3 глава

Битва у Смородины в защиту милой Родины.

Долго ли, коротко ли ехал Яван с братами (быстро, известно, лишь сказки сказываются, а не делаются дела), а толечко заехала ихняя троица прям сказать чёрт те куда. По пути следования немало царств-государств да и просто ничьих пространств без роздыху путного они прошпарили, потому как клубочек энтот дюже непоседливым оказался, всё ходу, значит, наддавал и поесть да поспать даже толком им не давал. Наконец гонка такая азартная Явану надоела изрядно... «Да гдеж это видано, – он воскликнул, – чтобы вполне ещё живые да впридачу к тому молодые парни, словно ошпаренные, на тот свет бы устремлялися и безмозглому какому-то клубку подчинялися!» И стал он, когда появлялася в том надобность, клубочек неугомонный лавливать да в карман к себе его саживать, дабы без помех привалы можно было бы совершать, купания весёлые устраивать да с тамошними всякими обывателями разговоры интересные разговаривать. Так, не дюже торопясь, все почитай обжитые места они и миновали.
И приехали братья наконец в такущую дикущую тмутаракань, что ни вздумать ни взгадать, а только языком рассказать. Ни дорог, в общем, нигде, ни пути – трудно ехать да идти. Но надо. Глядят окрест братья, а по сторонам горы высоченные взгромождаются, невиданные животные средь чащоб прорыскивают, чудные птицы в небесах парят, да огненные глаза из дебрей горят… А вдобавок к этому странный зеленоватый туман вдруг на землю вскорости пал. Тут любой бы заплутал, только Праведов клубочек и в темноте, словно факел, светится: по камням подпрыгивает, ухабы да рытвины перепрыгивает, за собою ватагу удалую зовёт – такой-то не подведёт…
Ехали они так, ехали, не одну пропасть объехали, да уж хотели было остановиться, но вдруг туман стал впереди расходиться, а потом зарево огненное вдалеке показалось, и жаром даже на них пахнуло – словно бы из самого ада дохнуло. Проехали они ещё чуток, вперёд глянули – мать честная! – по равнине огненная течёт река, и раскалённые её волны в берег каменный так и плещут да зловещими бликами окрест блещут… А через реку мост навроде как железный перекинут на ту сторону, да вот только проехать по нему невозможно – зажариться можно: от пламени ведь речного он аж добела раскалился. И как в таком случае им поступить?.. А клубочек – то вдруг заторопился, с удвоенной прытью к мосту устремился, подкатывается к нему резво – прыг-скок на раскалённую поверхность, да с глаз долой и исчез. Видать, сгорел, волшебный пострел…
– Эка же ты уродина, река, стало быть, Смородина!.. – воскликнул Яваха в досаде, на пламень сощурившись глядя.
Да-а-а... Не стали братья ехать далее – чегой-то не схотели. Да и кони под ними всхрапели и пенными губами удила закусили, таким манером осадить всадников попросили. Поозиралися путешественники по окрестностям, глядь – домик невеликенький стоит недалече! С виду дом вроде как дом: стены у него из камней сложены, крутая крыша черепицей красной покрыта, а дверь – вовнутрь открыта. Подъехали они к сему домику, с коней сходят, вовнутрь с опаской заходят, глядь – никого не видать… Вышли из, хозяев позвали, посвистом громким посвистали, а – ни гу-гу, будто кинули дом обитатели на пользу врагу. Чтож, порешили брательники на постой тута пока остановиться, передохнуть слегка, а уж после того гомониться да чё далее делать, решать…
И то верно: путь-то нелёгким доселя был, коням ноги он поубил.
– Авось пламя-то и поуляжется, – говорит братанам Яван. – Тогда, может статься, по мосту сему и удастся нам пробраться… Только вот чего: надобно нам сторожа возле него поставить, а то неровён час – вдруг да с той стороны на нашу сторонку какой неприятель поедет да на спящих на нас и наедет! Не к лицу богатырям себя зазря подставлять, так что часового поочереди будем выставлять…
Гордяй тут сторожить мост и взялся. Первым, говорит, отстою и потом спать завалюсь... Прихватил он меч свой вострый и отправился, зевая, на часах стоять, а Яван со Смиряем в хатке на ночлег осталися. Сел царевич от моста поодаль на горке, посидел, посидел и вдруг наблюдает, что пламя-то и впрямь затихает. Ага! Затихает-затихает, а тут и совсем затихло. Потекла в реке водица на вид обыкновенная, только тёмная в ночной мгле.И мост потемнел, остывать быстро стал. А тут и месяц полный из-за тучи показался.
«Как мост остынет совсем, то братьёв разбужу да и поедем!» – думает Гордяй радостно. Присел он покамест на камешек переждать, а тут вдруг ворона невдалеке как каркнет. Оборотился туда Гордяй, смотрит удивлённо – старушка перед ним стоит сгорбленная. Сама старая-престарая, волосы у неё седые, глазки маленькие, колючие, а нос-то огромный да вниз загнутый острым крючком…
– Здравствуй, сокол мой ясный Гордяй-царевич! – говорит ему ведьма весьма приветливо. – Небось притомился в дороге-то, молодец удалой? Ну да ничего, это дело поправимое. Не желаешь ли, красавец, силушку богатырскую восстановить – мово зелена-вина испробовать-испить?
– Это что ещё за диво такое? – царевича удивление тут взяло. – У нас в Рассиянии морс, квас да травяной отвар потребляют, а зелена-вина отродясь не пивали – и слыхом о таком не слыхивали да в глаза не видали!
– Эх-хе-хе, темнота! А ещё царевичем называется! – Карга старая над Гордяем издевается. – На-ка вон выпей! Отведаешь – не пожалеешь, враз поумнеешь: так заберёт, что не отпустит, горе - нужду в твою голову более не пустит!
И протягивает ему бутыль немалую. Тот её взял, вытащил затычку зубами да и хлебанул с горла зелена-этого-вина. И – у-у-у! – понравилось оно сразу ему, вот он всю-то бутыль с устатку и вылакал. А как опорожнил посудину до дна, то в головушке у него зашумело, на душе отчегось зазверело, дурным голосом он заревел и позабыл обо всём на свете: напился, зараза, пьян, завалился, подлец, в бурьян, да и заснул себе, точно мертвяк – только храп на всю округу раскатился…
А Явану отчего-то не спится. Смиряй тот сразу заснул, а Ванюха и так и эдак с боку на бок поворачивается – ну ни в какую... Порешил он тогда встать, прогуляться малость по окрестностям да к реке сходить посмотреть, а то чегой-то вдруг стало тихо – не случилося б какого лиха… Взял палицу – и вон. Наружу выходит, глядь – а река-то погасла, можно вроде ехать. Только Гордяй-то где? Поискал его везде Ваня и нашёл-таки, а тот-то, паразит, спит, и дрянью какой-то от него разит. Попробовал его Ванька ото сна разбудить, да куда там – легче, наверное, чурбан деревянный оживить было, чем истукана этого ужратого в чувство привести! Плюнул Яваха в сердцах, смотрит – а мост-то остыл уже вовсе, путь на тот берег готовый... И вдруг слышит он – не то грохот, не то гром – с той сторонушки лязг какой-то странный раздаётся, и топот тяжёлый приближается, да пылища впридачу ещё вздымается. Что там, смекает, за ерунда грядёт такая? И видит тут Ваня – подъезжает к мосту через реку страшный человек: едет на огромном чёрном коне чудо-великан. Детина был он рослый, сажени в полторы высотою, весь сплошь в броню сверкающую закованный, а рядом с его конём пёс, тоже чёрный, трусцою бежал, да чёрный же коршун над главою евоной круги наматывал...
Ступил конь огромный на мост да и споткнулся, так что всадник в седле своём покачнулся. Коршун же хищный над ним тогда встрепенулся, а пёс косматый чуть с ума не сошёл – лаем грозным аж весь изошёл…
– Это ты чего, фарш колбасный, здесь спотыкаешься? – загремел рассерженно великан, плетью коня по бокам охаживая, – Может, противничка мне учуял, волчья ты сыть? Ха! Так гдеж ему тута быть?! Один лишь Явашка Коровяшка мог бы со мною чуток потягаться, да не место ему здеся шляться! Пускай ещё подрастёт да молочка свово пососёт, а то озлюсь, наеду, перееду и дальше поеду!
Яваха таких речей не стерпел. Палицу живо он – хвать, к реке – шасть, на мост вылазит да дорожку прямоезжую чуде-юде и перегораживает.
– А ну-ка стой, стервец! – вскричал он голосом молодецким. – На эту сторону́ переезду нету! Что ты есть за хамло такое, что на белый свет, обнаглевши, роешь? Почто через мост буром тут прёшь, чёрт-те что врёшь да ещё разрешения у людей не спрашиваешь? А?!!
Осадил великанище коня, поглядел на Явана презрительно и рассмеялся язвительно. И от его смеха противного по округе прямо гул раскатился. Пригляделся к нему вблизи Ваня – ну, думает, ты и безобразный! Голова у громадины была как бочка, носяра как кочка, во лбище единственный глазище лютым пламенем аж шкворчит, да впридачу над ним рожище острый торчмя торчит. Пасть, гад, раззявил смеясь – вуй! – зубья, что частокол, щерятся! И как с таким будешь силушкой меряться?..
– Да как ты смеешь, козявка ты двуногая, – заорал циклопище прегромко, – мне, самому Грубово́ру, сыну Чёрного Царя, дорогу тут ещё загораживать?! Я вот сейчас тебя, как червяка жалкого, раздавлю да псине своей и скормлю!
– Хэ! Давилка у тебя ещё не отросла, чучело ты пучеглазое! – взъярился зело Ваня, хуления неучтивые услыхавши, – Сделавши дело – хвались, а не сделавши – крепись, да отсюдова катись! Понял, не?
Оторопело чудище-юдище от такой наглости нежданной, лобище нахмурило, глазищем заморгало – слова молвить не может даже. А Яваха ему далее на психику жмёт да дорогу кажет:
– Оглох что ли, лупоглазый? Тебе говорю! Вороти давай конягу да давай отсюда тягу, а то как двину – враз копыта откинешь! Ну-у!! Улепётывай!!!
И за палицу решительно берётся. По всему-то было видать, что хотелося ему зело в драку встрять.
– А ты кто ещё такой, чтобы меня здеся стращать, да через сей мосток не пущать, а? – насилу наконец великан оклемался и оком недовольным на Явана уставился. – Ты видно неуч дикий и того не ведаешь, что я воин великий, и что мне досель людишки жалкие дерзить не решалися, а уважали меня и боялися. А ну-ка, нахал, изволь отвечать, как тебя звать-то да величать!
Чтож, Явану назваться не тяжко...
– А я, – он отвечает, – и есть тот самый Явашка Коровяшка, на которого ты, чёрт рогатый, наехать-то хотел! Чё, ещё не расхотел?
После слов сих Явановых чёрный пёс хвостяру поджал, заскулил и прочь убежал, а чёрный коршун испуганно вскрикнул, в небо взвился да с глаз долой и скрылся. Видит вояка-чертяка – дело-то серьёзное – перспектива для него открылася грозная…
Почесал он себе задумчиво ряху да и пытает посля́ Яваху:
–Ну что, Яван Коровий сын – биться с тобою будем, али может замиримся?
А Ваня ему:
– Не для того я здесь оказался, чтобы с вами, с чертями погаными, мировую заключать! Знаться да лобызаться нам не ко времени – биться-сражаться будем до смерти!
Заёрзал циклоп в седле – вроде как неудобно ему стало сидеть. А потом и говорит чуть ли даже не вежливо:
– Слушай, Яван, я вот чего не шутя тебе предлагаю: а ты на нашу сторону переходи-ка давай! Ага! Ты, я гляжу, наш-то парень: и силён зело, и как чёрт нахален. Таковые ведь из людей, без сомненья, завсегда к нам имеют склоненье, нашенскую сторону они берут и в довольствии полном живут, ибо умные они и понимают: воевать с чертями – нельзя! Напрасный ведь это труд! Угу... А за твою сознательность мы тебе и на белом свете великую дадим власть, и в посмертии тебя не оставим: как ровня, в аду с нами жить будешь, и великие блага себе добудешь!
Яваха не отвечал. На чёрта глядел он, сощурившись да усмехаясь, а тот, то видя, приободрился и с ещё большим пылом уговаривать Ваню принялся:
– У вас ведь на белом свете – тьфу! – и порядка-то путного нету. Сплошной бардак! Всяк ничтожный мозгляк своим умишком у вас живёт, да равным знатным слывёт, а надобно, чтоб цари, князья и прочие господа надо всеми прочими высоко стояли и думать об общем благе лишь себе позволяли. Вот это, скажу, будет порядок – всем порядкам порядок! Тебя, властелин Яван, людишки как словно бога какого славить станут, всякое твоё слово со вниманием великим слушать не устанут, волю твою сполнять без приказа не перестанут. Будут в ножки тебе поклоняться раболепно да пятки тебе лизать. Хэ-Гэ! Власть, Яван, власть – вот где истая-то сласть! Ну!..
Тут Яваха на мостовую с чувством сплюнул да твёрдым голосом властолюбцу сему и отвечает:
– Слышь ты, гад, – звать-то меня Яван Говяда, и мне власти вашей поганой не надо! И твой чертячий порядок нам, сынам Ра, без надобности! Гдеж это я столько ума-то возьму, чтобы за всех-то думать? Такого дела даже Ра себе не позволяет – Он нам по совести своей жить дозволяет. А я ещё человек молодой и у меня на данном этапе только за себя решать ума и хватает...
– Тю! – развеселился громила злою радостью. – Да ты, я гляжу, паря – дурак! Ха-ха-ха-ха-ха-ха!
– А это мы счас и проверим, кто из нас больший-то дурак! – в ответки Ванята ему восклицает и палицу неспеша подымает. – Пущай Бог нас в том рассудит!
Взревел циклопище голосом грубым, посвистом разбойничьим засвистал, булаву огромную над главою поднял да на Явана и напал, словно ураган. А Яваха-то, не будь в самом деле дурачиною, в сторонку возьми да и отскочи, а затем ка-а-к блызнет коню вражины свово по бочине! Греманулся коняга громадный об землю и на месте околел, а великан рогатый через голову с коня сверзился да вперёд кувырком полетел. Однако для своего размера и веса оказался он превесьмя шустр да резв. Вмиг на ноги бревноватые он подхватился да врукопашную биться с Яваном яро схватился.
Ох и потеха тут молодецкая началася! Палица-то Яванова с буловою великановой со страшной силой сшибаются, искры от их соударения целыми снопами разлетаются, а лица супротивничков гримасами напряжения искажаются. Ужасные шум да гром по округе далеко раздаются, но оба врага с каждой минутою ещё лютее сражаются. Ни в чём друг другу не поддаются – насмерть бьются...
Долго они так-то там мутузились, ногами даже рытвины на поле вспахали, а всё один другого никак не одолевали. Уже ночка кончалася, ясный месяц за тучку зашёл, словно интереса в этом бою для себя не нашел, а у них ничья да ничья... Наконец изловчился ловкий Ваня, по булаве врага что есть моченьки вдарил, а она тресь – и переломилась. Яван тогда палицей крутанул да башчищу потную с плечищ циклоповых и рубанул. Грохнулся убиённый чёрт оземь, и дух с него вон… Да такой-то тяжёлый и вонючий энтот духан оказался, что у Ванюхи от его вдыхания слёзы горючие полилися да чуть ли корчи не началися. Подул тут из-за реки лёгкий ветерок, и эту вонищу на белый свет отнесло. «Дело худое, – подумал витязь. – Как бы люди Земли духом этого паразита не заразилися!»
Ну да делать-то нечего – что срублено, то сроблено, как есть, так и есть. По нахалу и честь!
Вытер Яваха пот горячий с чела, по сторонам огляделся и видит, что негодяй Гордяй по-прежнему в стороне дрыхнет. Ничё ему не помешало – ни шум, ни лязг, ни гром. Это надо ж быть таким чурбаном! Стал его Ваня будить-тормосить и насилу-то добудился. Опамятовался наконец брательничек, буркалы продрал, место битвы увидал – оправдываться начал: это на меня, мол, морок какой-то волшебный нашёл, а то бы я тебе, Ванюша, на подмогу бы непременно пришёл... Ну, Яван ему о случившемся в двух словах поведал, всё как есть изложил и выговор за головотяпство влепил. Хорошо что хоть не побил…
А уж утро зарделось. Начала Смородина опять пламенеть, и от жару несусветного раскалился сызнова мост железный. Ни проехать тебе, ни пройти – и другого нету пути. Вертаются братовья в хатку, глядят, а там Смиряй от страху забился под лавку, ни жив, ни мёртв он лежит да словно заяц дрожит. Яваха ему отрубленную чертячью башку кажет – чего, мол, тот на это скажет, а Смиряйка врёт:
–Занемог я, Ванюша, ох и занемог! Руки-ноги прямо заколодели, ни в какую не слушаются. Это, наверное, морок какой-то на меня нашёл, обуял меня, стиснул, а то бы я на выручку тебе бы пришёл, пособил бы тебе, вызволил...
«М-да, вояки…– смекает про себя Яваха. – Могучи лишь бить баклуши. С такими навоюешь!» Позавтракали они харчами припасёнными, поспали чуток, потом опять поели, затем на реку огненну поглядели, разных песен вволю попели – а тут и вечер...
– Ну, теперь иди ты что ли! – Яван Смиряю велит.– Мосток посторожи, а как пламя-то поутихнет, нас кликни. Да не тяни волыну, тетёха, а то всем будет плохо!
Вздохнул Смиряй тяжко, мечом опоясался и в дозор позорно поплёлся, а Яваха с Гордяхой парою слов перемолвились да на полу спать завалились. Гордяй-то сразу отрубился и захрапел, а Явану отчего-то не спится, всяка мура ему мнится. Вот помаялся он, в забытьи пометался да вдруг на ножки резвые как подскочит – и к мосту идти хочет...
Смиряя же, как на место заявился, так на камешке поодаль моста угнездился и пить зело захотел, посколько от жары, а больше от страху, ажник он упрел. Посидел толстяк тама истукан-истуканом, глядь – а пламя-то на реке стало стихать. И тут невдалеке ворона вдруг как каркнет! Смиряха даже подскочил от неожиданности. Обернулся он стремительно, смотрит, а возле него старушонка горбоносая стоит.
– Здравствуй, – говорит, – Смирян, Кухаркин сын! Жарковато тута, не правда ли? А зато я тебе гостинца вот принесла. Не желаешь ли отведать чудо-зелена моего винца?
– А это что ещё за штуковина? – любопытство Смиряя взяло. – Кажись, я такого питья отродясь нигде не пивал...
– Ну а ты попробуй, не пожалеешь, – старуха ему лапшу на ухи навешивает.– Цари-государи с князьями, да бояре ярые с друзьями зелено вино то пьют да весело себе живут. И ты, Смиряй, с ними сравняешься, коли к этой вот бутылочке припиявишься!
И протягивает ему пребольшую в руке бутыль. Смиряха как хлебанул из горла того зелена вина, так мгновенно, дурак-невежа, и ожадовел, после чего в бутылищу ущерепился и выхлебал её до самого дна, прям не оторвать, ёж его в дребадане мать! В один момент он захмелел, об землю рылом шмяк и захрапел, что твой хряк…
Как раз в это где-то времечко и Яваха туда подгребает.Смотрит – дозорный евоный мертвецким сном спит себе почивает, и ничто его более в жизни не колупает. Попытался было Яван его разбудить, только легче наверное колоду придорожную было бы ему оживить...
Да уж, нету пуще видно изъяну, коли дозорный в сиську лежит пьяный!
А тут с той стороны неожиданно шум да гром ужасные раздалися, и клубищи пылищи вдалеке поднялися. Смотрит Яван и видит: на сером конище преогромный змеище к мосту мчится, а рядом с ним страшенная серая псина споро семенит да над главою его серая же ворона плавно кружит. Подъехало чудище к мосту и только на него вступило, а конь-то его возьми и споткнись. Да и собачища воем вдруг завыла, а ворона встрепенулася и закаркала, будто её кто давит.
Остановился посередь моста змей, обернулся, туда да сюда посмотрел, озлел да и зашипел:
– Это ты почему, колбасный фарш, здесь спотыкаешься? Нешто чуешь какой запрет? Так противников ведь у меня нет! Может, только Явашка Коровяшка потягаться бы со мною мог бы, да его-то сюда не просят – невесть где его ангелы носят!
Тут Яваха из-под мостика – шасть! – и захлопнул змеищу пасть.
– Приехали! – орёт властно. – Шабаш! Далее ходу нету! Ишь, повадилась всякая нечисть на наш белый свет похаживать да добрых людей не уваживать! Ты кто такой есть, чтобы беспошлинно через мост переть? А ну отвечай – не немой ведь чай!
Опешил змей вначале от Явановой отчаянной наглости, надулся весь, зашипел.А потом вдруг как захохочет... Пригляделся к нему Ванюха – ну и урод! Голов-то у змея, словно опят на пне: двенадцать где-то, не менее. Одна другой, значит, больше и жутче, и никакая прочих не лучше. Да впридачу ещё какие-то несуразные, а морды на каждой разные и красками цветастыми обмазанные. И опять же – что ни харя, то своё у неё выражение: эта вот зла, а та как у козла, третья благостная, четвёртая сладостная, тута хитрющая, а тама смеющая... А лап-то у змея числом шесть, и в каждой лапище то кинжалище зажат, то булавище, то склянка с ядом, то в чёрном переплёте книга, ну а на последней лапе – из пальцев свёрнута фига. И хвостов у чудовища аж целых три, да на конце каждого хвостища – острое жало торчит.
Оглядел пресмыкающего неспеша Ваня, а на хохот его само собой – ноль внимания. Помалкивает. А змей тем временем смеяться перестал, посмотрел жадно на богатыря двадцатью четырьмя жёлтыми глазами и, очевидно, главная его морда, толстая такая да самодовольная, превесьма напыщенно к Явану обратилася:
– О, доблестный и смелый витязь! Мы, мудрый и весёлый Хитрово́л, откровенно говоря, поражены той невиданной храбростью, с каковою вы, жалкий человечишко, нам, сыну самого Чёрного Царя, тут перечите и всякие хамские грубости против нас речете. Видимо, обладаете вы воистину силою богатырскою, чтобы так-то борзеть да хаметь, ибо в противном случае придётся вам непременно о своей неучтивой несдержанности пожалеть. А пока мы в этом деле разберёмся, не соизволите ли вы своё имя-прозвище нам назвать, поскольку высококультурные существа, не познакомившись, не имеют чести меж собою общаться да в словесные прения, поелику возможно, стараются не пускаться...
Усмехнулся на это Яван, головою покачал, палицею по ладони постучал да и отвечает:
– Культурные существа Правь светлую славят да делами своими её явят, а не о пустой нави брешут, да не о кривде гиблой языки чешут. Нам на белом свете такие «мудрецы» и «просветители» с «приветом» – без надобности! Сами как нибудь справимся. Так что, очень вам советую, уважаемый не нами прохвост, подожмите пожалуйста тройной ваш хвост и улепётывайте поскорее в противоположном – вон том – направлении, а не то быть вам, несомненно, как и вашему удалому братцу Грубовору, в неминуемом посрамлении. То есть слегка этак убиту да с этого моста в реку скинуту. А ко всему сему имею честь представиться: Яван я, по прозвищу Говяда, не боящийся, к вашему сведению, змеиного яда!
Ванька тут поклонился змеищу ёрнически, а того от его слов аж всего передёрнуло. Собака же евоная и ворона, как и прежнего чертяки прихвостни, хозяина своего покинули и моментально с глаз долой сгинули.
Но змей-то был хитёр. И на язык шибко востёр. Быстро весьма со своей нервной системой пошатнувшейся он совладал и орёт Явану чуть ли не радостно:
– Ба-а! Какая удача! Наконец я вас встретить сподобился, Говядушка вы мой дорогой! Клянусь великим единым Ра, отцом нашим всеобщим, что я давно уже вынашивал планы подружиться с сыном небесной коровы велеславным! Рад! Рад очень! Нам, дорогой, Яван, друг без друга теперь никак нельзя. Смею вас заверить, что времена на земле сейчас изменилися радикально. Нынче не то что давеча, супротив судьбы-то не попрёшь да беду руками не разведёшь! Необходимо безотлагательно нам один у другого подучиться да что кому подойдёт, то тому и перенять, а не без толку брюзжать и на времена тяжкие пенять. Обмен идеями и информацией, так сказать...
– За предложение, конечно, благодарствую, – Яван опять усмехается, но к другому мнению склоняется, – только заинтересовало оно меня не сильно. Мы ведь тут люди простые, не любим слова пустые, бо таинственным материям не обучены. Нам бы это... чего-нибудь для себя получше – пониже да к добрым делам поближе. А то, бывает, некоторые складно бают, да пути верного зато не знают. За ними пойдёшь – костей не соберёшь. И ещё у нас говорят: с грязью играть – руки марать, а с собакой ляжешь – с блохами встанешь! Так что, ваше змеиное преосвященство, не обессудьте, извините и вон туда вон валите!
– Напрасно вы так, Яван Говяда, напрасно, – скривился змей главной своей орясиной. – Я ж как лучше вам желаю, так сказать… э-э-э... оптимально! Во! И у меня к вашей милости имеется дельное и, как бы это выразиться... чисто конкретное предложение, дабы жизненное функционирование на белом свете наладить и направить его... хм... по вектору Ра. Другими словами – исправить... Да-да! Мы же у себя тоже правь усердно изучаем и, смею вас уверить, кое-что в этом сложном, даже сложнейшем вопросе, понимаем, используя, естественно, некоторым образом свой, специфический, как говорится, опыт. Так вот... Я вам, драгоценный вы мой, власть помогу добыть – власть настоящую, не царскую, не показушную! Истинная власть, Яван, всегда тайная, она ловко от профанов скрывается, на видные места не суётся и сплетням досужим в полон не даётся. Тузами с вами будем, Ваня, тузами! Великие дела будут вершиться нами! О-о-о! Мы научим людей правильно, как надо, бога единого славить, обители вседержителя по всему свету поставим, жрецов, служителей божьих, целую армию ударную воспитаем. Они и научат людей, по нашему наущению, истинной-то вере, а не бредням всяческим вредным. Бог ведь велик и грозен, он надо всем господин, потому как он такой один. Ему истово, усердно надобно служить, жертвы регулярно обильные нужно ему приносить и молить униженно о ниспослании нам, грешным созданиям, его всемилостливой благодати. А высшая благодать, Яван – это власть! Власть!!! Заживём мы с тобою всласть – и богу угодим, и себя не обидим. Власть же, Яван, знай, три вещи дарят: ум, сила и злато...
Тут Яванище не стерпел, на лицо посуровел да и перебил змеиные словоизлияния, не возымевшие на него никакого влияния:
–Слышь ты, властолюбец поганый, – твёрдо он сказал, – запомни-ка навсегда: звать меня Яван Говяда и мне злата вашего грёбаного не надо! А сила моя и ум не хотят продаваться – они и на добрые дела пригодятся! И вот ещё чего послушай: мы Богу Ра уже тем служим, что живём, не тужим, песни поём, пляшем да танцуем. И зла не чиним: меру во всём соблюдаем, себя уважаем да других не обижаем. А хранить Ра в храмах нельзя – он туда весь не влезает! Уж больно Он велик! Он везде быть привык!
Только змей коварный не сник. Своё знай себе гнёт – дальше Явану врёт:
–Влезет, Ваня, ещё как влезет, уверяю вас! И не такие влезали… Да и вообще, какой банальнейший взгляд на теологию – науку наук между прочим – вы только что здесь изложить изволили! Постыдитесь – это же неумно, тупо, нелестно! Варварство вообще-то какое-то! Каменный век! Ну рассудите, в самом деле – как же вы без образа божия, постоянно и регулярно пред очами вашими маячимого, можете по-настоящему благочестивыми мыслями-то пропитаться и воле божией всецело душою соблаговолите отдаться? Ведь ежели никакого наглядного образа нет, то боженька—привет! Его как бы и вовсе нет... Мы же научим людей неотёсанных образы сии из всякого подручного материала резать, лепить да вытёсывать, например, из камня или из дерева... Да мало ли из чего! Не в матерьяле дело. Обращение же ко образу священному наставит недалёких и суетных аборигенов на путь истинный, верный, нетленный...
– А это зачем нам образы твои рукотворные, когда они уже готовые у нас имеются – вечные! – воскликнул Яван, Хитроволу переча, – Главные Божьи образы это: солнце во-первых, батюшко, которое всем до единого свою силу даёт, а от нас ничего себе не берёт. Мы его сердцем Ра за то считаем и с любовью великой всегда почитаем... Потом идёт землица-матушка! Она всех своих детушек издревле питает, ничего себе взамен не требует и никем из нас по смерти нашей не гребует. А мы со своей стороны сей образ великий от зла разрушения оберегаем да своими делами его не оскверняем...Третьим образом тётка-вода пускай будет, и пусть её на Земле вовек не убудет! Все существа здешние воду ту пьют да жизнью живут, а воде от них ничего и не надо – она жажду утоляет не за награду. Только мы её так и так бережём да от грязи возможной стережём... Далее дядюшка идёт ветер, духом свежим веющий на белом свете! Он нас в жару освежает, да тучи-облаки по небу гоняет. И он нам воздух живительный даёт да тож ничё за то не берёт. Воздушный дух по всем лёгким али жабрам проходит и отверженного для себя нигде не находит, бо ему ведь всё едино вовек – жаба ли им дышит иль человек... Какие тебе ещё надобны образы?.. Есть у нас ещё про запас дед-огонь – ты шутейно его не тронь! Мы с огнём дружим: друг другу служим...
Яван тут улыбнулся, на змея понурившегося поглядел и далее свою песню запел:
– Ну, змей-змеище, как тебе наши образы Ра супротив-то твоих – потянут? Это тебе не тленные идолы, из камня сделанные или из дубины! Наши-то для всех едины, а уничтожить истые Божьи образы невозможно, да и осквернить их будет трудновато – и весьма чревато: коли какому недоумку такое в башку придёт, то он сам в том свою беду и найдёт. Так-то вот!
–Экий же вы, право сказать-то, болван, Говяда Яван! – воскликнул змей раздражённо, но потом спохватился и лицемерно во всех своих лицах переменился. – Извините, милейший, сорвалось – погорячился! Но при всём моём к вам почтении и ваших взглядов уважении принуждён буду я с вами не совсем согласиться. Вы, Яван, в своих наивных рассуждениях явное непонимание очевидных закономерностей проявляете. Не тому своё внимание уделяете. Не будете же вы отрицать, в самом деле, что все мы есть существа ограниченные и несовершенные, а посему должны исполниться благоговением истовым пред божьим величием и страхом почтительным – пред его могуществом и силой? Мы, в своём жалком ничтожестве пребывая, принуждены быть ему покорными рабами, терпя и страдая под божьею пятою безропотно и благодарно и, славя его милосердие и справедливость в божественных песнопениях, во всём обязанные полагаться на неисповедимое божье провидение...
–Ну уж это дудки, езуит проклятый! – взгорячился тут Ванька. – Не могут дети Ра быть Его рабами! Фигня это! Мы так и зовёмся – Ра сыны, а страна наша, где люди не шибко лукавят да исстари Правь славят – Расияньем зовётся! Мы издревле православные – на том стоим, стояли и будем стоять! Что, по твоему, Ра – дурак?.. Как бы не так! Разве нормальный родитель захочет, чтобы его чада любимые жалкими рабами у него были? Что молчишь?.. И нечего нам у Ра просить, да вымаливать ничего у Него не надо – он и так нам всё нужное дал: и руки, и ноги, и ум, и сердце. А в славословиях пустых да в бессмысленных жертвах Ра не нуждается совсем – у него Всё есть! И детей у него – не счесть! А ежели мы лиху в делах своих не поддаёмся, поём, танцуем да беззлобно смеёмся, то мы Ра-Отцу душою отдаёмся – радуемся, значит... Вот это и есть наша ему жертва великая, когда мы доброе делать чаем, а от зла отбываем, и такую жертву любой родитель у своего дитяти не откажется никогда принять. А славословие Божие мы одно лишь любим орать...
– Это интересно, какое? – сквозь зубы процедил Хитровол.
– А вот какое! – улыбнулся Яван и во всю глотку громовым голосом заорал: – Ура! Ур-ра! Ур-р-ра-а!!!..
И от этого славного ора ажно зажмурился змей Хитровол двадцатью четырьмя своими глазами – не по нраву, знать, ему пришлося славословие Яваново…
–Да ты опасен, друг мой, оч-чень опасен! – прошипела еле слышно самая малая гадова голова.
И вдруг – сверк! – словно молниии, выбросил змей сразу две свои длинные лапы с зажатыми в них кинжалами, да вдобавок ещё маханул хвостовыми своими жалами! Чиркнули лезвия острые и жала смертоносные по белому Яванову телу, но никакого вреда, противу змеева ожидания, ему не сделали – спасибо броне небесной, материнскому дару – неуязвим Яван оказался для подлого удару!
– Ах, такая у тебя, значит, теология!.. – взъярился Ваня не понарошку да, подскочивши, змеюке коварному по тулову-то – хрясь! И коню рикошетом досталося!
Хитровол с коня враз долой да об землю – бряк! Здорово эдак упал, а коняга евоный на мест пал.
Но хитёр и силён оказался подлый змей – тот ещё оказался прохиндей! Не успел Ваня в другой-то раз своё оружие поднять, как этот гад по макухе ему толстенной книгой – шарах! Побери его прах! У Ваньки аж зубы лязгнули, да искры из глаз сыпанули. Оголоушило его чертячьим писанием да так, что наш герой дар ориентации слегонца потерял… Зато змеище даром времени не терял. Главная его голова щёки шаром надула и пустила на врага своего огненную струю. Ежели б не опять броня небесная, то сгорел бы Яван дотла непременно, а так только одёжа на нём погорела вчистую, и волосы на его теле как корова языком слизнула... Да Ваня-то скоро опомнился, не растерялся, освирепел он и не сказать чтобы тихо палицей помахивать принялся. Змеина такого явно не ожидал, а Яваха тут изловчился удачно, и поплатился Хитровол ближайшей своей головой: покатилась она с тулова-то долой…
И пошла тут для Вани потеха – для вражины его не утеха! Змей-то, словно угорь на сковородке, вертится, шипит, орёт, обезоруженными лапами Явана дерёт, вооружёнными его яро шугает да впридачу хвостовыми стилетами богатыря стегает... Только не на того, ящер, напал – ни разу Ванька не упал да под удар разящий более не подставился. Бегает он вокруг гада, ловко пред ним скачет– смеётся, а не плачет: через себя оборачивается, туда-сюда поворачивается, змеевой подлости не прощает да палицей его вовсю угощает...
Много ли времени минуло али мало, только осталась у чёрта на плечах одна-единственная голова – главная. Захрипел ею гад, запыхал, запросил чуток передыху.
Только Яваха не соглашается:
– Да где ж здесь было умаяться! – он сказал – Я ведь совсем почти не устал, а ты-то чего середь боя стал? Давай-ка окончим дело – тогда и отдыхать будем смело!
Тут змеюка совсем в отчаянье пришёл и чёрным дымом весь изошёл. Под сей дымной завесою успел он назад повернуть – хотел было с места сражения драпануть, да только трюк сей у него не удался – Ванька-то на уловку не поддался. Змея удиравшего он тут же догнал и вконец его доконал: последнюю башку гадючине срубил.
Вот и второго чертяку вслед за первым Яван погубил!
И вышел из гада убитого дух – такой тяжёлый да сладостно-приторный, что у Ванюхи ажно дыхание в груди перехватило да по голове точно обухом хватило. Покачнулся он, ослаб, зашатался и так бы, наверное, там и остался – на землю бы пал да смертью бесславной пропал... А тут ветер с адской стороны потянул, и это Явана спасло: смертоносный дух на белый свет отнесло. «Худо дело! – подумал Ваня, отрезвившись, – Как бы этим духом лживым честной народ на родине не заразился! Ишь в башку-то как шибает – напрочь ведь тумкалку отшибает!»
Ну да делать-то уж нечего – назад ведь змеев дух не вернёшь и башчищи к плечам ему не пришьёшь... А и не надо – правильно сделал Говяда!
Оглядел себя Ванюха тут, ощупал – а он-то гол как соко́л – нету на нём одёжи: всё как есть натуральное лишь, из своей, значит, кожи. Нарвал он тогда какого-то тростнику, найденного в округе, чресла подпоясал вражьего коня подпругою и к Смиряну напрвился походочкой упругою. А тот в травке невдалеке валялся. Его счастье, что не наступил на него гадище в пылу схватки – раздаил бы, к чертям собачьим, как куропатку…Принялся его Ваня будить да за холку тормошишь и насилу-то разбудил. А этот байбак глаза продрал, поле битвы увидал и чуть было опять в обморок не брякнулся. Да вдобавок и от Ваньки шарахнулся, в опалённом боярине брата сразу не признавши.
Яваха змееву голову прихватил, и они в домик вместе пошли. Приходят, стучат – закрыто. А это, оказывается, Гордяй снутри затворился, а сам под лавку забился и как осиновый лист, дрожит. Решил Яван над ним малость подшутить, плечом на дверь надавил, засов сломал, дверь приоткрыл и голову змеиную в проём суёт, а оттудова Гордяй перепуганный прям благим матом орёт. Дюже, сердешный, перепужался, даже обкакался, – подумал, грешный, что настал его последний час! Думал он, это змей Явана съел, его самого нюхом нашёл и за его душою пришёл... А как узрел Гордяха Явана, так аж от него в угол прянул – тот-то лыс, как колено, да к тому ещё ни тебе ресниц на ём, ни бровей, – проклятый змей всё огнём пожёг.
У царевича от таковского братниного видона, естественно, шок...
–Ну вот чё, вояки, – сурово выговаривает спутникам своим Яваха, – помощнички из вас, как я гляжу, аховые! Даром что с виду здоровы́, а на вас понадейся, не снесёшь и головы! Н-да-а... Ну а всёж и бородавка к телу прибавка, такчто придётся вам в эту ночь мне-таки помочь. Я ныне сам мост сторожить иду. А вы не спите! В полной готовности тут сидите! Чую я, что битва у меня будет страшная. Как услышите мой свист, так тут же на помощь мне поспешайте – да не шибко-то мешкайте! Не успеете – мне мат, а вы врага тем более не одолеете. Факт!
Ладно. Сказал Яван и спать завалился, потому как уже утро настало, и Смородина вновь пламенною стала... Проснулся он не сразу. Чует, в теле ломота какая-то, усталость... Ещё бы, две ночи кряду с чертями-то биться – не мудрено тут и умориться... Ну а чё ты будешь делать-то – тело оно и есть тело: роздыху ему бы дать, да гдеж время-то взять? Перекусили братья припасами остатними, на огненну реку сдали поглазели, песен опять попели, а тут и вечер уж подходит, очередь Явана идти выходит. Подпоясался он как следует, мышцы натруженные вновь поразмял, палицу свою взял и к мосту потопал. Как пришёл, поднялся он на горку, чтоб улучшить, значит, обзор, и присел на камень. Сидит себе, отдыхает...Через часик-другой глядит – речка уже остывать стала, пламенем полыхать перестала…
Тут вдруг невдалеке ворона каркнула. Яван туда посмотрел – что за хрень! – никого вроде нету... Назад поворотился, с удивлением глядит, а откудова ни возьмись – прям из воздуха кажись – старушечка странная пред его ясными очами и появись!
–Здраствуй, Яван-богатырь, Коровий сын! – прошамкала скрипуче она. – Чай, устал, небось, биться да сражаться-то, а? Хе-хе! Ну, да я тебе помогу, силы твои молодецкие подкрепить смогу. На-кося вон, болезный, испей чудо-зелена-вина, чтоб усталость-то поунять. Зело оно полезно для людей. Ей-ей – пей, не робей!
И бутыль ему большую протягивает, а сама пристально так в глаза его заглядывает. Посмотрел и Яванушка в старухины очи, а они-то почему-то темнее ночи: чёрная в них какая-то пустота в жутком мраке одна разлита́…
Не по себе вдруг Явану стало, ажно даже поёжился он и плечами зябко передёрнул.
–Не-а, – отвечает он твёрдо старухе, весело ей усмехнувшись. – За предложение, конечно, благодарствую, да я ведь, бабуля, Яван Говяда, и мне вина-то твово не надо! Мне бы выпить молока, чтоб усилилась рука…
Никаких чувств лицо старухино, кажись, не выражало, а всёж-таки тень едва заметного недовольства по нему пробежала.
Тут позади Явана опять ворона как каркнет. Посмотрел он туда скоро – а и нету там никого. А когда назад поворотился, старушенции уже и след-то простыл: пропала, старая, как не бывала. «Да-а, чудные здесь творятся дела…» – подумал про всё это Яван, а потом головою покачал, чего-то под нос себе пробурчал и далее сторожить продолжал.
А старуха в то самое времечко – скр-и-ип! – в домик-то и заходит. Как узрели её эти до́лбни – струхнули зело: рожи у них от неожиданности повытянулись, глаза повыпучились, а челюсти отвисли. Сперва-то и слова вымолвить они не могли, а потом очухмянились малость да как замашут на гостью незванную руками: ничего-де нам от тебя не надо, и питьё это твоё – ну его к ляду! – дай ты лишь душам нашим покою, а то бошки аж раскалываются с перепою!
Ага, счас! Ведьма-то старая никакого внимания на братьёво бурчание обращать не собирается, а лишь усмехается да поближе к горе-воякам подбирается. Подошла и захихикала эдак ехидно, коварная ехидна.
– А я вам, голуби вы мои, – говорит она им, – ничего пить-то и не предлагаю. Зато у меня в сумке для вашего самочувствия травка имеется зело благая. Вы вот её возьмите, подожгите да дымочком ейным окуритеся – круче вас не найти будет витязей! Боль в головушках ваших в один миг пройдёт, и така на души ваши благодать снизойдёт, что ни вздумать, ни взгадать, ни в словах даже не передать!
И подсовывает стражам поражённым травку некую сушёную.
Переглянулися братовья – а, мол, была не была! Травку ту странную они подожгли, дымок от неё понюхали – у-у-у! – не соврала старуха-то: вещица забориста! А сами сопят, дым пахучий в себя тянут – благодать ощутить чают. Да только, оказывается, разум в душах отчаянных с каждым вдохом-то лишь помрачают...
Не дюже много времени протекло, как буркалы у оболтусов закатилися, и оба они со стеклянными взорами на пол повалилися. Вчистую, куряки, повырубились!
А река эта, Смородина, потухла уже той-то порою. Да и мост-то остыл – путь вроде как стал свободен с пекла, значит, на родину. Само собою и наоборот – освободился как бы проход…
Привстал Ваня со своего камня, вгляделся в мрачную даль, прислушался... Да нет, вроде всё тихо. Может, думает, и не так всё лихо... И вдруг, откуда-то издаля, навроде как конский топот послышался…Точно, топ – всё ближе эдак и ближе... И минутки не минуло даже, как с той сторонушки аж земля задрожала, облако пыльное на глаза Ванины набежало, и весь почитай обзор пылища густая ему застлала.«Ох, и страшное, наверное, чудище-юдище сюда приближается!» – Яван про себя смекает и от волнения с ноги на ногу ажно переминается. Тут пыль маленечко порассеялась, и видит Ванюха с удивлением, что подскакивает к Смородине на вороном скакуне воин странный в чёрных доспехах. Да один-то одинёшенек, без сопровождения всякого: без собаки и без какой бы то ни было вороняки.
Остановился рыцарь возле реки, головой повертел, огляделся кругом, словно встречи ожидал с неким врагом, а потом решительно на мост взъехал и с гордым видом дальше поехал.
Пригляделся к гостю новоявленному Яван, хм... думает – ратник вроде как ратник: росту вполне обыкновенного, выгляду по-адски надменного – только чёрные доспехи цветными огнями красиво на нём переливаются, да маска железная под шеломом блестящим рисованными зубами недобро скалится. И то сказать, не на прогулочку, видать, выехал наездничек сей лихой, а на смертный и ярый с Яваном бой, и для того он в левой руке копьё таранящее крепко держит, а в правой палицу шипастую сжимает, да ко всему вдобавок мечик в ножнах на поясе у него висит. Во, значит, как вооружился-то, паразит!
Ну и Яваха не лыком ведь шит, хотя им и опоясан.С горушки своей на мост он сбегает, руку вверх поднимает и непрошенному гостюшке путь-дороженьку перегораживает.
– А ну-ка стой! – громко он орёт. – Невесть кому на эту сторону́ дорожка ныне заказана! Тута теперя застава! Пасть давай-ка открой да реки, кто ты такой, да на кой на белый свет наш прёшь, ядрёна твоя вошь!
Осадил всадник лихого коня, чуток на месте погарцевал, а потом, разглядевши молодца, как вдруг захохочет. А окрестность-то вся эхом жутким в ответ как загрохочет. И до того-то отчего-то громко, что Ванька чуть было не оглох.
– Что-то всё смешливые сплошь попадаются, – себе под нос он пробормотал. – Да пусть его, язва, ржёт, коль неймётся – у нас ведь добре последний смеётся!
–Ты лучше здеся не грохочи громогласно, а отсюдова прочь скачи – ясно!? – закричал он сколько мог громко. – Всёж цел да жив будешь и корочун себе от меня не добудешь!
А рыцарь ему:
– Это ты что ли, урод плешивый, братьев моих дорогих Грубовора да Хитровола жизни тут подло лишил? А?!!
Да так-то громко опять ужасно – ну будто каменная лавина с горы сошла, а не речь человеческая из уст изошла. Яваха тогда по ушам своим заложенным постучал и таково крикуну этому отвечал:
– Может я, может не я, а скорее палица эта моя! Она у меня нарочно так сроблена, чтоб чертей злобных гробить! И вообще – кто к нам со злом в общий дом приходит, тот горячий зело приём у братии нашей находит, и подобру-поздорову назад не уходит!
Тут рыцарь колёсико какое-то на шлёме у себя подкрутил, после чего голос его невозможный чувствительно поутих.
– А коли так, – хриплым басом он сказал, – то готовься к бою, дурак! На поединок я тебя вызываю и пощады от меня получить не чай – насмерть будем биться, неучтивый плешивец!
– Вот это дело другое! – воскликнул Яван довольно. – Так-то поболе будет толку – никаких тебе уловок да кривотолков! А позволь-ка, благородный, воин, узнать: как звать-то тебя да величать?
– А это тебе, лысый дурак, не обязательно будет знать! – гаркнул в ответ тот зло. – Жить-то тебе на свете небелом осталось недолго – нечего лишним знанием голову засорять!
Яван на это лишь плечами пожал, а рыцарь коня лихого на дыбы поднял, потряс угрожающе копиём и рыкнул громоподобно, тем самым звание своё рыцарское вполне оправдывая:
– Защищайся, болван!!!
Да, пришпоривши яро коня, словно вихрь стремительный, полетел он на Явана и едва-то-едва остриём копья в грудь прямо богатыря не шандарахнул.
Каким-то чисто чудом в сторону увернуться Ваня успел, да в тот же миг евоный вражина палицей по загривку его огрел. Ванька от такого удару с ног долой-то и загремел…Впервые, надо сказать, он ударище этакий получил, но смертью оттого не погинул и даже не выключился, хотя боль, конечно, была адская. «Вот же свирепый гад! – пронеслося молнией у него в мысля́х. – Силёшка у энтого чертопраха покруче будет, нежели у братьев его окаянных!»
И едва наш парень чуток от удара воспрянул и на ножки нерезвые кое-как прянул, как вояка лядов свово коня уже развернул и в обрат летит, аж земля гудит. Ну а прискакавши, опять, значит, Ваньку пикою – пырь, чёртов упырь! Да Ванюха на рыцарев трюк ловок на сей раз оказался: в последнее мгновение в сторону он подался, по копью палицею влупил и надвое его переломил.Только вот радости особой эта удача ему не доставила, ибо вновь Говяда под удар подставился – чёрный рыцарь палицей своей шишастой по шее Ваняту угостил и сызнова на сыру земельку его опустил. Поплыло вражье изображение в очах у богатыря сверженного, поскольку заслезилися они от обхождения такого невежливого.
Тут уж лихоманец этот ярый жару-то наподдал: конём вознамерился он затоптать упавшего воя да вдобавок ещё и палицей попытался примериться ему по головушке. Благо ещё, что промахнулся, в витязя опешенного не попал, а то бы может и навеки Ваня там бы пал. А так оклемался он мало-помалу, ловок сызнова стал, как бес: под брюхом у коняги прытко пролез, туда да сюда пометался, палицей от вражьих ударов поотбивался, потом момент наконец улучил, на ноги шустро вскочил, в вышину, точно рысь, прянул и по лбу коню кулаком грянул. Поник зверь ярый главою да с копыт-то вмиг и долой...
Но на адского человека конское падение почти не подействовало: вперёд он молниеносно перекувырнулся и на ножки свои упругие, паразитина, обопнулся. И опять, значит, к бою весь готовый, тренированный чёртов вой! «Н-да-а... – подумал в недоумении лёгком Ваня, – трудновато будет с этим акробатом сладить – да надо, а иначе как его от света белого-то отвадить, чёрного гада!» А рыцарь уже вкруг него, приглядываясь, похаживает, палицу свою к деснице прилаживает, а рукою-то другою мечиком орудует, фигуры разнообразные им в воздухе рисует. Да уж, такой стервец ни перед чем кажись не спасует!
Перевёл чёрт дух, походил чуток вокруг, да как кинется вдруг рьяно на Явана! И пошла у них тут битва впешую – на равных сражаться взялися они к лешему!
Полночи рубилися тама да воевали, а сказать, чтоб один другого пересилил, можно было едва ли. Яваха чуть вон не лез из кожи, чтобы противника настырного уконтрапопить, да и рыцарь не понарошку-то старается и смерти Говядиной зело домогается. Две тяжких палицы да один меч между собою сшибаются, искры из них аж снопами высекаются, гром да лязг по всей округе брязгают, под бойцами мать-сыра-земля сотрясается, мост даже шатается, да в реке вода плескается, а вороги непримиримые знай себе сражаются да накручивают круги...
Долго ли коротко они друг с дружкою ещё билися, а тут вроде как развязка у них наконец случилася: Яван-то энтому гаду меч напополам раздолбанил да, дожидаться не став, и палицу из руки евоной к чертям вышиб!
Только и рыцарь оказался не соломой шит! Извернулся он в свой черёд как-то хитро, ногою Явану по деснице вмазал – и не промазал: у того палица его бряк – и упала. Да вдобавок ещё и по ножке босой ему попала. А пока Ванюха ногу-то тёр, чёрт ему лихо нос-то утёр: по роже кулачиной железным с размаху врезал и чуть было с ног опять не сшибил, да вишь и Ване стало везти – кулак разящий проскользил. Стали тогда два ворога безоружно драться да бороться и до самого почитай утра без роздыха мало-мальского там и валандались. Только опять, видать, коса на камень-то нашла: попервоначалу навроде как Ваня вражину осиливал, мощью своей богатырской его переигрывая, ну а потом стал он малёхи сдавать и заметно принялся уставать. А чо – третью ж ведь ночь он там бьётся – тут любой-то силач поуймётся!..
«Надо кончать с этим чёртом рьяным!» – решительнее некуда подумал Яван. Собрался он с силушкою остатнею да ка-а-к стукнет рыцарю кулаком по головушке по железной – тот в земельку повыше щиколоток и ушёл! А чертяка в свою очередь тут размахивается да Явану по лысому шарабану-то – бац! Тот от удара кувалдиного чуть ли не по колена самые в землю и встрял.
– Эй ты, вояка! – крикнул Яван тогда хрипло, потому как в горле у него всё осипло. – Как там тебя?.. Честные поединщики побьются-побьются, да и передохнут, воздуху свежего малость дохнут! А чем мы-то их хуже – ужо засели как жабы в луже!
– Ну чтож, – соглашается с Ваней тот, – коль тебе невмочь, то и я отдохнуть не прочь…
И ноги свои из земли вытаскивает живо.
Яваха тоже из земельки наружу вылез, стоит, пот с лица утирает, да руки-ноги себе разминает, а сам-то сплошь весь в шишках да в синяках. Пояс травный на нём давно порвался, стоит он перед врагом своим как есть нагишом, только плешь гладкая от пота горячего в лунном сиянии сверкает, да боевой задор воинственный в глазах евоных не потухает. Смерил тогда рыцарь Ваньку презрительным в разрезе маски взглядом, головою укоризненно покачал да брезгливо этак и восклицает:
– Слышь ты, бояр-голята, ты бы это... хоть прикрылся бы чем ни то, а то на тебя и смотреть-то стыдно – вона весь срам да ссам у тебя же видно!
Смешно зело сделалось Ване от чертячьего этого замечания.
– Ни фига себе! – он брякнул. – В первый раз, – язвит, – слышу, чтобы нечистой силе стыдно отчего-то было бы! Ты прямо барышня какая-то кисейная, а не крутой злодей! Хе-хе-х!
Не понравилась Ванина шутка его врагу.
– А ну хорош здесь отдыхать, ангелов ратник! – гневно он рявкнул. – Пора уж с тобой и заканчивать!
Сунул тогда Яван поспешно в рот пальцы и засвистал так, что с крыши дома несколько черепиц посрывало. А толку-то!.. Брательнички евоные на полу обалдевши лежат, вставать не спешат, на харях дурные ухмылки изображают, а просыпаться-то и не собираются...
Схватка же уже по новой разгорается. Первым Яван вдарил сплеча рыцаря по шелому, но его не убил, а по колена лишь в землю вбил. Да только быстро весьма чертяка освободился и с такою-то силою неимоверною Ванечке по темечку свистнул, что тот, бедняга, чуть ли не по пояс в земельку угряз... И до того тут досадно у Вани на душе стало, с такою прытью сердце ретивое в груди у него взыграло, что усталость его мертвящая сама собою куда-то и пропала. Высвободил он быстрёшенько свои резвые ноженьки, подскочил скорёшенько к чёрту железнорожему, да схвативши врага своего поперёк пояса, с таковой-то яростью ужасной об камни придорожные его брякнул, что все доспехи чудесные на нём звякнули!
Угомонил-таки Ванёк противничка зело неуёмного: лежит тот перед ним неподвижно, молчит и пальчиком даже пошевелить не спешит.
Порешил тут Яванище вгорячах и вовсе вражину упрямого добить на фиг. Отыскал он живо испытанную свою палицу, над собою её взметнул, и хотел уже было рыцарю головушку пробить его буйную, да что-то рука у него вверху застоялася, сердце ретивое в груди поунялося – на поединщика лежащего палица крушащая не поднялася. Опускает тогда Яван оружие своё ратное, а потом, недолго думая, колено пред врагом поверженным он преклоняет и могучею рукою маску-шелом с него прочь срывает.
И кого же пред собою он зрит? Батюшки-светы! Великий Ра! Лежит на землице недвижно девица-краса! В руку толстая и чёрная, как смоль, сплетена у ней коса! А брови у чудо-девахи узкие, густые, луками упругими вразлёт выгнутые, а глазищи большущие, точно опахалами, веками с ресницами длиннющими прикрытые! Зато носик невеликий, будто волшебноточёный, да вздёрнутый слегка, а кожа лица смуглая и, точно атлас, гладкая...
На пухлых же её губках красная кровушка выступила, тоненькой струйкой на подбородок круглый она сбежала и по шее лебединой далее побежала…
Ахнул поражённо Яван, и сердце буйное в груди его широкой молотом застучало. Подскочил наш богатырь, будто очумелый: рот раскрыл, глаза выпучил, и будто всмятку стала у него рожа. С места сдвинуться Ваня даже не может, и понятно же почему – любовь ведь непостижима уму! В жизни своей Яван красавицы такой писаной нигде не видывал, и представить даже не мог, что где-то такие бывают – а вот во сне зато такую видал! Ага! Таж самая, оказывается, то была девица, которая повадилась ему сниться, и сомнений никаких у него на сей счёт не осталося – она, она самая!
Недолго Ванёк столбом там стоял, быстренько от ступора он очнулся и для дела важного встрепенулся: скорее скорого к реке ещё холодной он сбегал, приволок в шеломе полом водицы да оросил ею личико чудо-девицы, с щёчек да с губок алую кровушку смыл, затем ротик ей приоткрыл и влаги живительной толику в горлышко влил. Потом разбудить девицу он попытался – а не получается: красавица-то не просыпается! Хотя ясно вроде видит Яван – не мёртвая она – ещё живая: дыхание жаркое сквозь зубки жемчужные у ней прорывается, да грудь высокая под тесным доспехом тяжко у неё вздымается... Быстро тогда взволнованный витязь богатыршу-девицу из волшебных доспехов освободил и на сырую земельку нежно её положил. Одета она оказалась в одеяние странное: гладкое такое, сверкающее, плотно тело её облегающее. Глядит Яван на это чудо природы и глаз отвести от неё не может. И видит усилок могучий с появившейся в душе горечью, что девица сия собою очень ладная и дюже на Ванин взгляд пригожая, только вот для жизни, видать, больше не гожая. Загоревал тогда Ванята, заубивался. Крепко ведь противница бывшая ему полюбилася – ну больше жизни кажись!
–Эх, – запричитал разнесчастный Ваня, – И балда же я ломовая! Бычья башка! Тухлая говядина! Угробил, скотина этакая, красу ненаглядную! Ведь чуял же – не то что-то в рыцаре этом было! Уж лучше бы она меня прибила – одним бы дураком на свете меньше было!
Во, значит, что любовь-то с людьми творит! Такого геройского парня – непобедимого даже богатыря! – в самое сердце она ранила, всякую чушную ерундовину болтать Ванюху заставила! М-да-а... Ниже плеч Яван головушку буйную повесил, застонал, башкой помотал и пошёл с брательниками неверными разбираться. Приходит к домику, вовнутрь заходит, а они вповалку на полу лежат и в беспамятстве, заразы, пребывают. Будил их Ваня, будил, и орал на них, и теребил – а всё-то попусту, побери их пёс! Покамест Ваньша к Смородине сонь этих не отнёс и в водичке студёной их не искупал, и не думали они, обалдуи обдолбанные, просыпаться. А как только в реку смертельную они окунулися, то живо оба очнулися и выскочили на берег, словно ошпаренные.
Уж больно их телесам вода-то ледяна показалася!
Попенял Ваня братьям за халатность их преступную, и пошли они втроём к мосту. Приходят, оглядываются кругом – что, думают, за диво ещё такое? – Нигде ж бой-девицы-то нетути! Вона конь ейный убитый лежит, вон оружие покорёженное валяется да доспехи, с неё Яваном снятые, а её-то самой – нет как нет.
Не иначе как испарилася али, скорее, дёру оттуда дала! Вот такёшенькие-то дела...
Всю округу Яваха потом облазил подчистую, да только всё-то впустую: пропала куда-то дева-красава, будто и вовсе она там не бывала. И как вымерло всё вокруг – ни одного нигде живого-то существа! Только ворона большая на сухом кусту сидит, вредно этак покаркивает да чёрным оком на людей поглядывает... Кинул Яван в неё камнем в сердцах, но чуток не попал, промазал. Ворона тогда с куста шарахнулась, во всё горло недовольно закаркала, а потом в небеса взвилась и за реку восвояси устремилась.
– Давайте-ка, братовья, едем, – сказал Яван понурым брательникам. – Покуда мост ещё стылый, а то того и гляди, река вот-вот вспыхнет, и придётся нам ещё одну ночь тута дрыхнуть, а по правде-то сказать, мне более что-то неохота здесь куковать...
Мигом тогда они собралися, воды во фляги набрали, сами умылися, коней напоили и к мосту, некалёному пока, заспешили.

Уважаемый читатель, мы заметили, что Вы зашли как гость. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.