудец с улыбкою да с чувством и расстановкою его до капли и выпил. И о чудо! – почуял он с удивлением, как бока его бренные исцелилися в пару мгновений: рёбра сами собой под кожей зашевелились, обломки как надо меж собою приложились, да враз-то прочно и срослись. А вдобавок ко всему и новые зубы во рту его появились заместо выбитых. Вот так дела!..
–Слава те, Ра! – Яван тогда восклицает и на ноги без затруднений поднимается. – Спасибо, коровушка моя милая – не дала ты меня в обиду!
А народ за плетнём, сиё чудо очевидное наблюдая, "Ура!" в ликовании закричал и во двор немедля поскакал, Явана-скомороха окружая да Бурёну Ласковьину славя. Да только Ваня верещать зазря им не дал. Стойте, возопил он, братцы – не время сейчас радости предаваться, ибо мучители мои и ваши угнетатели сейчас возвертаются, чтобы со мной поквитаться… И едва он сии вещие слова произнёс, как глядь – а врагов-то и впрямь уже черти нагнали. А это, оказывается, ободранный Крутояр к их домику, прихрамывая, подваливает и с собою с десяток морд ведёт. Все как один то были мужи степенные, такие ядрёные, и в руках луки они держали со стрелами-то калёными.
Подходят они скоренько ко плетню, рассыпаются слаженно в ряд, а их боярское благородие вот чего говорят:
–А ну, ребята, во двор смотри да целься точнёхонько! Рази коровёнку бешеную вместях со скоморохом! Не жалей вострых стрел! Учиним счас знатный расстрел!..
Народ, как то услыхал, вмиг обратно за плетень поубегал – кому ж охота под выстрелы подставляться! А зато Яваха драпалять никуда не собирался. Сколько было прыти он к посоху своему метнулся, о его волшебной силе памятуя, схватил его, назад быстро вернулся и перед мордою коровьей в землю воткнул да таку загадку стрелкам этим гадким заганул:
–Лети стрелка в цель точно, коль голова у стрелка навью не заморочена – но нельзя тому попасть, кто стоит за навью власть!
И только он успел эту фразу произнести, как – ш-ш-ш-ш! – стрелочки оперённые в них понеслись!.. Но хоть летели палочки смертоносные молниеносно, оказалися эти лучники стрелками поносными. Стрелы-то, оказывается, Явана с коровою огибали и не в них, а в землю окрестную попадали... Второй, третий, четвёртый залп в цель близкую каратели посылали, да только хрен им – ни единого разочка, куда метили, не попали!
–Ах ты, значит, так – чарами!.. – взревел тогда Крутояр яро. – Плохо же ты меня знаешь, чёртов колдун! А ну стой там – я к тебе иду!..
Кинул он лук бесполезный на землю, в калитку, точно вепрь, ворвался да, подбежав к посоху торчащему, могучей своею десницею за него взялся. Выдернуть вознамерился палочку из земли... Только – опа! – мышцы его неслабые сделать сиё простое дело отчегось не смогли... Тогда грозный бояр и левою дланью посошок облапил, поднатужился что есть мочи – дёрг-дёрг-дёрг! – а хренок! Палочка-то не только не вырывается, но и вовсе не телепается. Будто за саму земную ось взялся боярин от злости. Побагровел он густо, захрипел, зарычал, борода его чёрная аж затряслася, а посошина Яванова где была, там и осталася…
Попытался он тогда руки от деревяшки отнять, да – вот же те на! – она видно того не желала, и прилип к посоху Ра наш бояр, как к смоле комар.
К тому времени народишко за плетнём эдак язвительно уже начал похохатывать, и видя что их самоуверенный предводитель с финтифлюшкою хлипкою не в силах оказался совладать, и некоторые из банды Крутояровой стали реготать...
Взбеленился тогда боярин...
–Чего вы ржёте, канальи? – он вскричал. – А ну сюда все идите да отлепиться мне помогите! Да бегом же, бегом, поживее, не то у меня пожалеете!
Вся сия ватага небравая, услыхавши себе приказание, луки вмиг побросала, во двор, толкаясь и спотыкаясь, ворвалась и пособлять вождю своему принялась. Кто под локти его ухватил, а кто и за посох напрямую схватился: за верхушку, серёдку да за низ. Что было мочи тянули они да рвали, но не только бояру прилипшему не помогли, но и сами все до единого поприлипали.
Вот где истое-то веселье наступило для зевак! Там-то уже порядочная скопилася толпа. Даже Альянка утёкшая возверталася с огорода. И велик и мал, на это новое чудо глядючи, хохочут, в ладоши бьют и такие реплики позорным воям орут:
–Ну что, Крутояшка – влип?
–Может того... мало покушал?
–А ты, паразит, старых людей слушал?
–Поделом ему стало!
–Попала в капкан лиса!
–Теперича вот покичися!
–Сполна своё получи!
–Так его, скоморох!
–Помоги тебе, батя, бог!
А Яван стоял, как ни в чём себе ни бывало, Бурёнушку за холку обняв, да создавшуюся обстановочку изучал. Ну а когда страсти-мордасти слегонца поутихли, и вояки вляпавшиеся перестали, уставши, рыпаться, он тишины жестом попросил и с таким вопросом к народу обратился:
–Скажите, люди православные, какой такой каре злыдней сих мне предать, дабы не было им впредь повадно горе в народе сеять да беду сажать? Уж больно, я гляжу, полюбилося им лихо...
А туточки один старичок возьми и выкрикни:
–А ты, скомороше, их выпори!
–Точно! Верно! Да-да!.. – раздались отовсюду одобряющие голоса.
–Воспитывали их видно скверно!
–Выпороть – то что надо!
–Отсыпь за нас этим гадам!
Усмехнулся весело Яваха, глаза сощурил, бородёнку почесал да, обойдя неспешно вокруг ватаги, такое своё решение сказал:
–А что – это здраво. Как говорится, глас народа – глас Ра! А только проучить сих лихоманцев самая пора... Так ты говоришь, Крутояре, будто плётка твоя зело горька? Ну что же, это нам подходяще: полечим сим зельем твои бока!
И снимает у того с пояса плётку его витую знаменитую. Осматривает её не дюже спеша. Да, думает, плёточка хороша: в три пальца толстая кожа заплетена, да на конце ещё и утолщение, чтоб ядрёнее было угощение… Размахнулся Яваха со всего плеча да как пошёл всю эту кодлу по спинам да по задам охаживать – только свист раздался да вопли с ором... Доброго он задал им дёру! И до тех пор подлецов этих уловленных лупил да долги ихние народу списывал, покуда сам Крутояр наконец не взмолился и в делах своих неприглядных пред народом не повинился:
–Простите меня, люди добрые, – он возопил, – что Правь нашу светлую я забыл, что сирых и слабых обижал, что счастья своего урожай лишь жал! Простите, что хапал всё в свою руку, многих доли их лишал да давал им муку! Добрую получил я ныне науку... Прости и ты меня, правед, за то что правды не желал я ведать! Проучил ты меня горько и больно. Понял я всё. Не бей. Довольно!..
Чтож, Явану такое раскаянье слышать приятно – знать, наука его была понята не превратно. Ещё разок, прощальный, он боярина по заднице перетянул, плётку в сторону метнул и таково сказанул:
–Ладно, охальник, на сей раз я тебя прощаю, – и к народу обратился, улыбаясь. – Ну а вы, православные, прощаете сего бородатого?
Кое-кто конечно крикнул, что мало боярину плёток дали, но из остальных возгласов стало ясно, что народец боярина прощает…
–Ну гляди у меня, Крутояр! – строго Ванька бояру сказал. – И вы у меня глядите! Опять за старое приметесь – кара моя будет другая! Это я вам при всём народе, как Бог свят, обещаю!..
Выдернул он из земли свою посошину, и тотчас вся гоп-компания в пыль дворовую повалилася. Стонут они, хнычут, кряхтят – и убраться поскорее хотят... Ванька тому не препятствовал. Рукою напрвление ретирования им указал и улепётывать приказал. Под свист и улюлюканье побитые наймиты во главе со старшим бандитом на выход понуро подалися и вскоре восвояси убралися.
Тут подходит к Явану счастливая бабка Ласка, за всё его приставуче благодарит и вот чего у него выпытывает:
–А скажи-ка, скоморох дед Ванька, правду ли ты про себя сказывал али валял ваньку? В самом деле ты и есть что ли Яван?
–А как же! – хитро Ванюха старухе отвечает. – Кем же мне не быть, как не самим собою! Говорю как на духу: я есть тот, кто есть, и другим быть не могу!
Подмигнул он оторопевшей бабуле, мыслям своим загадочно усмехнулся, пожитки повторно собрал и... со двора, припевая, зашагал. А окружающему народу рукою на прощание помахал и пожелание своё не шутя высказал:
–Ну, славяне, прощайте! Лихом калику Ваньку не поминайте! Да Ра, Отца нашего, поскорее вспоминайте – наша ведь правая дорога, а от пришлого бога толку не много…
И ушёл, толпою детишек сопровождаемый, в дальнюю свою даль.

Уважаемый читатель, мы заметили, что Вы зашли как гость. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.