9 глава

Как балда Ваня в навьем обмане гулеванил.

«Опа! Кажись приехали...» – отплёвываясь от песка, Ванюха скумекал. Открывает он глаза, смотрит – а он на краю гигантского склона находится; сплошной впереди него был песок, а внизу далеко – то ли пропасть чернела глубокая, то ли в узком ущелье река. Издалека-то было не распознать – больно видать глубока. А за пропастью той, в немалом отдалении, похоже, лес зелёный виднелся. Но не это главным тутошним удивлением было – эка невидаль: пропасти да леса… А то было странным, что над головою у Явана светило некое оказалося нежданно-негаданно, всё багрово-красное такое да пышущее жаром. И почувствовал себя Ваня, как словно на полке в бане: упарился он враз. «Эх, счас бы квасу!.. – он размечтался. – А я, дебил, даже воды с собою не захватил.» Порылся он в сумке, порылся, а там и провизии даже нету: не иначе как богатыри спасённые подмели-употребили, когда ввечеру-то кутили.
Ну да ладно. Ванька не дюже на них и досадует. Надо будет, смекает он, к реке спуститься – авось да удастся водицы там напиться. И потопал он по сыпучему склону к той пропасти. А песок-то у него под ногами жёлтый-прежёлтый. И горячий же какой! Спервоначалу ему трудно пришлось, покуда босые ноги к сковородке энтой не привыкли, а потом ничё – малёхи пообвык. Семь потов с Ванюхи сошло, пока он к пропасти-то шёл. Наконец он до цели упрямо добрался, вниз поглядел – э-э! – какая там внизу ещё река.. Бездна тама оказалась глубокая, дна прямо не видать – одна чернота! Не сказать, правда, чтоб очень широкая была сия пропасть, но и не узкая: через не перескочишь. А тут поглядел Ваня налево – что ещё за наваждение! – никак натянута над бездною вервь? А на той сторонушке – избушка стоит на курьих ножках, прямо к пропасти прилепленная боком, за канатом тем аккурат. Яваха бегом туда... Прибегает, и удостоверяется: вервища толстая натянута струною, а избуха стоит сама собою. Да так-то, надо сказать, стоит-то неудачно: к лесу далёкому передом, а к близкому Явану – задом. «Н-да... – почесал репу Ваня. – Как ни крути, а надобно идти. По канату стал быть этому. Другого-то пути видно нету...» Палицу на плечи он себе положил и на канатище сторожко ступил. Канат-то крепкий был собою и натянутый вроде хорошо. Вот по нему Ванёк и пошёл. Идёт, значит, босыми ногами вперёд елозит и всякие мысли беспокойные в башке морозит. И то верно – в голове слабину чуть дашь, не так ногой ступишь, да в тартарары-то и ухнешь...Приноровился Ваня канатоходцем-то быть, уже вроде вполне уверенно вперёд он скользил, а тут вдруг возьми и посмотри он ненароком вниз-то... И аж перед глазами у него всё закружилось! В ужас витязь смелый пришёл от вида страшной бездны под ним разверзтой. Чуть было туда он не упал, да всёж извернулся каким-то чудом, а ежели бы ещё чуть-чуть – комар, к примеру, на плечо сел бы, – то уж непременно в Ничто это он полетел бы…
Устоял всёж-таки витязь. Потом ледяным лишь облился. И далее без промедления двинулся. Дошёл он кое-как до того берега, а ходу-то дальше нету: избуха собою загородила. Хоть бери да к лешему её спихивай. Вскричал тогда Ванька презычно голосом, значится, молодецким:
– Эй, избушка, избушка, встань-ка ты к лесу задом, а ко мне передом, а то счас как наеду, да и сковырну тебя в эту бездну!
Избушка со скрипом корзинным и повернулася. Глядит Ваня – двери в стене отворяются, и лесенка деревянная до самого каната спускается. Яванка иных приглашениев ждать не стал и быстренько по лесенке той взобрался. Низко затем он наклоняется, вовнутрь вступает, спину разгибает – и кого же он в избухе той зрит? – Старуха там страшенная возле печки сидит! Ваньша даже опешил малость: ведь старуха была той самою, которая зелено-вином у Смородины-реки его угощала. «Ох! – думает он. – От сей кикиморы добра не пристало ждать! Надобно ухо держать востро, а то неровён час, отравою какою ещё напоит...» А сам вслух-то ей говорит:
– Здорово, бабуся! Поравита! Как, чёртова кочерыжка, живёшь-можешь? Кого пасёшь тута да сторожишь? Случаем, не меня ли?
Та же хитро усмехается да ему отвечает:
– Здравствуй и ты, Яван-богатырь! Не чаяла я здеся тебя увидеть, сюда расейского духу и ворон не заносил, а вот подишь ты – этот самый дух в человеческом облике сюда явился, не запылился...
– Не шибко вежливо ты, бабуся, гостей-то привечаешь, – тоже усмехаясь, замечает Ваня. – Как это я не запылился-то, не видишь разве – я ж весь жёлтый от песку этого вашего! Ты бы лучше, чем дивиться зря да глаза пучить, баньку бы истопила да меня бы в ней выпарила, апосля чего и перекусить кой-чего не грех бы было... Да сначала водицы испить мне дай, а то сильно в пекле этом я жажду!
Ведьма старая после слов сих Явановых приветно заулыбалася, а потом с места своего она подхватывается, кружку воды с бадьи черпает и Ване её подаёт.
–На, пей, – говорит, –милок.
Тот кружищу деревянную берёт безбоязненно, её опорожняет, крякает, вторую просит – и её выпивает, да и от третьей не отказывается и осушает её до капли.
–Спаси Бог! – старуху благодарит да губы кулаком вытирает.
А та богатыря на лавочку у стола сесть приглашает. Яван чтож, сел, ногу на ногу положил, а старушка пальцы в рот заложила да как вдруг свистнет пронзительно. Откудова тут ни возьмись – из самого воздуха, кажись, – а появилися пред ними трое карликов проворных, для разных служб видно сотворённых.
– Что, – вопрошают, – хозяйка, надобно?
И карга им даёт наказ: баню истопить моментально, да пирогов и молока с самого белого света сюда подать... И не успел Ванюха и дух даже перевести, а уж всё-то было исполнено: банька во дворе вытоплена, пироги на столе горкой выложены, да молока кувшинище выставлен. Обслуживание, прямо сказать, оказалось недюжинное…Избушка тем временем вновь по-старому, как стояла, повернулася, а бабка Ванюхе полотенце белоснежное тогда даёт и в баню парня ведёт.
Ух, и на славу в баньке той Ванька попарился! Чудесные карлики, видимо, в банях-то толк понимали: хорошо вытопили её, заразы – жарче, чем в пекле, в ней было в два раза! Ваньша неспеша поры все прочистил, тело мочалкой оттёр, бока побитые пропарил, мышцы литые распарил, а после пот горячий с себя смыл, водою колодезною окатился – и как заново народился! Вытирается он, одевается, и в избуху, довольный, возвертается. А тама хозяйка старая гостенька дожидается – столик-то накрыт. Садится Ваня на лавку, локти на стол кладёт, да ухи держит востро – на макухе-то ухи...
–Э, не-ет! – головою качает, – Я ваше адское гостеприимство-то знаю! Чего выпьешь-то сдуру али съешь, потом сам не рад будешь! Спробуй-ка снеди сама, бабуся, а уж после и я присоединюся!
Та лишь хмыкнула, плечами пожала, а потом хвать пирожок, да живёхонько его и счавкала. А затем и молока кружищу шибанула – и глазом-то не моргнула.
– Да ты, касатик, не сумлевайся, – говорит она Явану --На сей раз без обману, всё как есть натуральное, с белого свету доставленное – и не откуда нибудь, а с твоего Расиянья, с одного тамошнего гулеванья. Так что пей, не боись, да ешь, не давись! Естежелания тебе приятного!
– Украдено никак? – Ванька её пытает.
– А как же! – та отвечает. – Мы по другому не умеем – воруем помаленьку. На том стояли и стоим. Приятного, Вань, аппетита!
– Ну насчёт стояния вечного – это ты не заливай! Дуб вон тоже тыщу лет стоял – да и завалился. Но отказываться я не стану – поснедаю, расейского угощения – поотведаю.
Как почал Ваня пирожки за обе щеки уплетать, так в скором времени все их и съел, а молочко – до донышка выпил. Поблагодарил он старуху, сидит, икает, а она сызнова поднимается и постелю ему стелит-взбивает. Спать-почивать, говорит, пора.
– Да ведь ярило это ваше вроде высоко-то ещё? – удивляется Яван. – Куда ж спать-то?!
– А ты не смотри, что светило в зените, – карга ему говорит, – оно у нас завсегда там. Устроено так. Говорю тебе – вечер уже. Сейчас стемнеет...
Вышел Ваня наружу, глядь – и впрямь-то не жарко! Постоял он, постоял, воздухом жарким подышал, а за то время светило адское тёмным стало и светить совсем перестало. «Во здесь как!..» – дивится Ваня. И в избуху возвращается, где его хозяйка ждала.
– Послушай, бабуся, – спрашивает её Ваньша. – а как тебя звать-то, величать, а то неудобно к старому человеку без именования обращаться?
Ощерилась злорадно карга, зыркнула на гостя бездонными своими глазами и так Ване отвечала:
– Зовут меня, милочек, по-разному – где как. В данном же образе можешь меня бабкой Навихой называть…
Удивился Яван немножко – но не так, чтобы уж очень.
–Так ты, бабка Навиха, выходит обманной Нави служительница? Али как?
– Ха, служительница... – та головою покачала, смеясь. – А может, я сама Навь-то и есть? Её, стало быть, проявление? Э?..
– Тогда, бабуля, мы с тобою не поладим! – заявил твёрдо Яван. – Может, и я проявлением Яви являюсь, коль Яваном-то называюсь. Люба мне Явь наша бодрая, везде и всюду буду я её защищать, да от Нави коварной уберечь её постараюсь! Так что мы стобой в мире противники – уж извини!
Старуха же опять улыбается – весело так, – и тож заявляет:
– Ты, Вань, меня плохо знаешь! Вовсе я не противница твоей Яви. Если хочешь знать, то мне без неё нету и жизни, потому как я связана с ней неразрывно.
– Ну да, связана, – восклицает на то Ваня, – как клещ с собакой! Только не забывай, что собака без клеща проживёт, а вот клещ без собаки... хм... вряд ли…
А Навиха тут как расхохоталася, пасть широко раззявила,, а из пасти у неё клыки хищные торчат, как у той собаки, о коей Ванька калякал. Ну и Яваха рассмеялся тоже: коли хозяйка стала весела, то сидеть бирюком ведь не гоже. Посмеялися они вместях, повеселилися, да и угомонились.
– Слушай, Яван-богатырь, – Навиха гостю между делом говорит, – ты вот с виду-то собою простак, а за чё ни возьмёшься – не промахиваешься. Давненько уже я за тобой наблюдаю и никак в толк не возьму: каким таким макаром ты адские капканы миновать умудряешься, и нигде в них не попадаешься? Может, секрет свой мне поведаешь, а?
– А с чего ты взяла, бабуля Навиха, что я владею какой-то тайной? – встречно спросил Яван. – Я ведь сын Яви, у меня всё явное, без утайки. Разве что Прави я верно следую, как то и положено каждому человеку, так ведь это ни для кого никакой и не секрет. Мы, рассияне, люди православные и таковыми пребудем всегда.
– Ошибаешься, Яван, ох как ошибаешься! – сузила глаза Навиха. – По прави твоей скоро никто не будет жить – я к тому руку свою уже приложила. Как говорится – процесс пошёл... Так что не воображай себе много, сокол! Да и в конце-то концов правь эта ваша что вообще такое? – Так, фуфло какое-то бредовое! Полная лажа!.. Хватит людям на уши лапшу-то вешать! Дай им добро конкретное, кое в руку можно ухватить да кайф от него получить! Ежели в брюхе бурлит кусок – то это и хорошо. Повыдумывали какую-то брехню сладкую: правь, правь... Тьфу! Пакость!
Яван тогда с ответом помедлил, посуровел весь, только зенки у него чуток расширились – а потом и говорит:
– Правь, Навиха, только к лучшему из плохого ведёт – к полной истинной цельности, к вечному благому покою, да к единству множества, спаянному любовью! Лишь она существ осколки из замкнутого коловращения времени выводит и великую рождает в душах Надежду. По Прави учению, в мире и пылинки лишней и чужой нету, и рано или поздно, но и тебе то признать придётся – уж будь на сей счёт покойна... Да, кстати, Навиха – ты себя какой-то там сутью мнишь мировой, а на самом деле ты обыкновеннейшее существо – невольница Навья, и все от долгого с ней общения изъяны у тебя обозначены на лице. Глянь-ка в зеркало – сама всё узреешь!
Ох и озлилась от слов сих Явановых карга старая – аж зелёною на харю она стала...
– Что, красавец – не нравлюсь?! – взвизгнула яро она. -- А как же твой постулат, что всё в мире любить надо?! А?!.. Хэ! Трепач! Любо-о-овь, любо-о-овь... Сам-то вон всё борешься да бьёшься – скольких уже дубиною своею угробил! Где любовь-то твоя? А?..
– Хо-хо-хо-хо! – стало тут Ване от ведьминой яри смешно. – Эк, куда тебя занесло-то... Я, бабка, не святоша какой-нибудь тебе, сусло любовидное гундявящий, а на зло глаза закрывающий: я Яви защитник, богатырь! А Явь, между прочим, есть арена борьбы – с навью твоей обожаемой, да с отступниками от веды Ра! Не могу я чертей заблудших любить: нету у меня ни права такого, ни желания. Вот когда они к Ра поворачивают, намыкавшись в лихе обманном, когда по Ра ведать и дела творить начинают – тогда и любовь у меня к этим прозревшим возникает, и даже жалость. А так – бешеной собаке дубиной по маклыге нужно давать, а не в нос её, любя, целовать! Так-то!
–Ладно, ладно, усилок праведный, – проскрипела загадочно Навиха. – Поглядим каков ты силач супротив прелести навьей... Значит, внешность моя тебе не по нраву, да? А знаешь ли ты, что я любое обличье могу принять – даже самой распрекрасной красавицы? Просто я того не желаю…
– А-а!.. – отмахнулся рукою Яван. – Меня этим не обманешь! Что толку наружность менять, когда внутри остаётся та же грязь... Да и вообще, – добавил он зевая, – я, бабуля, хочу уже спать. Утро, как говорится, вечера мудренее, так что выдь-ка пожалуйста вон али отвернись на минуту, а я тем временем разоблачуся. Будет охота, завтра и договорим...
Старуха вдруг мило заулыбалась, добренькой такой с виду стала, Ване спокойной ноченьки пожелала – да и пропала, как не бывала. Заснул Яваха на постели пуховой без задних ног и продрых эдак-то всю-то ночку. И до того ему было сладко! Ну как младенцу в коляске!.. Наконец, просыпается он, глаза открывает, глядит – а уж адское светило всё вокруг осветило. И кашей гречневой пахнет невыразимо. Поворачивает Ваня голову в сторону стола и – вот те на! – на стульчике возле окна женщина незнакомая молодая восседает, даже девушка, можно сказать – красоты прямо несказанной!.. Попервогляду всё в ней было на загляденье, превесьма, так сказать, соразмерное: рост средний, фигура ладная донельзя и видно гибкая, а по плечам – волос золотых распущена грива. Повернула красавица к богатырю личико своё улыбчивое, любезно на него глянула, и у того от взгляда её ласкового аж жар внутри занялся. Глазищи у крали были большущие, зелёные – точно нарисованные, нос не большой и не маленький – точно выточенный, а губки алые пухлые и по форме совершенные, будто гениальным ваятелем вылепленные... Глядит девица на витязя, ничего не говорит и загадочно улыбается, а Яван-то вставать с постели стесняется. Да со сна-то в голове у него сделалась каша, не знает он, чего и сказать...
–Кто ты, краса ненаглядная? – спрашивает он её наконец, с духом собравшись.
–Я – Навьяна, – ответила дивная дева голосом распевным, – хозяйка здешних мест, а ты, я знаю – Яван Говяда, великий человек. Здравствуй, Яванушка! Милости прошу к моему, так сказать, шалашу!
– Отвернись-ка, красава – оденусь я, – пробормотал, краснея, Яван.
Девица премило улыбнулася и к окошку грациозно отвернулася, а Ванька с постели-то прыг, шкуру львиную – хвать! Мигом оделся и на лавке уселся.
– Врёшь, ведьма окаянная! – вскричал он яро и пальцем на девицу указал. – Ты – Навиха, вредная старуха, в красу неземную лишь обернувшаяся! Сама же вчера говорила, что такое сделать могёшь. Э, не-е-т, меня не проведёш...
А молодушка-лебёдушка вдруг как засмеётся: зубки жемчужные обнажила, очи ясные сожмурила... У Вани от её смеха серебряного аж внутри всё перевернулося, а снаружи-то встрепенулося. А тут – скрип! – дверца в избуху отворяются, и с охапкою дров сама Навиха появляется.
– Доброго тебе, Яван, утречка! – ему она желает и усмехается. – Гляжу, ты уже познакомился с моею внучкой...
Дрова возле печки она на пол свалила, к Ванюхе повернулася да и говорит ему укоризненно:
– Э-эх, богатырь, голова, два глаза! Сам ведь намедни сказывал, что не обманешь, мол, тебя, а то, что Навьяна – это не я, не распознал... Ну да ладно, – по-деловому добавила она, – вы тут воркуйте, а мне недосуг: ждут меня дела, кои как сажа бела. Хе-хе-хе! Прощевай давай, яви витязь... хм!.. авось, может, и свидимся…
И только – чпок! – исчезла сызнова с виду, как будто в воздухе растворилася.
– Пошли, Ванюша, умоешься, – молвила Навьяна голоском бархатным. – С утра-то умыться – на весь день взбодриться! Вроде так у вас говорится?
И полотенце расшитое берёт да во дворик Явана ведёт. А там криница с чистейшей водицей. Вот красавица, улыбаясь, Ване на руки и на шею воды полила, и он торс да лицо себе умыл. Вытерся затем полотенцем цветастым, розами благоухающим, а деваха его уже в избушку приглашает и вкусным завтраком угощает. Покушал Яван и чует – наполнился он прежнею своею силою: ничего-то у него более не болит, не ноет, не саднит, да не ломит. Как новенький он вдруг стал, а в голове – небывалая сделалась ясность.
– Слушай, Навьяна, – поблагодарив за завтрак, обратился Яван к молодой хозяйке, – ты видно, как и бабка твоя, карга эта старая, ловка наверное на всякие там обманки… Чую я, ты и меня желаешь к Нави своей привадить, да только не выйдет у тебя эта хрень. Ей-ей – пустая затея...
А Навьяна в ответ как рассмеётся: носик забавно задрала, зубками засверкала, и вибрациями своего веселья опьянила Ваню почище любого зелья. Ничего не скажешь – чертовски привлекательная она была девка! И то – ведьма ведь...
– Да, Яван, – перестав смеяться, но не внутренне ликовать, сказала она. – Буду с тобой откровенна: желаю я непременно прелести великой любви тебе показать. Как знать, может быть сласть её твоей душе и понравится. Сила любви велика! Нету ничего в мире, чтобы её по влечения силе превосходило! И это удовольствие притягательное хочу я тебе предложить. А как испробуешь её сладость, то далее сам решай – неволить тебя я не стану. Скажу даже тебе по секрету, что насилие – это не мой метод: я ведь в чертогах навных за любовь да за благо отвечаю, и много чего доброго слугам Нави даю. И тебе, Яванушка, хорошо будет – очень, очень хорошо...
Ванька же нос свой немалый ногтём почесал, губу задумчиво пожевал, посмотрел, прищурившись, на жизнерадостную хозяйку и так ей отвечал:
– Там видно будет. Время покажет. А вот скажи-ка, Навьяна – ты, я гляжу, много чего знаешь, – кто та девица чернявая, которая под видом рыцаря билася со мною яро? У реки-то у Смороды, где наехали на меня те уроды?
Навьяна, очевидно, вопросец сей точно не ожидала. Фыркнула она, губки поджала и плечами голыми пожала:
– Да на что она тебе, Яван? Девка как девка... Стервозная, правда, зело—истинная буянка...
– Нет, Навьяна, ты скажи-ка, – усмехнулся витязь, – да всю правду изложи-ка! Коли спрашиваю, значит дело для меня важное.
– Правду вашу, по правде-то сказать, я не уваживаю, – тоже усмехнулась красава, – но для тебя, так и быть, ничего не скрою: поведаю всё...
Тут она малость так помедлила, внимательно на собеседника своего посмотрела, словно изучая его, и молвила:
– Борьяна то была, Ваня, Чёрного Царя дочка.
Яваха после сего известия даже на ногах не усидел: вскочил он с места, и глаза его от волнения загорелися.
– Точно! – вскричал он голосом мощным. – Всё сходится!.. Сама судьба, должно, нас свела! Ох, и славно получилося, что я её не прибил-то тогда! Хотел, понимаешь, сначала, да вишь рука не поднялася. Хэ! Удрала, значит, зараза – выходит, живая, а?
– Хм! – хмыкнула ревниво хозяйка навная. – Живая, живая – живей не бывает. Прибить ты её не прибил, витязь, но спеси чуток поубавил, это уж как пить дать... Да ежели, Ваня, хочешь знать, так это я с бабкой Навихой помогла ей тогда прочь-то удрать. Да, да, не удивляйся! Мы же как-никак из одного с нею лагеря, а у нас, как и у вас, принято за своих-то стоять....
Яван же, думая о своём, не отвечал.
– Эх! – Продолжала тогда Навьяна. – Вижу, втюрился ты в неё, парень! Да только зря – не по тебе она, Ваня, Борьяна-то. Профура она первостатейная! Чокнутая зазнайка! Во как уже она в пекле-то всех достала!..
И Навьяна себе выше головы ребром ладошки провела. А потом заметила преязвительно:
– К власти она привыкла безграничной, ага...
Яван же по-прежнему не отвечал.
– Папаша ейный с другими крут донельзя, а её балует, – голос Навьянин точно любовь-то не выражал. – И шалости ей все прощает, да капризы взбалмошные выполняет. За нею ведь весь цвет пекельной знати бегает-увивается и руки её добивается, но Борьянка всем им отказывает – гордость свою показывает. Ещё и издевается над ухажёрами этими грёбаными... И тебя, я уверена, похожая судьба ждёт, потому как не любит Борьянка никого: любви, Вань, она не знает...
А Яван и слушать далее не желает и с видом решительным собираться начинает: котомочку свою ищет да палицу приглядывает... То наблюдая, аж даже растерялася сначала Навьяна; вскочила она со своей лавочки, руки холёные к груди крутой прижала и чуть ли даже не запричитала:
– Куда ты, Ванечка, погоди! До Пекельного города путь ведь длинный!.. А ежели хочешь, я тебя туда вмиг доставлю – и глазом даже не успеешь моргнуть! Не спеши пожалуйста, Ваня: денёк-другой у меня побудь – гостем будешь! Прошу!
Подумал-подумал Яван: а и в самом-то деле, куда бежать-то, голову сломя? Чай пешком-то шествовать, не волшебным манером путешествовать... Останусь, думает, тут дня на три, у этой красотки поотдохну – меня ж оттого не убудет! – а потом фьють – и я там! Вот и славно…
– Ладно, – Навьяне он говорит. – Остаюсь, так и быть. Уговорила. Только знай – не более чем на три дня!
То услыхав, Навьяна обрадовалась несказанно – аж засияла вся. Золотыми своими власами она тряхнула, очами изумрудными сверкнула и объявляет весело:
– Правильно, Яванушка, не пожалеешь! Ты заботами себя не грузи, думай о позитивном, а я такие условия тебе создам – обалдеешь!
Ещё шире чаровница преумная глазищи свои прекрасные распахнула, брови тонкие она изогнула гибкими луками, и зашептала что-то вдруг ротиком фигурным. Да так-то посмотрела Явану прямо в очи, что он оторваться от них не сыскал мочи. Видно было, что Навьяна заклинания какие-то быстро творит, но Яван ничего не слышал – будто заложило ему уши: он смотрел на неё, не слушая... И тут вдруг такая музыка расчудесная заиграла, такая музыка! Ангельские прямо звуки, дух завораживающие и душу будоражащие! Гармония живая, да и только!.. И ахнуть наш Ваня не успел, как в один-то миг всё вокруг преобразилось: не стало вдруг тесной избушки, а появился на её месте неожиданно великий дворец, изумительный и прелестный… Стены в чудесном том тереме каменьями светилися самоцветными, да не абы как они на них были прилеплены, а – виды дивные изображали, кои восхищали собою и поражали. Потолок вверху был вроде неба ночного со звёзд частых весёлыми хороводами, а посерёдке – месяц светлый покоился гордо. Пол же под ногами совершенно сделался прозрачным, словно из чистейшего сотворён был он стекла, и внизу рыбищи удивительные плавали и великолепные растения плавно качалися... И всё-то это убранство красками сочными играло-переливалося да изнутри маняще мерцало. И вдобавок ко всему ветерок подул вдруг ласковый, струясь по коже Явановой воздухом ароматным. И до того спокойно и безмятежно сделалось у Вани нашего на душе, что ну ни в сказке сказать, ни борзым пером описать: точно сгущённая радость на душу его легла… Огляделся вокруг богатырь очумелый, глянул на потолок сказочный, на пол волшебный да на чудо-стены, и восхитился он несказанно зрелищем чародейным. Потом на хозяюшку ласковую Ваня взор перевёл и в ещё большем он замер восхищении непритворном. И до того-то Навьяна красавицей редкостной ему казалася, а тут похорошела она прямо стократ: златые власа её живым огнём заиграли да в причёску причудливую собралися, премилое личико украсилось красками роскошными да усыпалось блёстками всевозможными, в маленьких ушках появилися алмазные серёжки, а во лбу диадема точно солнце засияла, да ожерелье вычурное на шее безукоризненной ворохом бликов взорвалося…А платье-то, платье!.. Из тончайшей материи сотворённое, огнём зелёным искрясь и переливаясь, оно словно бы облегало совершенный Навьянин стан, едва заметно полоскаясь от лёгкого дыхания нежного ветерка...
Смотрит младая чаровница на огорошенного витязя взором лучистым и улыбается ему весьма премило. И до того сладостно тут ему стало, что в свой черёд начал он на неё пялиться и в улыбке дурацкой скалиться. Во все глаза Яван на кралю ладную глядит – а наглядеться не может. Хороша! Чертовски хороша, прелестница этакая – ну чисто само совершенство: ни убавить тебе, ни чего прибавить! Волшебная прямо красота!.. Звонко в ладоши Навьяна тут хлопнула, и появилась там стайка девушек молодых, служанок, очевидно. Тоже все собою красавицы писаные да девахи клёвые, хотя до хозяйки, конечно, им далеко было. В ту же минуту и музыка переменилась на следующую: не такая завораживающая и загадочная она стала, а дурманящею сделалась и полною неги. Девушки те к Явану подходят, точно белые лебеди к нему подплывают, за белы рученьки удальца растерянного берут, и в соседнее помещение его плавно ведут. А там всё плитами самосветящимися было выложено, а посредине бассейн находился просторный, светло-зелёной жидкостью наполненный, на масло похожей, а у стены стояло гладкое большое ложе…От всего этого видопреставления Ванюха как бы в некоем одурении пребывал, или, может быть, музыка на него так повлияла, а скорее всего, это его волшебница Навьяна околдовала. Без всякого сопротивления позволил он служительницам сим себя раздеть, после чего они его к бассейну тому подвели и в него окунули со смехом. Погрузился Яваха в ванну-то эту, а жидкость в ней была точно живая: начала она сама собою мешаться, крутиться да пузырями воздушными булькотиться. Непередаваемо то было для Ваниной кожи, ибо жидкость по своей консистенции действительно на масло тёплое оказалась похожа. А аромат-то какой!..
Заторчал тама Ваня по полной программе. Ощущений его было не передать – сплошное благоухание! Словно огонь у парня по жилушкам побежал, а по телу заструились некие токи – да такие-то бодрые, что силушка его молодецкая в момент удвоилась, если не утроилась.
Вот лежит он в маслице сём волшебном, полёживает, слегонца эдак бултыхается – балдеет короче натурально, а девицы, чтоб он не скучал, завели разговор с ним умело: смеются, шутят, болтают о всякой лабуде, а кто-то из них песенку забавную вдруг запел, а остальные подпели:

Ты, Ванюш, открой-ка уши,
Нас послушай, не спеши.
Отдохни у нас, Ванюша,
Поживи и для души!

Ну, куда ты всё летишь?
Всё бежишь, торпишься?
В ванне нашей полежи –
В ней же не утопишься!

В Нави дивном во чертоге
Даже боги не живут!
Здесь, Ванюшенька, сверхбоги
Обитают в благе тут!

Ты лишь только нас уважь.
Мы тебя приветим.
Тело маслицем помажь –
Станешь лучшим в свете!

Наша славная Навьяна
Тебя милует, Яван!
Будешь сытым, будешь пьяным,
Коль ты ейный корефан!

Ох, тебе и повезло!
Прямо обалденно!
Позабудь про мира зло
В Нави совершенной!

Те ещё затейницы эти девицы оказалися. А потом ещё и плясать они стали перед Ванькиными очами: и поодиночке, и парами, и все вместе завертелися плясовицы ладные под музыку зажигательную. Ну а мастерство они показали просто невероятное. Клёвые, короче, были крали... Полежал Ваньша в ванне ещё с полчаса, до полной кондиции поумаслился, а тут и звоночек милозвучно вдруг зазвучал. Жидкость масляная в отверстие образовавшееся медленно утекла, и чует Ваня, как сила неведомая на воздух его вознесла, а потом бережно понесла к ложу гладкому, и плавненько на него опустила. И что, он думает, за странная такая за сила?.. А девицы-прислужницы в ту же минуту со смехом к нему подступают и всё тело его молодецкое нежными ручками гладят да растирают. А сами-то ржут, прямо ухохатываются – весёлыми такими, довольными стали. Ваньке на душеньку будто полили бальзамом – до того ему отрадно сделалось, что и не передать. Дивная чудесная истома овладела им полностью, этакая комбинация невероятная из ощущений наиприятных... Что случилось потом, Яван слабо запомнил: словно в омут страсти неземной он ухнул, а когда наконец очухался, то видит – посиживает он в беседке уютной, в креслице удобнейшем развалясь, а у него над головою роза какая-то прекрасная густо переплелась, соцветия которой чарующий запах вокруг источали, а в ветвях мягких птички цветастые резво скакали и своими тонкими трелями слух Ванюхин превесьма услаждали…
Глянул Яван на себя – а он в изумительный халат одет, голубыми огнями струящийся, и обут в сандалии зело мягчайшие. Настроение у него было превосходное, игривое, и все чувства до предела оказались изощрены: нюх сделался, как у пса, глаз, как у орла, а уши кошачьим наверное фору бы дали. А его кожные покровы, казалось, во сто разов чётче прикосновения ощущали... Сиё новое чувствознание даже приятным нельзя было назвать – оно было обворожительным, и градус удовольствия, им предоставленный, мнился головокружительным. Всё же окружающее пространство играло в Ванином восприятии дотоле невидимыми красками и тепловыми излучениями, а также сиянием энергетических наполнений всех растений, животных и вещей. Мир в общем пред душою Явановой раскрылся ныне инаково.
Только вот с памятью его что-то было не так… Точно она у него отказала – ну ничего не хотела голова евоная припоминать. Как-то это казалось странным – головушка-то его бедовая одного лишь желала страстно: в балде пребывать, от забот отрываться, в неге торчать и кайфу предаваться. А о будущем даже мыслишка в башку садовую не проскальзывала: только настоящее всё внимание его полностью привлекало, чудесное настоящее...
Послышались вдруг мягкие шаги, и чуткий носяра Яванов уловил ещё издали аромат Навьяны: бодрящий, возбуждающий, манящий, дурманящий, пряный и непередаваемый... А вот и она сама появляется – как полная луна в ночи бархатной, возникает она пред очами Явана… Одета красавица была легко, в какую-то блестящую накидочку, пояском золотистым перетянутою на талии, и тоже, как и Яван, обута она была в сандалии. Но не одеянию богатому удивился больше всего Ваня, а облику её изменившемуся, перемене предивной, в деве произошедшей: волосы-то теперь у неё стали белые, уложенные на голове роскошной копной,, а глаза – голубые-голубые, как само небо бездонное. И кожа у юной крали стала светлее явно, так что, если бы не запах, по которому Яваха безошибочно теперь её определял, то может быть, он Навьяну и не узнал бы...
–Ну, как тебе у меня отдыхается, свет Яванушка? – спросила она его. – Привольно ли, али может ты чем недоволен?
–Здорово! – непритворно воскликнул Яваха и палец большой показал милахе. – Я поражён и сражён, Навьяна! Ну нету просто слов! Умопомрачительное великолепие: и дворец, и бассейн, и беседка эта... Да-а! Одно мне непонятно – как? Каким образом устроить сиё возможно? Могучее волшебство это, видать...
– Ум – главное волшебство, Ваня! – улыбнулася чародейка загадочно. – Если по уму стараться жить, то и не так ещё можно себя ублажить. Всё ведь в наших силах, дорогой, а сил этих у нас – много.
– И откуда силы эти взялись, Навьяна? – спрашивает тогда её Яван. – От Ра пресветлого али от Чёрного Царя?
Навьяна же с ответом помедлила слегка, позу грациозно переменила и вот что сказала:
– Вся сила во вселенной бескрайней только из одного источника идёт – от Ра, а вот далее кто как может, тот так её и перехватывает.
– Что значит перехватывает? – удивился Яван.
– А то что вы, люди, к примеру, от солнца напрямую питаться не можете? – Не можете. Вынуждены вы силу сердца Ра из растений наземных и из животных извлекать – между прочим, их о том не спрашивая. А мы пошли ещё дальше: мы силу у людей берём – ну словно бы у пшеницы какой. Для нас люди и есть «пшеница»: мы её на Земле сеем да жнём, и силу с неё затем жмём. Вот из этой-то силы мощной всё у нас и построено.
Яван тогда вперёд наклонился, уткнул в колени мощные руки и, оперевшись на них, задумался на минуту... Что-то всё же в душе его расслабленной со сказанным Навьяною не соглашалося…
Наконец, собрал он остаточки своей воли, посмотрел в глаза волшебнице и молвил:
– Не по Прави это, Навьяна, неправильно! У нас на белом свете праведы учат не так…
– А как, Ваня? – улыбнулась та.
– Мир наш ещё не совершенный, и существа, в нём обитающие, не доросли ещё, в большинстве подавляющем, до единого знанья. Оттого и насилия в нём много – очень много! – что все почти ещё тёмные. Делят они всё на своё и чужое, поэтому и борются друг с дружкой не на жизнь, а на смерть – и побеждает в борьбе той сильнейший!
– И разве плохо это?
– А чего хорошего? Покуда все разрозненны, сильным и негодяй может стать – и частенько становится. Тогда он организацию своеобразную создаёт: себя непременно в середину ставит, а остальных запугивает да оглупляет, чтобы они для его блага работали, а себя бы ужимали. Вот это-то и неправильно, ведь сильный-то тоже ослабнет, непременно ослабнет, и сам жертвой чьей-то падёт. Насильная организация лишь временную выгоду даёт, да не для всех, а для части малой; остальная же часть – не в пример величайшая! – с пути правого сбивается да мучается.
– Ну и что из того? Пусть мучается, коли настолько глупа, что не в силах побеждать да радоваться.
– Так ведь это же заколдованный круг получается! Никогда в мире единства-то не будет, ежели такой непорядок существовать будет... Вот у тебя, к примеру, ничего не болит?
– Хм! – красавица даже фыркнула. – А почему у меня что-то болеть-то должно? – Я абсолютно здорова...
– А если бы у тебя одна лишь голова здоровою была бы, а все прочие тела части язвами да струпьями покрылись бы – каково тебе было бы, а?
Навьяна в креслице своём выпрямилась, посерьёзнела слегка и ненадолго задумалась, а потом глянула на Ваню, чуток нахмурившись, и говорит ему:
– Не понимаю... Тело это тело, а мир это мир. Несопоставимые величины... Я, Вань, привыкла лишь о себе самой думать, да ещё о мною любимых, и это у меня получается превосходно, а все прочие пускай сами о себе и заботятся.
– Вот!.. – воскликнул тут Ванька, вскакивая. – В том-то всё и дело, что вы, адовы дети, грызя других, себя же и грызёте! Перспективу отдалённую вы не зрите, и вообще-то, при всём вашем ловком уме, вы – невежды! Ну посуди, красавица рассудительная: нельзя ведь дом прочный на кривом основании строить! Нельзя и свой благостный уголок на чужих страданиях сотворять – всё равно конец будет неизбежен, и за кражу силы своих собратьев ответ перед Ра надо будет держать! А какова будет горечь осознания, что ты общую и единую для всех душу так долго и жадно терзал?! И подумать даже страшно...
Навьяна тут совсем с лица спала, съёжилась как-то вся, забегала туда-сюда глазами. Видно было, что сильно она взволновалася, но речей Явановых, как всегда, не поняла. Наконец она несколько собралася, бросила на собеседника своего встревоженный взгляд, да такой вот вопросец ему кидает:
– Но ведь в раю у Ра, где тоже, говорят, великие мудрованы обитают, тамошние обитатели силою Ра ведь питаются, не так ли?
–Да, ты права! – гаркнул бойко Яван – Но они силу для жизни непосредственно у Самого Ра получают, ни у кого её не отбирая и братьев своих меньших не обирая. И у нас на белом свете есть кое-где праведы, кои, во взрослом будучи состоянии, и крошки извне в рот не возьмут, да радостно зато живут. А те, кто по прави жить норовит, но не столь в делах ещё праведны, те растениями тело своё питают, от сих солнечных детей жертву безболезненную принимая, а животных зато не убивают. Вот так-то, родная!..
Навьяна с ответом помедлила, к Явану придвинулась слегка и положив руку на его колоно, с улыбкою милою молвила:
– Что мы всё о грешных делах... Не будем зря печалиться, Ваня! И ты, и я молоды, нам с тобой радоваться надо, а не в мудролюбии копаться. Что толку думать о грустном: что будет – то и будет! Может, счастья нашего и не убудет...
– А сколько тебе лет, Навьяна? – спросил Яван.
– Мне-то? Лет? – и она рассмеялась заливисто и гордо. – Ты бы лучше спросил, сколько миллионов... Мы здесь, может, и не бессмертны, но долговечны... очень долговечны – возможно и бесконечно. И ты, милый Ваня, коли пожелаешь, таким же станешь. Хочешь?
– Нет, – ответил Яван, головою покачав. – Не может вечно существовать то, что неистинно и неполно! А коли нету в чём-то истинности и полноты, то и нерушимости цельной нету.
– Что есть, по-твоему, истина, витязь? – с усмешкой нескромной спросила чаровница.
Посмотрел на неё Яванушка и улыбнулся почему-то.
– Тебе, – сказал он, – скажу, потому что вижу, что об этом ты не думала. По Прави светлому учению, истина есть то вечное Божественное установление, которое никто не токмо обойти не может, но, познав её, даже того не хочет!
– А-а... – протянула Навьяна слегка насмешливо. – Что-то не встречалась я с установлениями этакими.
– И не удивительно! – воскликнул Яван. – У вас тут... неистинно всё, призрачно и ненастоящее…
Навьяна же, то услыхав, протестующе головою замотала и рукою пред собою энергично замахала.
– Ну уж нетушки! – произнесла она страстно. – Не согласна! Любовь у нас, Ваня – самая что ни есть настоящая! Доказать?
– Как это? – удивился Яван.
– А вот видишь кубок с напитком розовым? Это напиток любовной грёзы! Кто его отведает, тот великую любовь станет ведать. Выпей, Ваня, и почувствуй то, что и помыслить ранее не мог. Да, да! А потом уж и рассуждай!
Посмотрел Яван, куда Навьяна ему указала, а там на столике, среди плодов спелых, кубок стоит рубиновоцветный, весь мерцающий, а в нём жидкость налита розоватая и искрящаяся.
– Выпить?.. Это можно... – замялся Ваня. – Да только...
– ...С нами надо осторожно? – докончила за него Навьяна и заразительно рассмеялась. –Али могучий богатырь отравы опасается? Ха-ха-ха-ха! Не боись, витязь – я на Ловеяровы-то штучки не горазда! Хочешь – я сама отопью?
И взяв кубок тонкими своими пальцами, она, улыбаясь, поднесла его к губам алым, неспеша выпила почти половину, а затем Явану сосуд передала.
– На, Вань, пей! – воскликнула весело затейница. – Пей и балдей!
Принял Яваха кубок не дюже решительно, поднёс его к носу, понюхал – запах был восхитительный! – да и выпил всё содержимое до капли, до донышка посудину осушил. И такой-то вкус у зелья любовного чудесный оказался – ну не передать! И вроде сладкий-пресладкий, и впридачу с горчинкой, и с кислинкой, и ещё были оттенки какие-то тонкие... Прелесть просто! В общем, выпил Яван напиток тот сказочный – и изменился враз... Нет, с одной-то стороны он как будто тем же остался, кем и был, а с другой – стал совсем-совсем-то другим!.. Что, думает он, за диво со мною такое?! И наяву ли всё происходит али, может, грезится ему перемена эта необыкновенная? Да-а! То ли с глаз его упала некая пелена, то ли наоборот – очки розовые наделися на глаза. Ничегошеньки Ваня не понимает: чудеса, дивные чудеса!.. И начало тут у оторопелого Явана сердце ретивое разгоратися-битися, и скоро почувствовал он в нём такую любовь великую, о коей ранее и помыслить не осмеливался: словно бы жар любовный внутри у него загорелся и пламенем неугасимым заполыхал. Всё-то Явану вдруг любо стало – ну всё-превсё, что только ни попадись на глаза, да о чём только ни подумай! Возлюбил он крепко дворец сей изящный, возлюбил небо над головою со звёздами частыми, птичек полюбил роскошных, поющих в кустах сладкоголосо, и сами кусты и прекрасные цветы умильно Ваня полюбил... И людей возлюбил Яванушка, и до того пылко, с таковою небывалою кажись силою, что аж дрожь прошла по телу его могучему... А какие в Навьянином дворце люди? Да и люди ли они? – У Явана о том и мысли нету: ни сомнений каких-либо в голове, ни страха в душе, ни в теле недомоганий – одна лишь безбрежная любовь завладела безраздельно Ваней…
Ну а пуще всего на свете возлюбил богатырь наш Навьяну! Мнится ему – ну нету без красавицы-чародейки жизни: одна лишь постылая маята бы наступила, коли бы её на свете не было.Но она-то есть, ещё как есть-то!.. И пошло-поехало. Для Вани, колдовскою любовью охваченного, время да напряжение вроде бы совсем исчезли, и всё стало хорошо и здорово, легко и покойно, весело и приятно. Просто невероятно! Все-то дни напролёт хозяюшка навная Явана развлекает да забавляет, да умные разговоры с ним разговаривает: об искусстве высоком они толкуют, о стилях жизни разных да о приятных вещах... А игр всяческих и забав у неё в запасе – ну видимо-невидимо оказалося! И до того все они были занимательные, что трудно было даже оторваться. От какой-либо скуки али неудовольствия и облачка тени не осталося в душе у Вани. Веселуха, туды твою налево, классная! Сплошной, в общем, кайф! Ваняте день-деньской только и занятий, что игрища всякие посещать да гулянки, и в них деятельное принимать участие... Натура ведь у нашего воя была бойкая, не привык он стоять-то в сторонке, потому как скромностью особой обижен не был – сызмальства везде заводилою слыл. Акромя же того, в танцах всяких Ваня участвовал, в музицировании, в песнях да в театральных представлениях себя он позиционировал... О соревнованиях же атлетических даже и речи не веду: из лучших там он самолучший!.. Да и другие не шибко-то отстают, а кое-кто и вовсе чудеса просто вытворяет и такие штуки выделывает, что фу ты ну ты! Натурально шедевры искусства косяками аж прут: фейерверки везде высоких чувств да свет глубоких мыслей... Воплощение короче воздушной мечты!..
А гостей и всяких приживальцев в Навьянином чертоге бывало – туча невероятная. Невесть откуда и появляются, только – фьють! – глядишь, из воздуха буквально какая-нибудь личность и нарисовалася. И также уходят, то бишь улетучиваются – порх! – и их уже нету. Ни тебе коней, ни тебе карет, ни тебе повозок самоходных – воздухоплаванье одно лишь сплошное. Чародеи они и есть чародеи: юркие,змеи, народец ушлый... И что удивительно – ни одного нигде неприятного лица, одёжи невзрачной или нескладной фигуры... Всё сплошь полное везде благолепие и самый наивысший сорт – элита преотборная. И наружность у навных прелестная, и нравы зело лестные, да ещё и изюминка некая у каждого без исключения есть – для Явана интересная: кто остроумен невероятно, кто просто умён, а кто и вовсе мудрецом глубочайшим представляется... Все там были высокие, статные, красивые и по большей части возрастом молодые, но попадались и старики: представительные такие, чистоглазые, видом зело здоровые и силу источающие, и ни в чём совершенно молодым не уступающие... А сколько там было рас всяких и народов: и белые, и чёрные, и жёлтые, и золотые, и невесть ещё какие... Яван ранее и помыслить не мог, что бывают даже такие…Он сам, конечно, интерес у всех вызывал всеобщий и неослабевающий, да что там интерес – любовь! – неугасимую и невероятную, и близкую даже к обожанию…
Естественно, у Ванюши душа тоже для любви распахнулася: со всеми до единого только лад и гармония, ни тени даже раздражения, ни капли и малой размолвки. О какой-нибудь групповщине или ревности вообще даже речи не шло. Ну праздник просто сплошной!..
Так день за днём крылато и пролетали, а Ваня их лёта даже не замечал. Всё, что до того с ним было, кажись, подчистую он забыл, лишь иногда что-то такое неопределённое в душе у него шевелилось, как бы ненадолго этак щемило, да вскоре и успокаивалось, а дни упоительные далее себе неслись, не замедлялись...
И вот как-то однажды прогуливался Ваня по дворцу огромному, от пирушки очередной отдыхая, да и забрёл случайно в глубокий подвал. Дверь была незаперта. Отворил её Яван, глядь – а там мебеля старинные громоздятся, картины висят роскошные, да стоят статуи запылённые. Помещение, в общем, на музей похожее… Походил тама Ваня, походил и видит – не то палка странная на полу лежит, не то железная какая-то дубина. Ни с того ни с сего любопытство в нём и взыграло. Подошёл он, нагнулся, в руки штуковину эту взял, а палка-то тяжеленною оказалася: насилу поднял её Яван. Вот повертел он железяку загадочную в руках, её разглядывая, и аж задыхаться стал от её тяжести. А штуковина ещё и нагреваться впридачу начала – чуть уже ладони Ване не прижигала. Его аж в пот кинуло. Бросил он на пол тогда дубину, и от её падения сильного гул да звон по дворцу раскатились. Повернул Ванюха к выходу, сам озадаченный такой, смущённый, и уж было хотел прочь уходить, да тут вдруг будто молния в голове у него вспыхнула и всю память спящую озарила. «Ба-а! – воскликнул он на весь подвал. – Да тож палица моя боевая!..»
Сызнова Ванька взял в руки свою палицу, повертел её с трудом и подумал с укоризною: «Эх, я ж был и дурак! Как я мог этой штукой лишать других жизни! Да-а, неотёсанный я был варвар – только это меня и извиняет, да и то не до конца…» Отшвырнул он оружие своё в угол и пошёл себе наружу, где компания ждала его дружеская, люди чудесные и прекрасные. Чё ему какая-то там грубая палица!.. Поднялся в залу по лестнице пылкий наш повеса, а там гости-то уже съехались: толпа нарядных мужчин и женщин собралася, и одного его лишь все дожидаются. Поздоровался Яван с братьями и сёстрами – были здесь и знакомцы его давние, были и люди новые – и залюбовался он лицами милыми и модными обновами. Особливо женщины незнакомые его привлекали – ну обалденные все милаши, одна другой краше! И весёлые такие, жизнью довольные: как говорится, что ни краля, то лада, и каждая лада рада на свой лад... И об одёже ихней пару слов сказать надо – вот уж где фантазия так фантазия! – не просто там всякие одеяния, а сплошные шедевры искусства портняжного… Да ещё от каждой своим особенным ароматом благоухает, словно бы от клумбы какой духмяной. Чисто отпад!..
И вот среди всех этих цветов всевозможных вдруг появляется Навьяна – как словно роза роскошная среди незабудок полевых… Раскрасавица – чарующе просто дивная, взоры восхищённые притягивающая, будто магнитом! На сей раз волосы у неё каштановые, а глаза карие, да кожа гладкая атласно и весьма смуглявая. Одета же, можно сказать, неброско, без изысков лишних: нечто вроде туники шёлковой на прекрасное её тело накинуто, а на ногах туфельки, брюликами посыпанные, на тонких шпильках...
– Эй, друзья! – звонко воскликнула хозяйка. – У меня предложение! Давайте сегодня полетаем по загадочной стране! И хоть это далеко, на другой стороне галактики находится, но я всё устрою – домчимся враз. Кто за?
В ответ, само собою – ураган просто восторга... За – все! И Яваха тоже, конечно. Прошвырнуться куда-либо он обожал с детства, лишь бы на месте не сидеть. А тут – такое дело...
– Только вот переодеться нам не помешает, – объявила деловито Навьяна.
И быстро переоделася волшебным способом: сверкающий снизу доверху облачил её комбинезон, плотно фигуру её облегающий и формы тела её прекрасного оттеняющий. Всё это преображение силою мысли магически делалось. Яван то знал и уже овладел этим умением в совершенстве. Благодаря магии не нужны были здешним обитателям ни рабы, ни служанки, ибо все обслуживали себя сами, творчество недюжинное проявляя... И те-то крали, кои давеча Явана умасливали, как он позже убедился, отнюдь служанками-то не являлись: то подруги были Навьянины, знатные и вольные дамы – они над Ваней тогда прикалывались…
В этот миг Навьяна в ладоши хлопнула, чего-то шипяще прошептала, и вдруг всё вокруг изменилось радикально: исчез куда-то великолепнейший их дворец, а появилася великолепная весьма местность... Густой огромнейший лес – да разумный, а не простой! – раскинулся во все стороны до самого горизонта. Высоченные исполинские деревья в бездонные небеса невообразимо толстущими стволами устремлялися и в самой вышине грандиозными своими кронами переплеталися. На каждом же богатырском стволе своего рода кора была затейливо вычурная, словно бы некая чешуя на гигантских змеях. А листья – и большие, и малые, и круглые, и длинные, и фигурные – каких только там не было... И тоже, значит, в свои разнообразные тона разукрашены прелестно, и светящиеся загадочно в полумраке величавого леса... Но самое прекрасное, что там было – это, конечно, цветы! Сказочной, нет – несказанной просто красоты! Огромные, фантастические, замечательные, манящий аромат обильно источающие, и взоры людские своим дивным светом, сквозь лепестки струящимся, завораживающие... Волшебная, потрясающая, изумительная красотища! Восхитительно прелестнейший уголок!..
– Ау, народ – полетели! – призвала Навьяна ликующим голосом. – Вперёд!
И сама руки в стороны раскинула, от земли ногами толкнулась, и вверх взлетела, точно в ней и весу никакого не было. Как пуховое пёрышко, ветром возносимое, она воспарила. Яван тоже, не долго думая, её примеру последовал, словно бы мысль его несла или какая-то сила неведомая. Да и остальные, весело хохоча, уподобилися воздушным шарам, и повзмывали в небеса.
Вот, скажу я вам, изумление-то настоящее: люди, как птицы, над землёю парят, да что там – лучше, чем пернатые! – тем крылами махать надо, а людям, выходит, и это было излишне: летишь, как дышишь...
Яван с Навьяною за руки взялися и между могучими стволами ветра быстрее понеслися. Летят себе радостно: под ветви раскидистые подныривают, листья-опахала огибают, в пустом пространстве мчатся и в зарослях цветочных кружатся... А дурман-то какой пьянящий от гигантских цветов идёт! Ну полный улёт! Прислушался получше Яван, а дерева-то промеж собою переговариваются да кой-где песни залихватские хором распевают. Во же чудеса! Пролетали они как раз мимо потрясающе громадного дерева-великана, а оно к ним и обращается вдруг запанибрата:
– Эй вы, мотылёчки бескрылые – давай-ка ко мне летите! У меня плоды для вас имеются – вкусню-ю-щие-е! Милости прошу отведать, да меня, старого, проведать! Не пожалеете...
Ваня с Навьяною пируэт головокружительный совершили и на толстенную ветвищу плавненько приветвилися. Нашли там местечко поудобнее и только угнездились, а к ним со всех сторон ветки с плодами склонились. Сорвал Яван ароматнейший плод, отправил его не мешкая в рот – о-о-о! – слаще любого же мёду! Пожевал Ваня угощение пресладкое, кашицу сглотнул, и такая вдруг буйная радость в душу ему шибанула, что ни наврать, ни в сказке сказать… Просто ошеломляющее впечатление! Полнейший кайфище! Ваньке башню-то и снесло напрочь. Как начал он тут ржать да хохотать: со стороны глянешь – чисто псих ненормальный! Да и Навьяна от милого не отстаёт – тоже вроде того... Смеётся она, заливается и по полной там отрывается. А гостеприимный древовидный хозяин песенку им спел бархатным голосом-басом:

Эй, унылый человек,
Кинь свои заботы!
В кайфе проживи свой век!
Избегай работы!

Брось стремленье всё постичь--
Ты не в силах то достичь!

К ляду цель пустых мечтаний,
Грёзу тщетных упований!

Эй, иди-ка ты сюда –
Не пойдёшь уж никуда!

Погружайся в неги поле –
Будешь рад счастливой доле!

Коли ты проник в наш мир –
Ты попал на дивный пир!

Здесь ликуют и поют
И беспечно все живут.

Мы плывём в любовном море.
Счастье плавать на просторе!

Веселиться и любить!
И привольно сладко жить!

Ра-ла-ла да ла-ла-ра!
Вам ни пуха, ни пера!

Йо-хо-хо да йа-ха-ха!
Тирли-вирли ра-ха-ха!..

Гости слушают песенку, веселятся и аплодируют от души. А времени будто и вовсе нету: в голове беспечность полнейшая разлилась, так что сколько они там находилися, и сказать-то было нельзя – может час, а может и год... Да не всё ли равно! Наелись Яван с Навьяною плодов зелоспелых, сказали хозяину гостеприимному спасибо, затем вспорхнули с ветки, как бабочки какие, и помахав дереву доброму руками на прощание, отправились было далее в чудесное своё плавание...
И в это время, когда они хотели уже улететь, музыка какая-то необыкновнная, тягучая и зовущая, послышалась снизу из самых кущ. Любопытно нашим летунам стало невероятно. Спустилися они чуть пониже и чуют – сила какая-то вниз их потащила, как словно магнитом… И очутилися они в полумраке затхлом, у самой земли, где неприятные сочились запахи, и туман зеленоватый клубился. Смотрит Ваня с удивлением немалым – ва-а! – вокруг система была разветвлённая корневая, а в тех корнях твари некие оказались вплетённые, штук десять-двенадцать. И судорога сострадания пробежала по душе Ваниной: корни сквозь тела уловленные проросли насквозь, и вроде силу из них сосали, а те-то страдальцы мёртвыми отнюдь не казалися – корчились они и тихо стонали.
– Кто это, Навьяна? – спросил, трезвея, Яван.
А она улыбнулася загадочно и так ему отвечала:
– Это неудачники, Ванечка – жалеть их не надо! Лишь тот достоин счастья кусок урвать, кто в капканы коварства сумеет не попасться! Тем ярче испытаем мы кайф – ведь мы-то с тобой в западню не попали! Айда, Вань наверх! Хм!.. Глупое дерево!
И с лёгкостью магнетическое и пагубное для других воздействие преодолев, ввысь они стрелою полетели, рожи дразнящие состроив дереву. Летели быстро, аж ветер тёплый в ушах посвистывал, а вокруг них птицы сказочные с роскошным оперением проносилися, и насекомые диковинные прошныривали да порхали – на вид не то стрекозы огромные, не то большекрылые бабочки-махаоны. И, к Яванову удивлению, тоже меж собою тонкими голосками они перекликалися, смеялися презабавно да песенки напевали... О том, что они только что в подвале леса видали, Яван больше не вспоминал – острее лишь и сладостнее чувствовал он теперь страстную радость... Полетали они ещё немного, полетали, а потом Яван за руку спутницу свою прекрасную взял и в небо её потянул стремительно. Вознеслися они вскоре над самыми высокими деревьями, выскочили с разлёту на простор широченный и воспарили, ликуя, над необозримым тем лесом.
Небеса над летунами чистейшего изумрудного цвета оказалися, и в бездонной вышине два великолепных солнца царственно блистали: одно побольше, голубоватое, а другое поменьше, этакое розоватое. И до того у обоих сих солнц лучи были ласковые да нежные, что нету возможности описать от них ощущения. Ну, как это... Сладчайшая истома, мягчайшая и одухотворённая, нега возвышенная, пленительная и утончённая, диво-дивное-передивное, отрадная оморочь... Ну вот, и слова уже кончились! Короче – высший... балдёж!
Долго-предолго любознатцы наши неотразимые парили в сём таинственном мире, кружили да гонялись друг за дружкою со скоростью невообразимою. К ним и другие присоединилися с энтузиазмом, и устроили они игру в воздушные салки... Выиграл, конечно, Яван! Радостно, ох как радостно было ему сознавать, что неумолимое время в этом необыкновенном мире пропало совершенно и не напрягало свободную душу своей неизбежной влекущей круговертью. Там была сплошная, безоблачная и привольная жизнь, и не пахло даже никакой для них смертью...Наконец все звездостранствующие путешественники собрались в одном красивейшем и впечатляющем месте. То была гигантская каменная скала, вздымающаяся высоко над лесами живописнейшею громадою. Все, кто желал, полазали по расщелинам, поверхность скалы изборождавшим, и по крутым многочисленным выступам, а потом все вместе полюбовались они сверкающими золотыми одеялами облаков, плывшими с неподражаемым величием вдалеке, поупражнялись, утоляя страстное желание, в весёлой любовной игре, затем спели на солнечном закате объединяющую всех песню обрядовую и... полетели назад.
Нет, никому из них не надоело балдеть и кайфовать, ибо и понятия такого в душах их не сущесвовало – а просто так, как бы между прочим, совершенно вроде само собою, понесло их течение приятной жизни вперёд. И никто этому не был против, поскольку согласие и единодушие в их счастливом существовании было естественной нормой. Ведь впереди, волнуя кровь своей неизвестностью, ждали их не менее, а может быть и более захватывающие приключения. И сколько их ещё будет!.. Бесконечно!..
По волшебству Навьяниному всё опять преобразилось на старый лад: появился вновь её прекрасный дворец, роскошью своей утончённой поражая и красками обновлёнными сверкая. Гости ещё какое-то время повеселилися, потанцевали, в игры замысловатые поиграли, да и откланялись один за другим, призрачными тенями в вечернем воздухе растворяясь. А Яванушка спать пожелал. Поцеловался он на прощание с Навьяною, пошёл походкою расслабленной в уютную свою опочивальню, лёг на постельку мягкую с томительным удовольствием, и провалился мгновенно в сладостное небытиё.

Уважаемый читатель, мы заметили, что Вы зашли как гость. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.