7 глава

Как хранитель тайных врат был Явану страшно рад.

И эдак плыли они по морю тому, плыли и через день где-то до цели доплыли: показался впереди остров не шибко большой, но и не сказать, чтобы очень уж маленький... В общем, довольно-таки по величине он был порядочный, а по виду-то весьма загадочный. Сам островок гористый такой да лесистый; посерёдке крутая гора над прочими высится, вкруг неё скалы утёсные вздымаются, а у края берега кайма широкая из красноватого песка расстилается. Из большей же горы дымок чёрный курится, над лесом кое-где туман сизый клубится, и всё как-то расцвечено живописно: скалы – то голубые, то золотые, то розовые. И ещё – фиолетовый лес-то…Красивое, короче, место.
Чтож, подплывают наши, на бережок сходят. Яван с Далевидом первыми идут, а тут смотрят: из рощицы им навстречу старичок некий выходит, вроде бы как пастух, потому как поодаль козье стадо пасётся, да пара волкодавов огромных, яро лая, на них несётся. Старичок на собак прицыкнул, от мореходов их отвратил, а сам к Явану с компанией лицо поворотил и улыбнулся им радостно. Видом-то старичишка невзрачный: сухонький такой да низенький, бородища у него длинная, и весь-то он как лунь белый. А в руке – посох деревянный, суковатый весьма, неровный, до блеска ладонями отполированный.
Ну, мореплаватели бравые к старичку подходят, кланяются ему в пояс, здороваются вежливо и разговор сходу заводят: так, мол, и так, говорят, мы такие-то да такие, ищем то-то да то-то – вход в пекло, одним словом. Не знаешь ли, дедушка, спрашивают? А старичишка ещё шире им улыбается и головою охотно кивает. Как не знать, отвечает: тута-де невдалеке, на середней, дескать, горе пещера имеется – да во-о-на она-то виднеется! – вот там-то этот самый вход-то и есть... Я, добавляет, и дорожку туда покажу, и до самой пещеры вас провожу, не беспокойтеся.
– А как тебя звать-величать-то, отец? – кидает Яван деду вопросец. – И почему ты один на сём острове обитаешь, ведь место это по отзывам худое и поганое?
Старичок тут как рассмеётся заливисто... Долго смеялся, аж прослезился, а отсмеявшись, заметил весело:
– Может для кого-то и худое да лядащее, а для меня в самый раз подходящее! Место ведь тихое, спокойное, от пустой суеты далёкое. Я здеся уже давно-то живу, и всем доволен. Ваши эти шумные города мне не нужны и даром. А звать-то меня дедом Ловеяром.
Ваня сразу было хотел в пещеру ту податься, да ушлый старик его от этого дела отговорил. Чего зря торопиться-то, баит? – Вона, грит, вечер уже наступает: куда ты впотьмах-то по кручам пойдёшь —того и гляди шею себе невзначай свернёшь! Не, не! – махает руками – с места даже не сойду, а завтра поутру, мол, и проведу.
– Ну добро, ладно, – согласился с дедом Яван. – Так, значит, тому и быть.
И к спутникам своим оборотился:
– Спасибо вам за всё, ребята! Дальше уж я сам... Плывите себе с миром назад.
Далевид-то не хотел уходить: с Яваном желал он остаться и в самое пекло с ним мечтал пробраться, да только Яваха на эту авантюру ни в какую не соглашался...
--Нет, дорогой! – отрезал он твёрдо. – Парень ты что надо, храбрый да отважный, но Далька – не это ведь важно. Путешествие моё опасным будет до крайности и, случись чего, как я твоему батюшке посмотрю в глаза? Что он мне скажет? Сынок, мол, без отеческого благословления из родных мест сбежал, а ты его в сём безобразии поддержал?.. Я на это не пойду, так что извини, а далее, Даля, я один иду. Дело это, царевич, моё – с меня и спрос... Ну, ну, боярин – не вешай нос! Ещё свидимся. Вот только с чертями в преисподней я слегка разберусь – и непременно вернусь. Непременно! За мною, брат, не заржавеет…
Ну, делать нечего. Обнялись они крепко-накрепко на прощание, и Далевид на корабль поплёлся опечаленный. Гребцы дюжие на вёсла налегли дружно, потом паруса белоснежные кораблик распустил и, пенный след за кормой оставляя, по волнам вольным проворно в даль заскользил. А старичок хлебосольный дорогого гостя в хижину к себе пригласил. Пойдём, говорит, отдохнёшь с дороги, а перед тем покушаем кой-чего, чайку попьём да в беседе приятной времечко проведём. И ведёт Явана в рощицу недалече от моря. Тама и впрямь на краю леса жидкого лачуга его стояла незавидная, а рядом с нею очаг был разбит, и каша на огне варилась, аж, булькая, пузырилась. Погнал Ловеяр коз своих куда-то за кусты – сейчас, говорит, запру их в загоне, а ты-де тут посиди, я живо... Да скорёшенько и возвертается, кашу с огня снимает, другой котелок, с водою ключевою, надевает на железный штырь, водицу кипятит и травку ароматную в котелок сыплет... У меня, хвастает, чаёк наилучший – не было-де ещё случая, чтобы его кто-то хулил, а я-то, милочек многих поил, и все были рады – пили аж до упаду… А сам смеётся, ухохатывается и чуть ли даже не падает. Да миску каши с маслом Ванюше наваливает: ешь, говорит, богатырь, угощайся, молодецких силушек набирайся! Попробовал Яван угощения дедова – а и впрямь каша-то знатная и на вкус велеприятная! Вдоволь кашицей угостился. А тут и чай дедушкин уварился. Ловеяр Ване немалую кружищу наливает, протягивает, а тот её берёт, чаёк пьёт да нахваливает. Мигом кружку и осушил – и добавок ещё попросил. Отвар-то и впрямь душист очень – утерпеть его не пить нету мочи...
– А хочешь, витязь смелый, – старичок трындит между делом, – я тебе про Чёрного Царя и про порядки пекельные всё как есть расскажу-поведаю? Я ить немало-то знаю, везде на веку своём побывал – много чего, соколик, я повидал...
– Как не хотеть! – Яваха ему отвечает. – С премилым удовольствием послушаю, ибо я туда как раз и направляюсь. Давай валяй, дедуля, рассказывай!
А сам ещё чаю черпает, да вдруг ощущает... Что за хрень ещё такая? Сила некая его закачала!.. Невже он, думает, недомогает?.. Да быть того не могёт – что это ещё за ерунда!.. Оп-па на! А таки ведь да! В очах его ясных вдруг затуманело, смешалося всё да поплыло, вихрем стремительным закружило... Всё быстрее и быстрее круговерть несусветная в глазах у него мчалась – но и этого мало: вот и тело его слушаться перестало. Совсем Ване муторно стало. А тут ещё огненный змей жгучим видением в угасающем его сознании закрутился и... как вдруг отрезало: вчистую Яван отрубился!
…Много ли, мало времени проходит – бог весть! – а только очухался Яванушка наконец и начал мал-помалу опамятовываться. Спервоначалу-то с трудом немалым он в окружающую явь включился, поскольку находился в некотором полузабытьи, а затем туман у него в голове чуток разошёлся, и дошло вдруг до него, что он не свободен лежит ныне тута, а прочными путами сплошь весь опутан.
– Эй, дед! Ты там где? – позвал Яван грозно. – Что это ещё за шутки?! А ну развяжи меня живо! Кому говорю!..
Только вместо окрика громкого выдавил Ваня из себя сипение какое-то невнятное, для слуха малопонятное. А через минуту где-то шаги неподалёку послышались, и сам Ловеяр пред взором Ваниным затуманенным предстал. Пригляделся богатырь пленённый к наклонённому над ним мурлу – ну и ну! – старичишка-то, оказывается, в лице переменился: злым донельзя да ехидным Явановым очам ныне привиделся. Наклонился он ещё ниже над связанным витязем и издевательски захихикал:
– Хе-хе-хе-хе! Вот ты и попался, недоумок нахальный! Телок безмозглый, что с дубом бодался! Эх-хе-хе-хе! Ох-хохо-хо! Меня, брат, не проведёшь – и не таких бравых-то я лавливал! Покруче тебя ещё вои были! Хи-хи! Плыли, плыли, да и приплыли! Ярои бурые! Тьфу! Мусор!..
Какая-то невероятная гримаса всю харю дедку тут искорёжила: то ли злобная заиграла на ней радость – то ли довольная взбугрила её гадость... Короче, фиг его, собаку, там поймёшь, ёж его в корягу переёрш!
– Так я тебе, телочек, про пекельцо поведать-то сулил... – скороговорочкой чёрт хитрый забубнил. – И расскажу. Всё как есть тебе, соколик, поведаю, ничегошеньки не утаю! Хм... Тебе, правда, сии знания тайные уже не пригодятся, ну да уж дедушка Ловеярушка рад-радёхонек будет расстараться: моё слово твёрдое – сказал, как завязал! Их-ха-ха-ха-ха-ха!
Посмеялся ещё злой старикашка, посмеялся и говорит:
– Я ведь, по-твоему, кто такой? Пастух, верно, мыслишь?.. Точно, пастух. Пастырь я хитроумный! Я таковских, как ты, бояр, духом ярых да где не надо хожалых, здеся ловко улавливаю да на острове сём пасу – вроде как вахту свою несу. Тут же вон в пекло главный есть вход – не для швали всякой проход. В общем, бычок-дурачок Яваха Говяха, ваше дело ныне аховое: ты, брат, таперя в моих-то руках! Ха-ха!.
Ловеярка, как ни в чём ни бывало, на связанного Явана, словно на бревно какое, уселся, а тот и рыпнуться как следует не сумел: совсем, чует, ослабел-обессилел – ушла богатырская его сила, не бежит боле огнь живой по молодым жилам.
– Ты это... – продолжал коварный старичок разглагольствовать. – Никак сбегать хотел к Чёрному Царю? Да плюнь! Не стоит это хайло того, чтобы даже думать об нём! Э-э-э! Хотя он мне и брат (между прочим, младший!), а всё скажу – круглый он дурак! Хе-хе! На силу свою лишь надеется да этаким владыкою кобенится, а в башке-то евоной пусто: засеяно там не густо. Эх-хе-хе-хе-хе! Знаю, милочек – досадил ты ему очень. Он меня давеча твою особу важную перехватить просил. Великие блага за твою выдачу посулил. Хм! И ты думаешь, я тебя каркадилине этой выдам? Хех! – Дудки! Тоже мне, благодетель выискался! Хореморда гнусоотвратная! Хнырь напыщерылый! Накося вон, выкуси!..
Дедок тут из кулачёнка свово сухонького свернул кукиш и вниз, к земле, его направил, кривляясь артистически.
– Слушай, дед, – пробормотал Яван косноязычно, потому что язык у него заплетался ещё, и голос оказался не зычным, – сей же час развяжи меня. Тогда ничего плохого тебе не сделаю – обещаю... А ежели не развяжешь...
– Цыц! – грубо оборвал его Ловеяр. – Заткни пасть-то! Ишь, грозит ещё, буйвол!.. Слышь-ка, милок – здесь один я и царь для тебя, и бог! Что захочу, то и сделаю с тобою... О-о-о, герой! Это ранее ты был богатырь, а таперича ты хнырь! Хилее любого хилого. Силёнка-то твоя вона счас где! Хе-хе-хе-хе!
И он по посоху своему похлопал весело.
– Тю-тю сила, тютюша, славный силач Ванюша! Ныне-то я над тобою силач, а ты хоть плачь, хоть смейся, хоть с горя обсерись аль убейся, а всё одно воля будет моя, и ты предо мною, как тля!
Захихикал опять противно чёрт старый, а сам довольным-предовольным таким стал и россказни свои поучительные продолжал:
– Я тебе, касатик, скажу без утайки, что в пекле клятом худовато нашему брату обитать... Я, так сказать, насчёт нашего брата выражаюся, как говорится, фигурально, в общем... как бы это... не собственно брата своего в виду я имею – пропади, ангел, он там пропадом, и чтоб он там сгорел! – а всю нашу, так сказать, чертячью братию под этим понятием подразумеваю... Не, конечно там: сила, бабы, коварство и власть – и прочая подобная сласть, и всё такое... Спервоначалу может померещиться, что выше блага и быть даже не могёт – ан нет! Не по мне вся энта дребедень – суета и маета то никчёмная, никаким излишеством неуёмная. Ага! Эти черти ведь окаянные в желаниях-то меры не знают, вот их страсти-то неугасимые и обуревают. Я ведь и сам из них буду, из чертей этих самых. Видишь?..
И он по лбу себя пальцем постучал. Приподнял голову с трудом немалым Яван, на деда глянул, а у того рожки небольшенькие на лбу торчмя-то торчат. И как он их раньше-то не приметил? Вот же непруха ведь... Да-а, видать старичишка-то сей не простак – морок наводить он мастак…
А этот паразит между тем своё-то бубнит:
– Черняк-то болван! Обалдуй законченный! Он же радости истой в жизни не видал! Ходит день-деньской угрякой прегордым и покою нигде не находит. А всё потому, что заговоры ему всякие всюду мнятся да разные смуты – опасается он зело, как бы кто ловкий его с трона-то не торнул... И торнет, дай срок! Хы-хы-хы-хы! Не он ведь первый, кто в пекле-то разруливает, а значит – и не после-е-дний. Потому у него все крутые на постоянном, можно сказать, находятся подозрении – никому, узурпатор, не доверяет! А вот меня, к твоему сведению, так ещё и побаивается. И есть, замечу, отчего: я и хитрее его во сто крат, и мудрее намного, и прозорливее. Мне, голубок Ваня, на его силу и славу – тьфу и насрать! Не нужны они мне и даром! И богатсва пустого ничуть мне не надобно! Химеры это всё, блажь, ерунда... Я, брат, себе цену знаю, потому и живу на природе тут, вольно – с меня и того довольно. А всё оттого, что я мудр, и не боюсь зато никого. Совсем никого! О-го-го-го!.
– Может, и Бога ты не боишься? – спросил весельчака охального Яван. – Мне кажется, такие как ты гордецы, кары божьей должны опасаться, потому что не век вам во грехе зла-то красоваться…
– Ха-ха-ха-ха! Ух-ха-ха-ха! – расхохотался Ловеярка ажно до слёз. – Не, ну это что-то! Какой-то несмышлёныш неудатый богом ещё будет меня пугать! Ой, не могу! Кого мне, говоришь, надо бояться – Ра что ли?.. Ну, коровий выкормыш, уморил! Да ведь больше меня никто во всём подсолнечном мире Ра не постиг – кого там ещё бояться!? Он же везде и во всём, и во мне, между прочим, тоже!..
– Ты, дедок, я гляжу, слишком уж гордый, – снова Яван говорит чёрту этому неуёмному. – Ра-то действительно в тебе, но твоя беда не в этом, а в другом: ты-то ведь не в нём!
– Да мне плевать! – взбеленившись вдруг, принялся дед орать. – Ра никого не карает – он всем волю вольную дал! Как хошь, стало быть, так и можь! Всяка тварь живи, только не дури, да не давай в делах маху – не то добро твоё пойдёт прахом! Главное – к обстоятельствам не ленись примеряться да прежде всего о шкуре своей пекись, вот и будет всё зашибись!.. Чё волком-то глядишь? Придушить меня верно хочешь? Хе-хе! И-и, милай – и не мечтай: меня, дружочек, только какой-нибудь другой двуногий, неважно – человек ли али демон – мабуть укоротить бы сумел, ежели бы я их оказался дурнее, только это ведь невозможное совсем дело. Я, брат, ваши все ухватки наперёд досконально знаю и рассчитываю всё загодя верно – вот и живу в своё удовольствие в полном довольстве, тихо этак да размеренно, ничем тягостным не обременённый, а потому уединённо. Мне общей божьей силушки, что нагло себе беру я, у прочих воруя, до самого конца света достанет да не убудет – а конца света-то и не будет! Хе-хе-хе-хе!
– Слышь ты, хвастун, – пробормотал тогда уже явственнее Яван, – если я до тебя доберусь, то считай – это сам Ра до тебя добрался и по справедливости с таким негодяем разобрался! Я, чёрт, зря не вещаю, и это тебе твёрдо обещаю!..
А старичище мерзкий на Явановы слова вдруг как разгневается, вверх как подскочит! Подхватил он с земли кнутище крученный и так-то лежащего витязя перетянул им жгуче, что Ванька от неожиданности даже не выдержал – вскрикнул. Боль была ну прямо адская! Ну а чёрт этот и не думал униматься: как почал он свою жертву почём зря хлестать, так по ту пору не угомонился, покуда не притомился. Ваньку, гад, ногами пинает да по небитым местам его кнутищем охаживает: хлесь да хлесь, хлесь да хлесь... До того, бестия ярая, разошёлся, что ажно взмок весь. У Явана от этой порки живого места на теле не осталося – даже шкура львиная от колдовского кнута его не спасла… А паразиту этому и того показалося мало. Отдышался он маленько, пот с хари утёр да как засобачит Ваньку́ под рёбра ногою! Тот, бедняга, аж словно мячик, на воздух подлетел и чёрт те куда прочь полетел... Не близёхонько от прежнего места на песок греманулся. Во, значит, какая силища у старого сморчка-то была! Худые для Вани дела...
И покуда побитый богатырь от боли язвящей извивался да мал-помалу очухмянивался, энтот подлый мухомор уже над ним нарисовался и сызнова в своей манере издевательской закривлялся:
– Ну чё, телёночек, отведал Ловеярова угощения? Хе-хе! Знатно упарился али не?.. Ишь кожа-то у тебя какая броневая – не мочалится и от мово кнута! А больку-то ведь всё одно чуял, а?.. Ты небось гадаешь, чего я тебя о том спрашиваю – а вот! Не отдам я тебя Черняку-то. Да пошёл он корове твоей в зад, ползучий ангел! Я ведь евоные штучки-дрючки наизусть знаю – его ведь кривейшество изувер первейший. Пытать-то да мучить он мастак, не такой в сём деле простак, как я: на утехнику сложную зело полагается, а не на простые средства. Зато у меня будет вернее – я, чай, его не дурнее! Хе-хе-хе!
Присел Ловеяр на корточки возле Явана, похлопал по ногам его, сплошь багровыми стёжками исполосованным, да и заявляет злорадно:
– Я тебя, мил-человек, на огоньке-то по старинушке поджарю да собачкам своим и скормлю. Не возражаешь?..
Яван молчал.
– Ну а сам печёночкой твоей полакомлюсь, – усмехаясь, чёрт продолжал. – Жареная-то она уй какая! А ещё мозги печёные я обожаю – самый, понимаешь, смак! Во закусонец под кровар!.. Ну, это напиток наш чертячий зело забористый. Рекомендую. Хе-хе! Да-а... А душку твою я пленю – ёмкая она у тебя дюже, так сказать необычной комплекции. Пригодится для моей коллекции.
Недолго думая, подхватил дедок полоумный пленника за шкуру львиную, словно куклу тряпичную, богатыря тяжеленного на плечо себе кинул и вприпрыжку назад двинул. Невдалеке от своей хижины коряжину огромную он нашёл, Ванька́ развязал быстро, из одёжи его выпростал, и цепью железной к коряге намертво притянул. Ванюха не то что сопротивляться, а даже пикнуть и то не мог – во, значит, каково было стариково над ним превосходство!
После этого чёрт в лес отлучился ненадолго и большущую вязанку хворосту оттудова приволок. Явана этим хворостом обложил он со всех сторон, а потом вдруг как дунет на кучу. Изо рта у него столб огненный – шарах! – на хворост сухой жахнул, и пошло это кострище гореть... Жарко стало – прямо одуреть!..
Несколько всего мгновений минуло, и вскинулся вокруг Явана огненный вихрь. Обхватили языки пламени его тело и начали немилосердно его жечь да лизать жадно. Совсем тут стало Ване неладно. Аж рассудок у него помутился от такой муки адской – допёк его нещадно костёр этот гадский. Боль он ощутил – ну нестерпимую!«Да неужто смертушка моя пришла безвременная?!» – мысль отчаянная сознание Ванино пронзила. Рванулся он изо всех своих сил – да не тут-то было! Только цепь раскалённая крепче тело его обвила. И тут вдруг так ему захотелося жить, такая воля к существованию его обуяла! «Не гоже, чтобы сыны Ра нечисти всякой покорялися!– круче всякого огня дума внезапная его ожгла. – Держаться, брат, надо – иль ты не Яван Говяда?!» И как будто силёнок эта решимость ему прибавила. Всю свою волю твёрдую Яван в кулак сжал: глаза зажмурил, дыхание задержал, и застыл изваянием каменным, рваться и метаться зазря перестав. Стоит и терпит – из последней моченьки терпит!.. А в уме евоном и белый наш свет, и дедушка Правед, и матушка-коровушка, и красавица богатырша – молнией яркой пронеслися. «Нельзя умирать! – решил претвёрдо Яван. – Никак нельзя! Жить надо! Жить!!!»
Минуты недолгие протянулися, будто годы. Половина хвороста уже сгорела, а цепь железная добела накалилася и чуток ослабела. Собрался тогда Яван с духом и всем своим телом примученным из цепей тех рванулся. Порвал он путы на фиг, хворост горящий расшвырял и из полымя, точно Феникс-птица, вышел... Опять, значит, лысый, словно шар, да от адского огня чёрный – как головешка какая закопчёный. А главное ведь живой да целый – снова натура его необоримая тяжкое испытание преодолела, а бронь небесная опять спасти его сумела. Открыл Яван слипшиеся глаза, мир окружающий вновь увидал да – дышать! Дышать!!!..
А старикашка-то на него вытаращился и аж онемел спервоначалу, но в себя пришёл на удивление резво.
– Ах та-а-к... – протянул он с досадой. – Тебя, значится, и кнут не секёт, и огонь не берёт! Вот же ещё урод-то! Ладно, несгораемый ты мой – ужо я тебя пристрою! Есть одно местечко. Хе-хе!
Да подскочивши к качавшемуся Явану, как треснет ему посохом по шарабану! Тот с ног долой бряк, а в головушке сделался мрак: ничегошеньки от удара не соображает. Покуда чуток очухался, глядь – а старичище уже верхом на нём сидит да руки ему выкручивает. Ванька дёрг-дёрг – ни шиша! Страшная просто силища у заморыша! А зато у нашего-то атлета прежней мощи в помине нету: ну как пропала! И не успел он опомниться даже, как Ловеярка его сызнова повязал. Присел чёрт, отдыхая, на камешек и, усмехаясь, сказал:
– Да-а! Впервой мне, признаюсь, такой молодец-то попался, который в огне-пламени невредимым остался! Ты, я гляжу, орешек-то ядрёный – ишь, скорлупка у тебя какая дублёная! Жаль, жаль... Я ж ведь не какой-нибудь там дикарь – сырятиной не питаюся. Ну, да ничё, для другого, в виде исключения, я расстараюся...
Привскочил сволочина на ножки упруго, Яваху, словно полено какое, под мышку загрёб, и куда-то его поволок. Идёт-бредёт да вроде как сам с собою разговоры ведёт, или может быть пленнику своему в ухо орёт. Чёрт его там разберёт: дедок-то, видать, от одиночества свихнулся совсем – чисто маньяк и параноик… Нет бы молчал, так он ещё и разглагольствует:
– Есть тут у меня одна животина безродная, никуда не годная. Ни чёрту он раб, ни богу друг! Глуп безмерно да туп. Непутёвое, в общем, создание – никакого в нём нет сознания. Я его по доброте-то душевной держу-держу, а зачем – ума не приложу. Обыкновенный же, если разобраться, паразит и ангел! Он и сам видно не рад, что живёт. Этакий, скажу, обормот... А прожорливый – уй! Давненько я его, правда, не кормил-то – уж годков сорок, наверное... А и не заслуживает, бездельник! Уж провинился-то он передо мною – о-о-о! Так провинился!..
Старичишка тут, по своему обыкновению, посмеялся довольно, похихикал и дальше ногами задвигал.
– Вот я тебя, пельмешек ты мой, энтому проглоту и скормлю! – радостно он заявил. – Побалую скотинку. Наших всёж он кровей – демон ведь он же, ей-ей! Как, скажи, своей кровинушке не порадеть-то! Э-э-э!
И подходят они к пещере широченной. Старик злой шмыгнул в неё и засеменил по проходу в глубину. Через пару-тройку минут куда надо ему приходит, а там большущий-пребольшущий грот внутри находится, мрачными красками лениво переливающийся. Запрокинул Яван голову, глянул вперёд и видит: в углу, на толстенной цепи страшный дракон в заточении сидит-пребывает. И такой-то весь худой он был да измождённый, что и описать его как следует невозможно: хмурый он был, зело понурый, члены скорчены, кожа сморщена, а рёбра стропилами наружу торчат, и лишь глазища огромные рубиновым цветом люто горят... Узрел драконище деда, морду вытянул да как заревёт трубно. Аж чуть свод в гроте не рухнул, до чего громко...
А дедок ему строго:
– Ну будя, будя реветь-то! Ишь, шелупень, расшумелся! Я ж не так пришёл – гостинец вишь притаранил. Эвона – человечек какой упитанный! Хе-хе! Ты, шельма, зна-а-а-ю – таковых-то лю-ю-бишь! Вкуснющий – ишь! Це-це-це!
Поглядел чудовищный зверь на Явана, и огонь из его глаз от жадности ажно жахнул. Раскрыл он пастищу громадную, а там клыки – чуть не в локоть длиною! Зашипел ящер шелестяще-свистяще, лапищами когтистыми по полу заскрёб и хвостищем ребристым по стенам заколотил: губищу на Ваньку, видать, раскатил. А Ловеярка возьми тут и кинь в пасть разверстую своего пленника – как словно в печку полено! Дракон пасть моментально захлопнул и принялся Ваньку лопать. Чав-чав! – зубами его кусает и язычищем во рту бросает. Как словно котлету пожирает атлета...
Ох, и больно же было Явану, когда чудище-юдище его жевало, ну ни одного места живого на теле его многострадальном не осталось!.. А всёж-таки раскусить витязя дракону не удалось: не та была на нём кожа, не те мясо да кость... Тогда надумал он, адская тать, целиком свою жертвицу заглотать. Стиснуло вдруг Ваню со всех сторон и потянуло вниз куда-то, словно в воронку. А это он по драконьей глотке пошёл, да вскоре – буль! – место в его желудке вместительном нашёл. Тут же незамедлительно соки пищеварительные полилися на него потоком, и вышло бы Ване это купание боком, ежели бы не евоная броня: до того едкими, значит, сии соки-то оказалися. А воняли-то они как!.. Пришлося Явахе сызнова в руки себя взять: зажмурился он крепко, дыхание задержал и всю волю свою в кулаке зажал... Посидел он тама трошки, подождал немножко... Ему-то вроде ничего – привык, видимо, уже терпеть – зато верёвки от кислоты жгучей начали тлеть... Собрался Ванюша с силами, дёрнулся мощно, и освободился от пут. Только что дальше-то делать – не оставаться же тут… Да и через задний проход лезти – мало будет чести…Упёрся он тогда руками да ногами в стенки утробищи ящеровой, и давай брыкаться вовсю да наружу рваться. Чуть в клочья желудок чудищев не разнёс. И тут чует он – у-уть! – попёрло его по глотке назад, да так-то быстро. Вот уже в пасть он проскочил, а драконище пасть-то раскрыл, и Ваня по языку, как по маслу, проехался да враз на полу пещеры и очутился.
Отрыгнул, короче, богатыря дракоша – видать, тело его для закуси оказалось не гоже.
Вот Яванка на полу каменном в вонючей слизи барахтается, над ним ящер обескураженный пыхмя пыхтит, а перед ним старикашка проклятый стоит да волчарой ярым на него глядит. Злым-презлым чёрт стал, руки в боки упёр и на выблеванного витязя буром прямо попёр.
– Это что же такое получается, – орал он, аж усирался, – ты у нас не токмо в огне не палишься, но и в утробе драконьей не варишься! Ну отпетый же ты негодяй – противно даже ящеру оголодавшему твоё мясо жрать, мать твою растакую перемать!
И повернувшись к дракону, как крикнет ему:
– А ну-ка жри его, топтыга ты допотопная! Кому говорю, хренов ангелолюб!
Да посохом своим на чудовище замахнулся.
А тот от ужаса зажмурился, назад, сколько цепь позволяла, шатнулся, в стену ажно вжался, но сполнять приказание не стал – даже пасть захлопнул и челюсти для верности сжал.
– Ах вона ты как! – взвизгнул истерически Ловеярка. – Ну погоди, отступник ты жалкий!..
И подскочивши живо к дракону, как огреет его посохом по морде гордой! Заревел, завыл драконище не своим голосищем, по бурой его шкуре огненные сполохи побежали, а потом кожа у него лопаться стала, и из трещин да разрывов языки пламени заполыхали. Грохнулся он оземь тушею своей дебёлой и аж заколдобился весь от муки мучительной, от чёртова старика поучительной... Не стал Яваха ждать далее: барсом стремительным он на обидчика своего кинулся и ловким ударом посох у него из рук вышиб. И уж хотел с чёртом этим расправиться, да только старик ловкачом оказался невероятным: проворен, подлый хам, был не по годам! Как начал он нашего Явасю по чём попало дубасить, что тому мало не показалось: раз двенадцать злой Ловеяр его с ног-то сбивал, дух бунтарский из него, видимо, выбивал... Видит Ванька – никак старичка малого не унять ему: не по силушке противник попался, да не по уму… И хоть он супротив прежней своей мощи хилым оказался да тощим, но всёж-таки бьётся Ванёк, врагу не сдаётся, потому что богатырь и в немощи своей бойцом остаётся. От ударов Ловеяровых Яван не дюже-то и опешил – тоже гаду свирепому плюх сильных навешал, да всё-таки очень уж неравными на сей раз, видать, силы ихние были: через времечко недолгое опять Ванюха побитый лежит, а старый езуит этаким орлом над ним стоит и посохом своим поигрывает. Да рассуждает, как водится, вслух:
– Я тебя, долбанный забияка, таперя навсегда драться-то отучу! Почтения к сединам, я вижу, у тебя никакого... А это всё потому, что воспитывали тебя плохо – вот и вырос ты грёбаным лохом. Неуч ты неотёсанный! Грубый нахал! Ну скажи – кто тебя сюда звал? Кто приглашал, а? Али не знаешь, что незванный гость – что в горле кость?!.. Что молчишь?.. А-а-а! Наглый ты просто до неприличия! Чтож, придётся поменять тебе обличие... Я счас, касатик, тебя тем сделаю, кем ты и должен был стать – та что надо будет у тебя стать! Хе-хе-хе-хе!
Опять дедку стало весело. Рассмеялся он мелким бесом, в пляс даже пустился и юрким волчком по полу закрутился. А потом вдруг как вкопанный пред Яваном остановился, посуровел моментально, нахмурился, зло на жертву свою сощурился, и... посохом колдовским до Ваниной груди коснулся. И начал Яванушка на глазах меняться: шерстью стал обрастать, хвостом да мордой обзаводиться и в рога да копыта рядиться... Минуты даже не минуло, а на месте человека с ладной фигурою телёночек стоит бурый-пребурый. Стоит, дрожит да шатается и с испугом вокруг озирается.
Засмеялся злобный маг, шлёпнул посохом телка по заднице и из пещеры его наружу погнал.
Сначала-то Ваня в ужас неописуемый пришёл, когда осознал себя малым телёнком. Виданное ли это дело: человеку, да ещё молодому, эдак-то оскотиниться – в животину неразумную превратиться! Да ещё и навсегда! Вот так беда! Этак ведь можно и совсем с панталыку сбиться – и остатнего ума недолго было лишиться!.. Но потом чует он – всё вроде с головою по-прежнему: мозги работают неплохо, как будто он вовсе и не телок; только вот тело у него теперь -- точно телячье, и ощущается оно совсем иначе... Погоревал маленько душою Ванята, а потом стал духом-то по-чуть-чуть и воспрянывать. «Ничё, ничё! – внушал он себе горячо. – И бычок-то не дурачок! Даст Ра – справимся! Мне бы только одному остаться да от чёрта бы этого как-нибудь отбояриться!..» А тем временем старик уже наружу Явана выгнал, кнут свой схватил – и ну его хлестать да бить. Исполосовал всего так, что у Ванюхи шкура чуть не голая стала: прямо клочьями шерсть от него отлетала!.. Вот же ещё колдун проклятый! Садист несчастный! Психопат! Да провалился б он в свой пекельный ад! Ну никакого сладу с чертякой этим не было – некому ведь призвать его к ответу. Ваня-то ныне на роль мстителя благородного не подходил более: в телках бессловесных он таперя ходит.
Пастырю же тёмному сиё пребольное и нещадное избиение не показалося, как видно, достаточным для строптивца четвероногого вразумлением. Он ещё и псов своих кликнул страшенных. Прибежали на зов его громкий три собачины евоные огромные: все псины превеликой грозности – ужасные до невозможности.
– Ату его! Ату! Взять! – завопил яро гад Ловеяр. – На части бычка этого порвать! Все кишки ему выпустить! Ату! Ну!..
Только псы отчего-то вдруг задрожали, хвосты мохнатые поподжали. Сами-то трусят, скулят, да опустив морды, в кусты убежать норовят. Приказ хозяйский сполнять и не пытаются – этож явное своеволие проявляется!.. Видя такое дело, старикашка от ярости аж побурел. Он и псов-то прежестоким образом отстегал: всё своё зло неуёмное на животных сорвал. Ну чисто, сволочина, взбесился – ажно весь взвился!.. Наконец, отшвырнул он кнут. Самого-то колбасит аж с головы до ног, харя дёргается, руки трясутся, а глаза кровью налились и в Явана с ненавистью впились.
– Ах значит вот как!.. – завопил он, да вдруг осип. – А-си-си... У-си-си...
Уж не в силах был даже орать. Голос сорвал, кричавши, ёж его мать!
Сбегал тогда чёрт в свою лачугу, воды наверное там попил, глотку прочистил, да и назад...
– Тады я тебя Черняку продам! – заявил он вновь радостно. – Как есть всего стоварю, со всеми потрохами, живучий ты мой! Там-то тебе – ой-ёй-ёй! Ужо не поздоровится, факт! Черняк-то тебя опасается, а он, красавец, лют с теми, кто ему не нравится. Ха! Это я ладно придумал: мне ведь лишняя с тобой морока не нужна. Мне спокойная жизня важна.
Повеселел сразу злыдень, захихикал и насвистывать чего-то стал. А потом сызнова в рассуждения впал:
– А я, слышь, Борьянку на тебя поменяю! Во! Точно! Её, родимую! Ага. Как получу – так в овцу превращу. Хо-хо-хо-хо! Будет у меня в заложницах жить да похотям моим служить. Так-то, я думаю, будет вернее! Хе-хе-хе!
Схватил Ловеяр Явана-телка в охапку и к лесу бегом припустил. А в чаще-то лесной преогромный загон оказался, деревянным тыном окружённый. Стены были сажени в две высотою, никак не менее. И для чего, подумал Ваня, такое сооружение?.. А злодей уж ворота прочные открывает, вовнутрь заваливает, а там скота всякого – видимо-невидимо. Тут тебе и быки были, и коровы, и бараны здоровые, и козы с козлами да овечками, и диковинные верблюды – и ещё какие-то невиданные скоты... Все до одного не хищной были они породы, из скотьего, значит, роду.
Пнул колдун Явана под зад ногою. Отлетел тот чёрт-те знает куда далеко и на земельке сырой растянулся.
– Завтра же с Черняком свяжуся! – крикнул ему вдогон дедок подлый. – Переговоры с ним поведу по твоему поводу. Ужо, думаю, сторгуемся!..
Выскочил он проворно вон, ворота на засов, да и был таков.
Хреново. Ох и хреново на душе у Явана стало! Во же полоса неудалая настала! Попал он к коварному чёрту в лапы, как словно вошь во щепоть. Самое было время, когда перстень деда Праведа ему сгодился бы, хотя... может и нет. Где ж это видано, чтобы перстни на копыта были надеты! Оставалося ему лишь одно – ждать, а там – пропадать али спасаться, но на Ра при том уповать стараться. Погоревал, погоревал Яванушка, да и успокоился мал-помалу. Долго-то нюниться он не привык – натура была не та: не по душе Ване маета-то. «Постой!.. – схватил он себя за холку мысленно. – Ежели одна надёжа на Ра у меня осталась, то тетёхой мне быть не пристало. Надо и самому пошевелиться, ведь Ра и вовне и внутри гнездится!» Дело-то всем известное: коль в воду ненароком свалишься, то хоть молись, хоть не молись, а к берегу-то, братишка, гребись...
Пришёл в себя враз Яваха, окрест поозирался, да и стал по загону тому похаживать, да на тамошних животных поглядывать. Видит – скотинка почти что вся худая такая, прехудая: кожа одна да кости. И пребывают обитатели заключённые в хандре явной да в робости: глаза у всех потухшие, на шкурах раны рваные да рубцы распухшие, сами не мычат, не ржут, не блеют, а на глазах прям душою колеют... Только несколько коз да коров дебёлые ходят: бока у них упитанные, гладкие, кожа ухоженная, и не единой на ней нет складки. «Это, видать, проклятый маг их для себя откармливает! – догадался Яван. – На молоко да мясо держит, паразит, на прожор своей окаянной души, ни дна ему, ни покрышки!»
Вот походил он, побродил по открытой той тюрьме – ну нигде выхода-то нету! Ограда везде высоченная – не перескочишь, да вдобавок толстенная – не пробьёшь. Прям тупик, ядрёна-то вошь! Вот ежели была бы в нём силушка прежняя, тогда можно было бы и попытаться, а так – нечего и стараться: неплохая, в общем-то идея, да пустая затея... И вдруг – бац!.. «Да как же я раньше-то не догадался! – мысля неожиданная в телячью его голову шарахнула. – Экая же я бычара-то тупая!..» Подбегает Яванушка к одной коровушке чёрной, а та толстая такая, вымя у неё полное – да и принялся её за дойки сосать. А она – ничего: смирненько этак стоит, к Ване голову повернула и вроде как приветила его своим «му». Присосался Ванёк как следует к вымю да всё-то молочко коровкино без остаточка и выдул. Кругленьким он сделался, как бочёночек, и вдруг чует – о-о! – побежала силушка молодецкая по жилушкам по телецким, ей-ей побежала-то!
Уж как стал тут наш телёночек поскакивать да попрыгивать, как принялся ногами своими длинными он подрыгивать... И чует заколдованный усилок: слушаются его зело резвы ноженьки, быстренько бегут они по загончику. Не на шутку Ванюша-бычок тут разыгрался, во всю прыть свою телячью он разогнался, подскочил быстрее молнии ко ограде той, да и сиганул себе на ту сторонку. Словно палисадничек низёхонький ограду высокую и пересёк, да на обратной стороне и приземлился.
А как оказался Яванка на воле, то не стал он бегать более на просторе. Как вкопанный он у заборища остановился и покопался как следует в своих мыслях. И осенила его мгновенно догадка одна, коя дюже показалася ему верна. Палица!.. Вспомнил он про оружие своё испытанное, Ра-Отца силой пропитанное. Надо её найти, решил он, во что бы то ни стало, и попросить Отца нашего, чтобы сила Его пересильная в тело моё телячье вошла, чтобы чары злые рассеяла и прежним меня содеяла...
Чтож, в уме сказано – въяве сделано! Яван-то, хоть и бычачьего нынче племени, но себе на уме: идёт сторожко, украдкой, словно с кем играет он в прятки. А и то сказать, верно – прятки ведь и есть – чего на рожон-то лезть! Не ровён час, чёрт старый его заметит – уж он-то Ваню приветит! Поди сладь тогда с этим гадом, с колдуном этим проклятым, при помощи лишь рожек телячьих да ножек копылячьих – считай, одни рожки да ножки и останутся ! С этого злыдня станется!.. Пробрался Ванюша-бычок на морской бережок, глядь – эвона поодаль и палица его валяется, а чуть в сторонке шкура львиная лежит, да евоная котомка. Не успел ещё старикашка вещи Ванькины прибрать, поустал, видать, пошёл спать. Ну а Ваня к палице-то бегом... Облизал её от избытка чувств со всех сторон, да сверху на неё и лёг, как на порог. Лежит, всем телом дрожит и мысленно Бога о помощи молит. Да впридачу ещё что было сил фантазии себя в прежнем, в человеческом виде, представляет... Вот лежал он так, лежал, верою безмерною наполнялся, и вдруг чует – уй! – жар от палицы пошёл, да такой-то явный! Ну будто от печки банной! С каждой минутой палица жаром горячим накалялася, покуда не сделалось Ване невтерпёж. «Чтож, – решил он твёрдо, – лучше от палицы своей я погибну, чем в загоне стариковом копыта откину! Буду терпеть до последнего! А всёж жар-то этот не огонь – может, меня он и не тронет!..» И вдруг —лоп! – треснула шкура на пузе телячьем и медленно начала с него сползать – вверх подниматься… Слезла шкура с него, как с руки перчатка, и рядом шмякнулась, а потом вспыхнула ярким пламенем и сгорела, шкворча, без остатка.
Как и не было того теляти малого! Стоит на месте телка былого богатырь молодой, стоит, потягивается, телом могучим вытягивается, косточки застоялые разминает и не совсем благозвучными словесами колдуна чёртова поминает... И почуял тут Ваня, что силушка его прежняя сызнова к нему вернулася – душа в нём и встрепенулася. Не медля зря да сопли не жуя, Яван в шкуру львиную облачается, палицею боевою вооружается, да и направляется к Ловеяровой хатке, где колдун почивал с устатку.

Уважаемый читатель, мы заметили, что Вы зашли как гость. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.