14 глава

Про то как Ваня героя из чар выручал, и о том как спасённый про Коны ему вещал.

Ну, да надо было пускаться в путь – вперёд, знамо дело, не куда-нибудь… Чтож, тронулись Ваня с Сильваном, идут себе, идут, а местность-то вскоре переменилася значительно: спервоначалу степь пошла, травою не обильная, а через какое-то время и вовсе пустыня вокруг раскинулась. Совсем уж гиблое место. Так-то стало светило с неба печь – ну дышать прямо нечем! Как словно в бане на полке. Жарища везде стояла немилосердная, а укрыться-то и негде: один песок вокруг да камни, камни да песок... И часу даже не прошло, как почва эта адская до того раскалилася под ногами, что кажись по сковородке идёшь. Ну чистое же пекло, ядрёна вошь!
– Во, брат, попали! – говорит Сильвану Яван, пот горячий со лба утирая.
А тот и ответить толком не могёт: пробормотал лишь что-то неразборчиво и далее себе прёт. И до того рожа у лесовика страдальческая-то стала, что и не передать: будто бы по углям его заставили шагать. Тяжеленько лешаку пустыня та далася. Да и Ваньке, конечно, далась не легче, только он виду-то не подаёт – терпит. Зубы сцепил, а идёт. Дюже он был волевой... Протащились они вёрст с десять таким макаром – совсем худо им обоим стало. У Явана от этого жара даже мысль предательская образовалася: а не повернуть ли им в самом деле назад? Помозговал он чуток этот вариант и решительно от него отказался. Ведь расейскому парню перед трудностями всякими пасовать не пристало. А ещё помнил он крепко, что лишь по прямому пути ему сказано было идти, а кривые дороги для него были заповеданы.
И тут вдруг леший ему орёт и рукою вперёд кажет:
– Гляди, Ваня – эвона!..
Приложил Яван руку ко лбу козырьком, посмотрел, прищурясь, вперёд, а не так чтобы от них далеко взгорок некий всколдобился, как бы гряда из утёсов не шибко высокая. А в ней расщелина явственно виднелася. Неужели в самом деле пещера? Побратимы туда и двинули. И до того песок там оказался раскалённым, что терпеть им более не стало моченьки. Сильван первым не выдержал и бегом припустил, а за ним и Ванька как заяц кинулся. Лешак-то даром что видом громила, а такую выказал прыть, что и Явану не снилась: допекла его эта духовка аж до нутра, ещё бы совсем немного, и подрумяниваться наверное он начал бы…Насилу-то добежали. С разбегу в пещеру шасть – а там благодать и супротив жаровни этой треклятой весьма прохладненько. Стали они дышать часто-часто и не сразу-то продышалися. Яваха спасению их обрадовался, Сильвана по плечу вдарил, смеяться стал и жизнью очевидно принялся наслаждаться. Да и Сильван, уж на что с юмором у него была беда, а тоже осклабился, захмыкал да захрякал. Кто ж удаче-то не рад!..
Поуспокоились они вскоре, смотрят, а пещера куда-то вглубь ведёт: проход виден в породе той горной, не узкий собою и не широкий. И всё внутри опять же своим светом светится, как и положено в подземном этом месте. Не нашли наши путники ни сил в себе, ни желания достопримечательности пещерные обозревать, расселись они на полу, развалились: устали ведь, притомились... Вот полёживают они там, молчат, просыхают, и вдруг в это самое время где-то в глубине пещеры такой шум да лязг взгремели, что братовья ажно вздрогнули в своём расслаблении. А грохот-то тот ещё там раздался: только дзинь-дзинь-дзинь! да брязь-брязь-брязь!
Во мгновение ока Яван на ноженьки привскочил и за плечо побратима схватил: мол, тихо!.. Прислушался напряжённо и говорит лешему поражённо:
– Да там сеча никак происходит?!
Послушал, послушал ещё – ну точно: брань тама лютая идёт, и судя по звяканью да по грохоту, не менее чем дюжина воев рубятся, видать, в пещере промеж собою. Подхватывает Ваня свою палицу споро – да ходу вперёд по проходу. Ну и Сильван, вестимо, за ним топает – без Явана-то он куда... Не так уж много пробежали, а уж домчалися куда надо. И до того громкая эта дребедень вдруг стала, что даже уши у них от звону позакладывало. Акустика там была классная, ничего не скажешь…Тут низенький потолок вверх попёр, и открылся перед братьями широченный грот, в коем увидели они в удивленьи великом вот что: не десять, не двадцать, и не сто – а бился с невидимым ворогом один-единственный воин! Но зато какой!.. Высокий статный старик в чудной, навроде как кожаной, накидке метался по пещере, словно лев в клетке. В обеих руках держал он по мечу вострому и ловко да молниеносно вертел ими в воздухе да живо крутил, отбиваясь от кого-то невидимого с мечом одним, но зато с огненным. А за левую ногу старый воин цепью светящейся к стене был прикован.
Залюбовался даже невольно Яван, с какой лёгкостью и изяществом старче с мечами своими управлялся: поразительные у него были техника и сноровка. Виртуоз какой-то просто!.. Да только не шибко ему умение евоное помогло. Не так уж много времени прошло, как вдруг сверкнул меч огненный, будто молния, и словно веточку, руку левую старику отрубил. Да вот же диво-то: старик и с одной-то рукой продолжал зело яростно биться! Лицо у него лишь от боли сильной скривилося. А самое удивительное – кровь из раны вовсе, оказывается, у него не текла! Ну не просочилося ни одной капельки! «Видно, тут какое-то чародейство...» – подумал Ваня в недоумении. И в это самое время сызнова блиснул огненный меч: только вжик! – и старикова голова отчаянная с плеч его широких, будто капустный кочан, свалилася и по каменному полу, скача, покатилася. Рухнуло обезглавленное тело ниц и застыло недвижимо, а меч ужасный во мгновение ока погас и повис в воздухе, словно на гвоздике, от врага своего поверженного недалече. Переглянулися братовья в обалдении немалом, плечами пожали, а потом Яваха хотел было на поле боя пожаловать, но Сильван его за руку попридержал: погоди, говорит, братан, обождём малость, тут-де спешить не надо, а то, мол, не будем рады...
Чтож, Яван не стал фордыбачиться – можно, отвечает, и подождать...
И вот – минута, может быть, минула – а отрубленная голова сама собою вдруг задвигалась, по направлению к шее покатилася, аки мяч, и моментально к ней и приросла. А рука, которая первою отрублена-то была, прям по воздуху к тулову поплыла и тоже, значит, на место прежнее прилепилася. Воин же убитый зашевелился, сел медленно, головою потряс, зубы от боли оскалил, да неспеша на ноги и восстал, качаясь будто пьяный. И только он, значит, выпрямился во весь свой рост, а меч волшебный красным пламенем как полыхнёт! Разгорелся он вскоре преярко, как и прежде, да и начал в воздухе себе поверчиваться. Всё быстрее и быстрее вертится, словно кто невидимый и вправду его держит да преловко оружием сим манипулирует... Старикан тогда, не будь дурак, оба свои меча с земли подхватил и пред собою их выставил, защищаясь. И сызнова у них там битва, значит, пошла... Долго они рубились, да только вновь старому витязю не подфартило. Сначала нечистая эта сила в руку его уязвила, затем в ногу, апосля в бок, ну а напоследок огненный меч в самое сердце ворогу своему вонзился и на месте его окончательно поразил. Грянулся убиенный оземь, только цепь на ноге у него зазвенела, да мечи, из рук выпав, об пол загремели. И тишина...
Побратимы на это диво во все глаза глядят, удивляются, а с места не ворохаются. Ан всё-то в точности повторяется! Снова оживает вскоре старый бояр, сызнова с невидимкою бьётся яростно, опять мечом огненным поражается и на пол, будто сноп, заваливается.
«Что за дела?» – не возьмёт в толк Ванёк игру эту странную в одни как-будто ворота. Уже в седьмой-то раз старый мечом волшебным убивается – а встаёт, оживает, и заново биться принимается. Поднадоело это зрелище Ване. «А ну как я старому-то пособлю...» – он подумал. А с другой-то стороны как-то и боязно, бо уж больно меч огненный грозный. «А-а! Была не была! – решился наконец Ваня. – Где наша не пропадала! Чегож я тут – посижу, погляжу, старика не выручу, да и назад поворочу? Хорош тода я буду вояка: не богатырь, а бояка!..» Дождался он, покуда сеча в восьмой раз возобновилася, плюнул в сердцах да словно орёл вперёд и ринулся. Раз, два – и Яван на поле боя с палицей наперевес предстал! Старикан аж в сторону шатнулся да на неведомого воина озирнулся, но рубиться не перестал с тем мечом, поскольку тот наседал на него неуёмно. Изловчился тут Ваня да как треснет по мечу огненному своей палицей!
Ой, чё тут было! Ёж его в рать! Как полыхнуло вдруг зарево огневое преяркое – поярче даже солнца! Точно! И такой гром там взорвался, что казалось, своды пещеры рушиться на них начали. Сильван от страху где стоял там и повалился, да дурным голосищем завопил: думал – хана! – вот уж и смерть она… Ужасно лешак перепужался – чуть было с душою от ужаса не расстался, ну а Ваня от вспышки света зажмурился крепко, да так там и застыл, не в силах глаза будучи разлепить. Ждал он уже было, что мечина этот колдовской и ему башку на фиг отсечёт, и будут они тут с этим дедом воевать незнамо с кем до скончания века. А потом как-то всё поутихло. Ванюха глазик один приоткрыл и видит: меч-то огненный потускнел заметно, а потом словно с гвоздика своего сорвался, вниз упал и в пол врезался. Да, торча там, и погас.
Старик же, выпуча глаза, на происходящее дивился, а узрев что ворог его потух, кинул мечи свои оземь и на колени в изнеможении рухнул. А потом руки вверх воздел и захохотал диким хохотом, будто сумасшедший. Но вскоре смех его громкий рыданиями горькими сменился, и целый поток слёз по щёкам его впалым покатился.
Недолго всласть порыдав, оборотил старый бояр лицо своё суровое к Явану и сверкая очами, возопил громогласно:
– Слава тебе, спаситель мой доблестный! Стократ слава тебе, ярой боравый! О, если б знал ты, если б ты знал...
Прижал он к бритым вискам кулачищи свои громадные, застонал и из стороны в сторону закачался. А потом воспрял он духом, к Явану руки могучие протянул и голосом гремящим стал петь ему хвалу:
– Спасибо тебе, богатырь неведомый за спасение грешной души моей! Отныне я в долгу у тебя неоплатном! О, пресветлый Ра, ниспошли парубку этому благо радости светлой! Пусть умножатся неисчислимо друзей его милых рати, и пусть враги его ярые повергнутся во прах! О светлоокий витязь – да преисполнятся все мечты твои, упования! Да пребудут дни твои в счастии и в довольствии полном! Да поможет тебе светлый разум уявить в жизни Правь путеводную! О Ра! О Ра! О Ра!..
Яван же на эти речи поморщился еле заметно, а потом улыбнулся широко и незнакомцу ответствует:
– Да полно орать-то, батя! Уж больно сильно хвалишь – того и гляди захвалишь!
Подходит он к старику коленопреклонённому, под мышки его берёт да на ножки становит аккуратно, после чего вежливо к деду обращается:
– Ну здравствуй, мил человек! Поравита от нас и тебе! Давай-ка меж собою познаемся, да вестями всякими обменяемся, а то уж больно необычно для меня всё виденное. Меня, старче, Яваном Говядою кличут, а это вон побратим мой, лесной человечище Сильван-богатырь, а по-нашему леший. Ну а тебя как звать-величать следует?
А дед, словно медведь, Явана облапил, стиснул радостно его в объятиях, затем трижды поцеловал и всхлипнув, таки слова сказал:
– Буривой я, сынок, Поравитель былой Расиянья, царь...
Поражённо Яван на старого богатыря уставился, а потом чуть ли не заорал:
– Как?!!! Да неужто ты и есть тот царь легендарный, о коем нам праведы сказки в детстве сказывали?! Эко диво-то! Да-а…
Потупил взор старый воин, вздохнул тяжело, да и отвечал с печалью в голосе:
– Уж и не знаю, чего там вам болтуны набрехали, а только в том правда, что я и есть тот самый Поравитель Буривой, непобедимый ярой и воитель, Царь царей и Мира владыка... Тьфу ты! Небось видел, какой я теперь непобедимый?
И посмотрев на Ванюху взглядом хмурым, крякнул старый и рукою махнул.
– А скажи-ка, человече, с кем это ты устроил тут сечу? – пробасил тут доселе молчавший леший. – Меч витающий мы видели, а противника твоего – нет.
Встрепенулся от слов сих древний витязь, взор горящий на меч потухший он кинул, стоявшего на пути его Ваню машинально отстранил, и на негнущихся ногах к оружию волшебному двинулся. Подойдя же к нему, словно сомнамбула, на колени пред мечом почтительно он встал, за ручку узорчатую взялся, из камня вытащил меч медленно и поднеся обеими руками его к устам, клинок голубой поцеловал в благоговении. Да и вновь разрыдался в волнении.
Поплакал старый воин чуток, немного успокоился и произнёс умиротворённо сквозь слёзы:
– Прощён. Прощён! Наконец-то прощён!
Да на ноги как вдруг вскочит проворно! По цепи светящейся, ногу ему сковавшей, как жахнет! Та с лязгом на пол и упала, да с глаз долой и пропала.
– Что с тобою, дядя Буривой? – Яван героя былинного вопрошает.
А тот рот до ушей растянул в ликовании, кинулся живо к Ване да опять его, значит, обнимать стал в энтузиазме. У того даже рёбра затрещали от этой ласки.
– Спасибо тебе, Яванушка, богатырь ты мой дорогой! – загремел, смеясь, Буривой. – Избавил ты меня от наказания адского! Ух, как я рад-то!..
Да, оставив Явана, на радостях и Сильвана обнимать принялся – аж на воздух его поднял, амбала двадцатипудового. Осталось у старого ещё силушки будь здоров!
– Ох, хлопцы, уж и не знаю, как отблагодарить-то вас, – продолжал Буривой, перестав обниматься да тискаться. – Ничего-то у меня теперь нету... Разве что меч вот этот. Да уж извиняйте – не могу я вам его дать: заклятый ведь он, для меня лично великим праведом Равером скованный. Силою Ра неодолимою был сей меч когда-то напитан. И имя у него есть: звать его Круширом!.. А ну-ка, побратимы, гляди! Давай, мой Крушир, руби – да души смотри не губи!
И не успел он договорить, как меч из руки его – швись! – и выскочил. Да как начал по пещере широкой метаться, воздух рубить да колёса крутить – аж блеск да сполохи везде пошли. А свист-то какой поднялся! Кажись, сам воздух пещерный меч необыкновенный на куски порубал. А Буривой на выкрутасы своего оружия любуется, довольным этаким стал, подбоченился, грудь выпятил гордо да знай поглядывает на Ваню хитро.
– Хватит, пожалуй! – воскликнул он наконец, зрелищем сим насладившись. – Крушир, угомонись!
Тот враз и затих да в воздухе повис. А Буривой и говорит:
– Где же ножны мои? Вот бы сюда их...
И о чудо! – на боку его ножны возникли из ниоткуда! Были они золочёные и украшенные богато: сразу видать, что царские.
– В ножны, Крушир! – скомандовал Поравитель.
Тот погас сразу, к ножнам, будто магнитом притянулся и туда юркнул. Яваха же, на то глядючи, удивляется, улыбается да головою патлатою качает.
– Да, – говорит, – лихо! С таким оружием врагов бояться не пристало. Ну, да что мы всё о боях? Пора, я думаю, и позавтракать. Как, дядя Буривой – поснедать с нами не откажешься?
Вестимо, что тот согласный – а иначе-то как! Вот садятся они поудобнее на пол каменный, и Яван скатёрку из котомки вынает и заклинание сказывает: питья да яств всяких заказывает. А когда всё просимое появилося, тут уж ярою Буривою удивляться черёд пришёл. И действительно – виданное ли это было дело получить таким образом то, чего только душа твоя ни захотела – да ещё вроде и без труда… Это ведь была не ерунда.
– Ба-а! – развёл руками старый. – Твоя скатёрка, Ваня, моему Круширу будет под стать!
Покушали они знатно. Особливо на хлебушек чёрный рубака спасённый налегал: так на него навалился, что чуть было даже не подавился. Потом молоком снедь он запил, горло прочистил и говорит:
– Не поверите видимо, а я, побратимы, аж три тыщи годов и крошечки хлеба даже не видел! Ага! Голодать, правда, не голодал, а еды не видал: подпитывался ни с чего, так само…
Под конец чаепитие неспешное они устроили и побаловали себя малиновым чаем. Буривой тут свой рассказ и начал:
– Эх, ребятушки, соколики вы мои ясные, и для чего, скажите вы мне, на Земле нашей матушке человек-то живёт-поживает?
Пытливо взглянул он на своих спасителей, вздохнул тяжело и продолжал раздумчиво:
– Для своего толечко живота? Али для детушек своих малых? А может роду-племени обречён он служить до своей смерти? Или ради общего человечьего блага усилия его должны быть направлены?
Замолчал рассказчик ненадолго, словно с мыслями собираючись, а потом вновь рассуждения свои продолжил голосом звучным, внятным и раскатистым:
– О том Прави светлое учение от Отца нашего Ра Сущего нам вещую весть посылает и через сердца наши малые от Его Великой Се-Ра-Деяны через вязкую тьму к нам пробивается! И вещует птица чудная Правь, что не только о себе человек печься обязан. И не о близких лишь своих у него забота быть должна. И не токмо о дальних. Хотя об этом вот всём чаще всего у нас душа в заботах и пребывает… А всёж-таки есть, мои детушки, середь целей человечьих и вещи поглавнее, без коих прахом пойдут все наши достижения! Великим Радеянием, а попросту радением то дело называется, и сиё занятие радостью разнообразной в сердцах нашенских отзывается, силу необоримую нам даёт, и вперёд нас ведёт... Куда ведёт, спросите? А в Ра и ведёт, поэтому и прозывается эта дорога Верою! Ну, это потому, что ведёт она в Ра – значит, Вера... Кто ведёт, спросите тоже? А Сам Ра и ведёт – только незаметно почти для нас, чуть ли даже неявно… Так надо! В основном-то мы сами идём – вот и забредаем чёрт те куда! Не всяк из нас ведом Правью, уж поверьте... Без радения-то что за человек?! Так... говорящая скотина, хитрый подлец да жадюга ненасытная. Шкура! – больше никто! Иной хоть весь мир дотла спалить-то готов, лишь бы вволю тушку свою понежить да похолить. Тьфу! – не люди, а отбросы!..
Сплюнул Буривой сердито, очами вспыхнул, а потом продышался через нос акцентированно и продолжал побратимов агитировать:
– Вы, наверное, в толк-то не возьмёте, отчего это воитель на манер праведа всяку хрень-то нудит – так я вам отвечу… Жизнь меня осмыслению научила, а ещё более смерть моя и посмертие пекельное. Есть с чем сравнить. Многое мне тут-то открылося... Ранее-то, ребятушки, люди дико на Земле жили, на матушке. Да и не людьми они были, а зверьми в основе... Хотя, по большей-то части, зверями мы и осталися – вон Сильван-то не даст соврать! В природе земной живём мы не бог весть как. Ума не приложу, почему так! Навроде мы здесь не совсем и свои... «Попечителей» наших о том бы спросить, разтак их этак! По сравнению с прочими животными, с меньшими нашими братьями, какие-то мы неприспособленные, хилые в общем, да слабые. Вот друг без дружки-то и не можем: не спастись нам в одиночку, пропадём… А зато злобищи в нас – ого-го! Куда там медведю или там волку! Да и хитрости с коварством – через край: аж горит всё внутри, не перегорает. И всё, кажись, задумано для того, чтобы мы тесно бы жили – по необходимости, а не по любви, друг к дружке лепились бы и, как следствие, сильный слабого бы давил. А этим преступным гадам того только и надо... Мудрёно придумано: чтобы умный скот сам себя кормил бы да пас бы и впридачу сам себя бы ещё и закалывал! А! Каково?..
Яван-то с Сильваном сидят себе спокойненько да слушают говоруна охотно, а Буривой зато раздухарился, разошёлся; сразу было видать, что человек он был пылкий да заводной. Сам-то представительный такой, из себя зело видный: черты лица имел он будто каменные, глаза большие, карие, нос орлиный, а вислые усы и длинный чуб на черепе бритом словно снег у него были выбеленные.
Потеребил он ухо своё большое и далее рассказ свой повёл:
– Как бы там ни было, а черти ведь над нами не одни – есть в бренном мире и светлые силы, а свет ведь завсегда притягательнее темноты! И хоть долгонько плохие времена длилися, а и они изменилися. Скучновато стало людям по-звериному жить: всё охота вам да охота... Поневоле станет неохота. Ум-то ёмкий не зря нам был дан: подмечали мы, примечали, смекали да прикидывали, и разные виды видывали. Следили предки наши за всем внимательно, и кучу всяческих следствий упамятовали. Ну а от следствий и до причин дело дошло. Вот солнце разума слегка и взошло... Да не, не взошло – вру! – забрезжило только малость... Но и этого было немало. Умы у людей чистые тогда ещё были, как губка сухая – не напиталася в них ещё всякая чепуха. И вот думали они, думали и стали наконец силу высшую над собой подмечать. А такой-то силы пропасть сколько везде было! Человек ведь был слаб, зато природа – эвона какая! Море, к примеру, бурливое, бури сильные да волны приливные, наводнения ещё топящие да громы-молнии грохочащие… Не говоря уже о землетрясении да лавы огненной извержении... Ну, и в прочих угрозах да страхах недостатку не наблюдалося. Да и не только стихии злые людей пугали, ибо почитай что любой зверь большой человека мог ведь сожрать, подмять да на рога поднять... Вот и стали бедные людишки поклоняться грозным тем силам да унижаться пред ними просительно. Короче, нашли люди себе «богов».
Долго, ох как долго предки наши далёкие повелителей сих мнимых почитали, и над собою главными их считали. Ну, дети они и есть дети – чего с них взять-то! Как в игрушки какие играли...
Взял старый со скатерти чашечку чаю, пару глоточков отпил и назад её поставил, после чего заметил рассудительно:
– Но, ребятки, как бы там ни было, а и дети взрослеют ведь. Разума яркий луч через тёмную тучу ума человечьего вдруг блеснул! Нашёлся во времена те древние один прозорливец, великий человек. Пророком светлым он оказался...
Горделивым взором окинул Буривой благодарных своих слушателей и торжествующе голос возвысил:
– Он Ра постиг!..
И продолжал через паузу:
–Этот человек первым из всех нас Ра в своё сознание принял! Его за то Раимой и прозвали – раньше-то его кликали инаково. Стал народ наш древний по учению тому Раимову жить: сначала немногие, потом всё больше и больше, покуда все до единого его не переняли. Происходило это не сразу, не взрывообразно: сначала молодые, как более податливые, учение сиё на вооружение взяли – да Раима этот с молодёжью только и занимался! – а по мере их старения расширялося и поле учения... Со старых же толку в новизне мало ведь, как говорится – глину из горшка-то не перелепишь! Ы-гы!.. И как, спросите, одному человеку удалось народ целый переубедить? Может, думаете, принудил он их к тому – силой ли, хитростью ли? – Ан вот и нет! Полюбовно, добровольно весь процесс происходил, потому что толк очевидный от учения того каждый находил, и причём не где-нибудь в будущем туманном – а быстро весьма, сразу, разительно и для всех пользительно... Раима-то на гуслях знатно играл, да на дудке там, на свирели... И как играл! Говорят, послушать его сходилися даже звери, птицы крылатые на звуки чарующие прилетали, рыбы речные из глубин всплывали, и гады из нор выползали. О людях же и говорить не стоит даже: те смеялись и плакали, а некоторые на землю в корчах падали и дым вонючий из себя изрыгали, словно в них гадость какая перегорала. Позже, говорят, их было не узнать...
И настали, в общем, на Земле нашей счастливые времена! Расцвела она в трудах людских садами дивными! И многое тогда по-другому, чем ранее и чем даже теперь, было: поунялися ветры да вихри, не стало потопов лихих да наводнений, пропали без следа засухи жарящие да ливни бушующие с грозами, смягчилися трескучие морозы... Воздух стал чистым и прозрачным да таким живительным, что даже кушать не шибко тогда хотелось: подышал свежим ветром – и уж сыт-то почти!.. И люди тоже изменилися. Трудно даже представить себе такое… Ну вот, к примеру, помните, как у нас на белом свете спокойным летним днём чудо же как хорошо: едва-едва набегающий ветерок пахучие травы колышет, в ясном небе солнышко лучезарное пышет – и такая-то вокруг благодать, что словами не передать! А люди какими прекрасными кажутся! В хрустальном воздухе голоса серебром рассыпаются, все смеются да улыбаются, радуются душою да друг дружке помочь стараются. И так-то славно кругом да ладно – умирать не надо!..
Тут старый вояка рассказ свой прервал, поскольку голос у него предательски задрожал, а на глаза набежала скупая мужская слеза. Взгляд его затуманился, ибо пришло ему видно на память что-то родное, щемящее, утерянное навсегда, что не вернёшь уже никогда.
Но недолго старый воитель воспоминаниям пленительным предавался. Зажмурился он крепко, головою тряхнул, из мощной груди воздух выдохнул, и улыбнулся чуть виновато:
–Эх, вспомнилось… Как живое пред глазами встало... Ну да ладно. Так вот. Я о том глаголю, что и в наше даже время что-то похожее на времена те старинные случалося. А тогда это обыденным делом было, а вот отчего эдак-то деелось – не ведаю. Золотым Веком в памяти человеков счастливая та пора запечатлённой осталася. Люди позже так её и прозвали: ПОРА!.. Не ладная пора, и не славная, а просто-напросто – пора… Это потому, что предки наши по Ра старалися тогда равняться, лучше нас умели они жить и не приходилось им, как нам, тужить…Учение-то Раимово замысловатостью ядрёной не отличалось. Да что там – ясным оно было, простым, и для всех людей понятным, а главное – действенным на удивление! Сам-то Раима пожилым весьма уже был, когда постижение своё народу открыл. Творил он чудеса разные: души целил, болезни легчил, и, говорят, не ел ничегошеньки – от силы Ра непосредственно питался и тем, значит, пробавлялся. Тогда-то люди светило наше славное сильницей Ра и прозвали – солнцем то есть. По иному же ещё Оком, Сердцем, да просто-напросто – Ра, и всё тут! – солнышко рекли-то в народе…
Улыбнулся Буривой, засветился очами и рукою пред собой провёл плавно.
– И дни счастливые на Земле потекли – ох, и счастливые, ребятки!.. – вдохновенно чуть ли он не пропел. – И долго-долго та Пора Великая длилася! Это только так говорят, что, мол, век – Золотой Век – а на самом-то деле не счесть тех веков-столетий в нём было. Одним словом – целая пора, да и всё тут! А почему, вы спросите, это дело удалось-то? А вот – тайна это, провидение Богово. И вроде как ничё мудрёного в учении Раимовом на первый взгляд-то и не было. Никакой книги назидательной потомкам он не оставил. Да и не было тогда книг-то – приходилося полагаться на память. Запрещать он тоже ничего не запрещал – ни одной заповеди не назвал, хотя и крали люди ещё тогда, и убивали, и грабили... Любил Раима говаривать, что людей добру учить надо, а от зла они тогда и сами отстанут. – Он лишь Правила людям дал! И до того те правила пустяковыми да вроде как ребёнком придуманными сначала-то показалися, что многие даже смеялися. Ну, смеялись и смеялись... А детишки между тем со странным весёлым старичком играли да незаметно эдак правила те и перенимали. Видать, подходили они более для детского разума...
Прервал старый свой рассказ, перевернулся, кряхтя, на другой бок и пробурчал устало:
– Ох, и спать же охота! Не иначе как после еды меня размаривает. Ещё бы – столько годов почитай и маковой росинки во рту не наблюдалося – вот брюхо пищу-то и не уваривает. Отдых мне нужон, робяты. Может я того – потом дорасскажу, а?
Только Яван с Сильваном в один голос его упрашивать стали: не-а, говорят – сейчас рассказывай! Прям затаив дыхание внимали они повествованию. И уговорили-таки бояра старого, уломали. Усмехнулся Буривой, усы разгладил, с мыслями собрался и неторопливо продолжал:
–Ну, так вот… О правилах, значит, Раимовых... Как я уже говорил, незатейливыми они были. Во-самых-во-первых человек по Ра свой курс должон был править, и стоять в сём деле ему было надобно крепко-накрепко. Это значило – жить просто. И всего делов-то… Любой дурак ведь знает, что такое «просто» – большого ума на это не надо. Не нужно ничего лишнего настоящему человеку, ибо морока одна да зло от излишеств всяких да роскоши… Так что перво-наперво наш брат Мере обязан учиться, чтобы ни лихвы, ни ущерба нигде не допустить, и чтоб попадать всегда в самое яблочко – то есть в достаток. У нас так-то ещё говаривали: коли просто будешь жить, то не будешь, брат, тужить! А ещё: живи просто – доживёшь лет до ста! Во как!.. И второе правило тоже не шибко заковыристым оказалося. По нему люди друг с дружкою перед оком всевидящим Ра Вено Великое заключали. Пред Отцом Ра все люди ведь сравнивались: и высокие, и низкие, и толстые, и костистые... Солнце ведь всем без исключения светит, никому в своей силушке не отказывает, да как жить каждому, не приказывает. А коли люди признавали, что все они до единого дети Божьи, и у них в сердцах есть Ра как бы кусочек, то кичиться да над прочими возноситься им как-то не пристало. И в знак того, что люди свой долг перед Богом признали и в одной связке зло порешили они избывать да всемерно совершенствоваться, они веночки себе на головы на праздники надевали – чтоб, значит, об обете том не забывать… Так что второе Раимово правило равенством называлося…Третье же его правило и вовсе было понятным: каждый человек должон был по Ра бытовать – работать, значит, жизню в труде проводить. Не все же от сильницы Ра питаться напрямую могли, хотя гутарили, что весьма многие. Уж и не знаю, правда ли то али ложь – было ведь это давно. Но как бы там ни было, а никто в Золотом Веке на чужой шее-то не сидел: каждый и для себя и для другого какое-либо благо добывал, а мастерство приобретённое в общую копилку – неумелым то есть – передавал. Никто тогда не хитрил да от работы не отлынивал – сознательно всяк трудился. Вот у всех всё и было…
И вот ведь как умно правила те составил Раима: Первое правило как бы основным для прочих приходилося; второе – на первом зиждилось; третье – на двух предыдущих. Ну и так далее в том же духе… Выходит, чтобы работать да благо оттого иметь, не нужны были усилия чрезмерные, ибо лишнего да роскошного человеку не надо было ведь. Не мог также один другого принуждать да на себя пахать заставлять, ибо этого второе правило не допускало. Вот жадных да хитрожопых и не стало – радивому да свободному таковым-то быть не пристало... А четвёртым правилом Раима радость поставил, а вернее – она сама собою как бы возникала, из трёх первых вырисовывалась. И то! Ежели простой человек в обществе равном на самого себя умело работал – он же себя и уважал за то. Никто в лиходействе не упражнялся, пустого не попускал – вот и не было в душах злобы да зависти. К этакому человеку радость да весельие сами собой приходили – как награда от Ра за правильную жизнь... Ох и любили тогда люди радость творить, Ра душой отдаваться – по нашему радоваться! Праздников было у пращуров много. Сейчас этого не понять, но и работа частенько праздником являлася. И во всех случаях народ Ра искренне славил да себя веселил, не говоря уже про других. Каждый пел, плясал, играми подвижными забавлялся, потому как сызмальства таким умениям обучался. Ценили люди очень шутку да слово ёмкое – понимали они, что слово оружием является мощным, и училися всю свою жизнь владеть им изощрённо, таким-то образом ещё в зародыше как бы врага убивая: гордость, к примеру, уныние, да пороки зарождающиеся...
Вот только себе представьте... Утро раннее пробуждается, на зорьке Ра сияющий нарождается, а уж крики-то отовсюду летят: «По Ра сей денёк!.. По Ра!.. О Ра! Ура! Ура!..» Первыми после снеданья дети на улицу высыпают, а за ними и прочий народ, не исключая и стариков степенных. И пошло веселье... Коли работают на полях, так во всём праздничном, да с песнями непременными да ёщё толокою — никого не оставят валандаться одного. Ну а ежели работать не надо, так дети в игры на горе грают, молодые по-Ра-гоняются – упражняются, значит, да со-Ра-венуются: силы свои молодые испытывают, стараясь с лучшими вровень стать да друг от друга не шибко отстать... Иной раз и деды на соревнования выходили и такое казали, что молодым и не снилось... А то песни запоют хором. Умели тогда петь здорово: так слова подбирали, что вибрациями благотворными болезни отгоняли и дух святой в души свои принимали... Или на природу куда пойдут, в поход: на конях ли, пеше, али на лодках весельных – или зимою на лыжах... Знали они места святые, где сила благая из земли излучалася. Там Ра славу опять поют, венки плетут, обедают и слушают праведов, а потом опять веселятся. Сильный люди от праздников получали заряд!..
Вот за то, что предки по-Ра-вь, жизнь то есть по Ра, славили, их соседи православными и прозвали – и мы так-то и поныне зовёмся, хотя многие Веру предали, за что горем упились да умаялись бедами…Ну, да о том-то потом, а пока я о пятом Раимовом правиле поведаю... Правда у него пятою шла! Это, значит, чтобы каждый мог бы ведать по Ра! И ничего сложного да заумного в таком любомудрии не было. Ежели простой человек о первых четырёх правилах пёкся, то, конечно, он и толковать о жизненной правде мог складно. С самого раннего детства обучение этому начиналось. Книг-то, говорю, не было тогда. Подзовёт бывало деда седой огольца малого да ему и скажет: «А нут-ка, ручку свою покажь! Чё сказать-то о пальчиках можешь?» Ну, тот и рассказывает: этот, мол, мизинчик то есть, о простоте глаголет – скромненький-де он; безымянный – равенство обозначает собою, ибо он не большой и не малый; средний – работу означает, ибо он и длинён, как сама жизнь, и посерёдке ладони находится; а вот это – палец указательный, он как бы на путь к Ра кажет, а путь тот обязательно через радость пролегает. Напоследок же ученик пальчик большой оттопырит, а прочие сожмёт – вот вам и правда готова!.. С тех самых пор сей знак – с пальцем большим оттопыренным, кверху направленным – у всех рассиян доднесь указанием служит правильности, а пятерня ладонью прозывается, ибо правила Раимовы вели к ладу... Ну а в самом же конце сожмёт мальчик крепко все пальчики, – большой, значит, приставив к остальным – и вот он, кулак непобедимый! И любому становится ясно, что сила в единстве сих немудрёных правил заключается. Назвал Раима начальный сей свод Малым или Пятёрным Коном, полагая под сим названием что-то изначальное, как бы основу основ. Вот, пожалуй, об этом Коне и всё…
Чего ещё вам порассказать-то?.. Ага! Люди тогдашние Ра Отцом своим почитали, а себя, знамо дело – сынами Его да дочерьми. Так и звалися: Ра-сын – коли речь шла о мужчине, и Ра-донья – ежели о женщине шла молва. Страну же свою обширную Расияньем прозвали, а по-простому Расией... Никаких жертв да подношений Ра тогда не подносили и зазря Отца о пустяках не просили, да и не унижались пред Богом, как соседи южные. Могли даже в сердцах Папаню и ругануть – за условия Его жизненные не всегда приятные… Но вот уважали и любили люди Ра – это да! – за то что Он жизнь им подарил и средства к ней дал…Короче, отношения людей с Богом были как не где-нибудь, выдуманные там – а как в большой семье. Раз велел Ра тут жить, то не надо скулить! Бог не Ярошка – он всё знает! Как и праотец старый – работник он не шибкий, зато не допустит ошибки: раз сказал – значит надо! – и всё будет ладом… Отсюда к нему и уважение, так что долой упрямство да раздражение, хватай вилы, лопаты да пилы — и топай вперёд работать! Будет тогда чего лопать… Так и Ра: все ведают, что Он есть, да вот где – невесть. Ну и ладно – не кажется народу, значит, есть тому причина весомая, значит, люди не скот пасомый, а есть у них вольная воля – по ней им и доля…
Нету, ребята, над людьми начальника! Никто не властен им приказывать, даже сам Ра! Нужно только одно: разум свой крепить да по Прави жить, и будет всё лучше у нас и лучше, пока трудом да творчеством благодатным не создаст человек всеобщего Рая. А уж после того, коли это действительно Рай нерушимый окажется, а не подделка блескучая да чёртова лажа, то Отец наш нам откроется и сольёмся мы с Ним в Одно!.. Ну а новый Рай другие строить будут, из праха бесконечного созданные, а мы в Боге болеть за них станем да радоваться...Так что, молодцы, много нам ещё пота да кровушки пролить-то придётся, покуда на верный путь из своих беспутий не выйдем! Ра-бытать надо!.. Да не лениться и не отчаиваться!.. Человек ведь, работая, как бы уважение Ра оказывает, сыновье свое почтение ему показывает. В Золотом-то веке работали все человеки – от души, с природой в гармонии, радиво. Вот зато и жили счастливо… Другой же данью Ра веселие да радость были. А они--уж как бы кому по другому-то не хотелося! – тогда лишь истые, когда человек целокупно живёт, независимо, когда другого под себя не гнёт, не унижает, а себя развивает...
Буривой тут воодушевился заметно, на корточки быстро воссел да Яваху в грудь пальцем своим ткнул железным.
–Вот скажи-ка, паря, – громко он загрохотал, – слово «развиваться» от чего происходит да что означает?
Яван на то улыбнулся даже. Глянул он вояке старому в очи его карие да, словно ученик на уроке учителю, бодрым голосом и отвечает:
–Слово это от двух слов происходит, дядя Буривой! Во-первых, – «раз», а это значит «один» или «единый». Это Ра цифра. Ну а во-вторых, от слова «виться», что означает "жить, по спирали завиваясь". Таким образом, истинная жизнь должна лишь к Единому двигаться, по тому пути, который Ра установил, отсюда – « развиваться»…
Буривой в усы усмехнулся весьма довольно да как хлопнет Явана по плечу неслабою рукою...
– Получай «отлично!» – пророкотал он зычно. – Да ты, Ваня, я гляжу, парень-то хоть куда! Не токмо силён да удал, но и разумен не по годам! Добро, добро... Нет, не случайно ты тут оказался да меня от адских чар спас, не случайно…
И головою бугристою задумчиво покачал. Яван же его спрашивает:
– Дядь Буривой, а чё было дальше?
Витязь на это хмыкнул как-то не дюже радостно, и говорит:
– Ну, чё дальше, чё дальше? Сам небось видишь, к чему мы пришли: оба, хоть и по разным причинам, а всёж-таки в Пекле паримся... О Сильване пока речи тут нету – случай у него особый... Так вот! Умер Раима, умерли и ученики его достойные, и ещё многое множество доброго народу свои земные дни в умиротворении закончили... Дюже сильным да жизнестойким оказался тот строй, который люди по учению Раимову на Земле утвердили! Людей-то тогда немного рождалося: у каждого человека два-три было потомка – и всё. Качеством брали! Человек с природою дюже ладил. Не лебезил перед нею, не унижался, ибо зрел и плохие её стороны – зло то есть. Но и не воевал с нею, слишком от сурового не огораживался… Не поверите, но и в ледяной воде и чуть ли не в кипятке многие могли тогда плавать... А птицы и животные человеку подчинялися… Да что там какие-то существа неразумные – стихиями человек управлял! Бывало, зародится где-то в море-окияне неистовый ураган – а уж праведы некоторые почуяли его издаля! Собираются тогда бородатые старцы, одёжи странные на себя напяливают да и айда компанией прогуляться, в чистом поле воздухом продышаться. Придут в место нужное, станут в круг, за руки возьмутся, головы к небу задерут да песню особенную заведут. По Ра гулируют, значит... И не пройдёт и часу, а уж ветер на убыль пойдёт... Глядь, и нету урагана! Как не бывало!
Таким же образом люди и с ливнями проливными справлялися, и с засухами злыми, и с лютыми морозами – да и с прочим-то лихом. Даже с захватчиками алчными таким же макаром сладить удавалось… Ведь далеко не все люди земные по Прави-то жили, иные по другому пути пошли, своим желаниям ненасытным подчинилися да по кривой дорожке чертям в лапы покатилися. Вторгнется армия какая лихая в Рассиянье, и пока ополчение на отпор врагу собирается, а праведы-то кой-чё и сделают: хлад, к примеру, напустят неимоверный, коли зима, а летом – бурю страшную вызовут или на татей град, а иногда и того получше – соберут ос, пчёл да шершней тучу, глядь – а уж драпанула рать! Ха-ха!
– А отчего же не все люди Правь-то тогда приняли, а? – вопросил баяна Яван. – Неужно на всех сиё учение верное распространить-то было нельзя?
–Э, Ваня, – покачал головой Буривой. – О том и я не знаю. Знаю лишь, что всё северное земное полушарие входило тогда в Расиянье, а те кто на юге, были нам не шибкие други. Насильничать-то праведы запрещали! Огнём и мечом что ли Веру надо было распространять?.. Я и сам было так думал, за что тут и кукую. Позже расскажу. А так, я вам вот о чём доложу: не одни лишь мы Землёю, оказывается, руководили. Иная сила тут укоренилася, подревнее нас да поумнее. Вот в этом самом Пекле она и обитает да козни всякие творить не забывает... Черти то, братовья! Они самые... Мы-то, люди, тоже сила немалая, да куда нам супротив них – не настолько мы всёж сильны да умны, не изощрены, как они, в хитровании мудром...
– А чтож они за существа-то такие? – в волнении Яван вопросил. – Неужели тоже создания они Божьи?
– Хм! А то!.. Созданы-то они богом, да вот выбрали не Богову дорогу. От замысла Ра они отступники и за заповедную черту зла преступники. Да ещё и кичатся этим вовсю... Так-то с виду они почти как мы, только больше чуток да здоровее, и ещё рожи себе поделали красивые, только это обман – душою-то они гадкие. И дико злые! А на головах у них рожки вот такие...
И, криво усмехнувшись, Буривой две дули приложил ко лбу, а Ванька тут вспомнил подлого Ловеярку и головою задумчиво покачал.
– У чертей этих, – бояр вещать продолжал, – насколько я знаю, в богах тоже Ра ходит, но в душах ихних спесивых он вишь по-другому совсем видится, зело искажённо. Ра у них – повелитель грозный, вселенский тиран да наивный дурак – вот они, мол, его и обманывают... Хитрее самого бога себя считают!.. О том же, что Он тоже Отец ихний, они и не помышляют.
Вот от этого, несмотря на силу их и умения, вытекают и все их беды. За это они света белого не выдерживают, горят поэтому и как крысы под землёю от Ра скрываются… Вот эти-то горе-руководители и сотворили на нашей планете взаимопожирающую круговерть. По другому-то они не умеют. Если хотите знать, они и нас-то сотворили, вернее – тела наши, только здесь у них получилася досадная одна неувязочка... Оказалося, что мы, люди, способны из под власти-то ихней вырваться! Да, да! Пусть и не все, и далеко не всегда – да и трудно это страшно! – но важен сам факт! Смогли – и многие весьма… Они теперь в светлом Раю обитают, ангелами прозываясь, и с чертями жадными непримиримо сражаются. Больше никто из существ на такой подвиг способным не оказался – ни животные, ни растения, ни управители даже стихий... Почему? – А неразумные они. Слепо да бездумно сполняют они чужую волю, в глубь их душ чертями заложенную: в борьбе непрестанной они живут, едят да пьют, спят да срут – а между делом потомство рождают, кое, вырастая, своих же родителей в сторонку безжалостно и отодвигает. А главное – терзают сии земные создания друг дружку безо всякой пощады и тем самым силу жизненную, от Ра сильницы получаемую, подлым чертям в подземелье ихнее доставляют. Во, брат, как...
Заметно было, что сон-дремота от сказителя вдохновенного поотстала. Разошёлся зело бояр: глаза горят, лицо да уши рдеют, голос же аж гремит под сводами пещерными. А сам ещё вдобавок и руками размовляет живописно и побратимов по телу шлёпает да пальцами в них тычет в горячке нетерпеливой.
–Ведь что интересно, – старый краснобай витийствовал, – Ра ведь не творит... тьфу ты, вру – не так. Оно конечно, творит, само собою, ещё как творит – но что, или кого? О!.. Здесь-то и зарыта скрытая закавыка – предюже, скажу вам, важная, не пустяк какой… Ра ведь, по Прави учению, главное сотворяет: самоё наше бытиё из вечного праха, в коем Всё с Ничем сливаются и как бы до Времени во сне глубочайшем обретаются. А Ра из этого праха только по Ему ведомой причине выделил вот что: энти вот самые Всё и Ничто, то есть Самое Большое и Самое Малое, но так, что они промеж собою только этими качествами и стали различаться, в остальном же никаких различий более не было…А потом он Троицу Великую из Двоицы сотворил. Имён и сочетаний у той Троицы весьма немало, но не в именах суть её скрыта. А в чём, спросите? Хм… А вот, скорее всего, в вопросах она и таится, а вовсе не в ответах. Так яснее вскрыть её удастся, хотя, по правде сказать, какая уж тут, в нашем понимании, ясность...
Вопросы же те ёмкие вона, значит, какие: ЧТО? ПОЧЕМУ? да ЗАЧЕМ?
Первый из них как бы возможность чего бы то ни было означает, Ра миру данную, как бы всеобщий такой матерьял. Второй – предоставляет причину для той возможности. Ну а третий – это вроде бы цель той возможности, причиною побуждаемой...В свою же очередь, сия Троица Великая тож на три тройки разделённою оказалася. Первая часть – на Полноту, Вечность и Многообразие. Вторая – на Истину, Благо да Любовь. Третья же – на Цельность, Покой и, соответственно, Единство… И так вот получается по веде Прави, что Единство, как цель Многообразия, может быть лишь Любовью скрепляема, а никак не страхом, к примеру, да хитростью, как его черти окаянные стараются слепить. Покой или же, другими словами, Гармония Мировая, лишь вечными да благими могут быть. Цельность же или Нерушимость только полной да истинной мыслятся...
Один лишь вопрос не открыл нам Ра и середь первых трёх вопросов его размешал. Сей вопрос есть КАК? – и то есть наша премудрая задача, чтобы головы свои в жизни нашей над ней поломать – да дров чтобы всем нам не наломать, разрешить для себя её пытаясь…
Надо, ребята, жить! Ведь никуда с сего мира не денешься, не исчезнешь – все мы им мазаны и незримо вместе повязаны. Так что не суйся заранее в Рай, да раньше смерти не помирай, – и ножками в бессилии не сучи, – а лучше рукава-то засучи и ступай трудиться! В мире нашем всяк может пригодиться. Ы-гы! Ра лишь Начало и Конец как бы самолично, в неразрывности ещё находясь, сотворил-то, потому что не было ещё никого, кто бы помочь ему мог бы... Ну, Начало – оно и было в самом начале! Описать сиё диво возможности у его потомков далёких нету. И нет у меня на вопрос сей ответу. А вот Коне-е-ц! Ого-го! По логике-то житейской конца миру вроде бы и не видно? – Не видно... А он таки уже есть! Оп-ля-ля! Парадокс вырисовывается, други – у Ра ведь главное парадоксально. Ага! Ведь Конец Миру Образ прекрасный собою представляет, лишь Правью в нашем сознании едва уявляемый – такой, знаете, недосягаемый-недосягаемый... Сим-то Образом дивночарующим да идеальным Ра и манит нас к себе ненавязчиво. Никакого принуждения да спешки тут и в помине нету – только любовь одна да волюшка вольная. Романтика!..
А теперь вспомните про Пятёрный-то Кон! Малым он называется. А есть ещё и Большой! Какой? Хм… А вот про три тройки я вам поведал только что, кои девятку собою образуют – это и есть Великий Кон Десятёрный, Кон Всему, не конец – конец ведь, по окончанию судя, что-то малое -- а именно большой, великий! Образ Ра то, в миру проявимый!.. А почему Десятёрным Кон называется, а не Девятёрным? Так ведь девятка – цифра хитрая: на какую другую цифру из десятка её ни умножай, всё равно девятка в результате получается. Это ежели ответ-то сплюсовать. И что? А-а... Бесконечная возня получается. А Раима так прапредков наших учил: в девятке этой ещё одна цифирка скрыта – она-то, невидимая, да странная, и есть сам Ра! – Десять! Единица и Ноль! Всё и Ничего! Конец и Начало!.. Сия цифра в каждой другой присутствует парадоксально и собою Кон Главный завершает... А весь промежуток между Началом и Концом Ра нам, своим сынам, отдал на радение да по своему хотению творение. И вроде как сам от дел отстранился, но... не спеши с выводами… Никуда-то Ра не пропал, не устранился – он лишь в творениях своих на Время (и Буривой палец вверх поднял глубокомысленно) затаился и по-прежнему через нас творит… А мы, значит, сотворим ему по мере своего развития. И чем более кто-то из нас развивается, тем больше воли он получает... Делай себе что хошь! Коль дурак – так шею себе свернёшь или злу в полон попадёшь. Коли с умной головой да недалёкой – живи в своё удовольствие до времени лихого – тогда и поймёшь, что делал что-то не то. Ну а коли разумным хочешь стать, то будешь Отцу своему под стать, но уж тогда, друг, не обессудь – труднёхоньким будет путь… Только у нас встарь так говаривали: у праведа хотя жизнь трудна да землянка темна, зато на сердце у него легко да в душе светло! А посему, брат, коли ты собственными руками нелепый горшок-то слепил, то не пеняй за то на Ра, что это, мол, его рук дела: Богу – Богово, а нам – своё! У Бога – Коны, а у нас – законы, и плох тот закон, который к Кону не привязан, ибо одно от такой неувязки получается безобразие... Эх, Ванюша, дело дей да душой радей, тогда и будет тебе прок! А ежели нет, то и ошивайся по адским берлогам, расплачиваясь за свой порок! Тьфу ты, и занесла же нелёгкая!..
Сплюнул Буривой раздражённо, чашку с чаем в ручищу сгрёб, отхлебнул из неё немалую толику и горло прополоскал. А потом сглотнул напиток пользительный, крякнул, прокашлялся и продолжал свой рассказ:
–Вот, ребятушки, каюсь я вам – и я таким же олухом непутёвым оказался! Ага! Когда я на свете белом родился, тогда уже позабыли люди о Коне Ладонной Пятерни, а о Коне Десятном лишь праведы знали, да другим не сказывали. О Золотом же Веке сказки лишь да легенды в памяти народной осталися... Само собой, черти людям в том пособили нехило: «просветили», паразиты, в корень их рази!.. Короче, простота из людского нрава постепенно куда-то пропала, а сложность ложная — настала, и равенство кудысь подевалося: появилися бедные средь людей и богатые, успешные да не шибко удатые... Тут же и бездельников развелась цельная прорва. Жрать они были будь здоров и вдобавок на плутни всякие оказались горазды – о правде громко они горланили, да не делали по ней ни хрена!
Вот веселия да радости-то и не стало! Ну как тут будешь веселиться, когда наглая тварь на шею тебе громоздится и силою своею в чванстве своём гордится!.. Почитай что везде энти паразиты влась ухватили, и в Расиянье в том числе, а главного середь них прозвали в народе Конязем – за то, что сей паразит Кон язвил... Не, сам-то князь и его камарилья из другого корня звание княжье выводили – из кона, вестимо, ну да народу-то лучше сиё было видимо…Я-то в бедной семье родился, не в знатной, только, по матушкиным рассказам, в небе над нашей хатою тогда орёл большой пролетал. Громко он в небе ясном кричал… Добрый то был знак! Вот мне детское первое имя – Орёл! – и дали.
Энергия бурлила во мне неуёмная – сызмальства я среди сверстников верховодил. Меня на княжий двор и отобрали – в дружину готовили княжескую. Тут я себя и показал: первым стал задирой да забиякою!.. И как раз случилася тут война... Я уже юношей был немалым... Соседи, значит, восточные на нас напали – Расея-то тогда зело скукожилась, сделалась областью малой, а бывшие рассияне по другому себя называли... Сильное, в общем, войско к нам вторглося и урон Рассии нанесли враги великий: деревни многие сожгли, сады порубили, мужчин убили, а женщин молодых и детей в полон увели. А князюшка-то наш оказался того... к делу военному неспособным – струсил он, урод, в городу решил отсидеться, а с дружиной воеводу послал на сечу, Сердана, воина смелого...
Да только вот враги оказались ещё смелее! Убили они Сердана и многих наших богатырей, а дружину расейскую рассеяли... Что ты тут будешь делать! Мне пятнадцать тогда было лет, но сидеть в стороне было не по мне. Поднял я в городе восстание и князя-предателя сверг! Собрал живо молодёжь дружинную, ополчение народное созвал – да на врага и напал! И в страшной сече победу мы одержали!..
Домой возвертаемся, а там рада собирается да князем меня выбирает... И нарекли меня в народе Буривоем -- в честь победы моей, – воев, значит, поборающим, коли кому не ясно…
Но передыху мирного нам не дали! Таж страна, которая на нас напала, она ж самая сильная в то время была. Собрал их царь армию громадную да и двинул её на нас...Вот тут-то мой талант военачальника и проявился сполна! Кажись, что задумки неприятеля я наперёд все предугадывал...Стали мы как-будто отступать, а сами то с этого, то с того бока на вражин нападали...Населению я повелел в дремучих лесах спрятаться, в чащобищах да в болотах отсидеться, и весь провиант приказал с собою забрать да увести скот... Сделалось агрессору солоно! Нападали мы на него, как соколы на ворон! И месяца даже не минуло, как вся армия вражья погинула!
Враз Расея наша пределы свои раздвинула!
И назвался я в стране новой царём! Это в шестнадцать-то годов... Во где я развернулся! Порешил я перво-наперво порядки забытые вернуть: приблизил к себе людей разумных, стал к советам праведов прислушиваться, и вскоре всё у нас разительно улучшилось. Законы людские я Конам вновь подчинил, и это нравы наладило, а изъяны починило. И длилось сиё мое ра-форматорство годов этак двенадцать...
А потом сам Ад пошёл на нас в атаку! Появились нежданно-негаданно на белом свете чудища кровожадные, и принялися они у нас хозяйничать. Уедать людей стали гады! Были они разнообразными: то драконы летучие, то змеи великие ползучие, то многоголовые великаны, то звери невероятные... Опустошила эта нечисть аж целые края. И как с ними будешь воевать? Для них же воин вооружённый – как для муравья тля!
Тогда я праведов на совет созвал.
И вот думали мы, гадали да головы свои ломали – ан никто ничё не может сказать! И тут, когда надежда крылатая из слабых рук нашего разума уже, казалось, ускользала – появляется вдруг правед один опоздавший, явившийся с другого материка. Так, мол, и так, говорит, великий царь – меня Равером-де звать, прошу у тебя прощения за опоздание! И меч вот этот самый из ножен вытаскивает... Как засияло всё вокруг, так некоторые собравшиеся с лавок даже попадали.
–Это, – объяснил мне правед древний, – меч Крушир волшебный! Я сам для тебя, царь, его сковал и напитал его силою Ра. А вот и доспехи тебе, Ра тож зараженные...
И он доспехи сияющие вывалил из мешка и добавил:
–Володей, Буривой, оружием этим, ибо отступать нам некуда – нету у нас другой планеты! И помни – чудища все эти подобны машинам: у них лишь подобие души-то имеется, и качество этой души недоношенной особое: сплошная в них кипит ярость да злоба клокочет неуёмная. Ума у них немного, зато мощь – огромная! Ты один на всей земле с чертячьими марионетками сможешь сладить. Да пребудет в сердце твоём Ра!
И меч, значит, мне протягивает.
Я-то и сам по себе силён был, как десять львов. Дерево, к примеру, повалить мог легко. А тут, значит, такое подспорье… Так я от помощи волшебной воодушевился, что шутки в сторону!..
И пошёл я на прихвостней адских войной! Один я по Расее блуждал и где находил, там с нечистью и сражался. Двенадцать месяцев минуло, а всех без исключения я их порубил. Отваги-то мне было не занимать. И хоть сам на краю гибели не однажды я стоял, а всёж победа конечная была моя...
Не представляете, какая на меня обрушилась слава! Целый водопад славы! Поток неиссякаемый! Ураган! И... не выдержала испытания трубами медными моя душа… Ещё большей славы я вдруг возжаждал! Пригрезилось мне, будто я один владыкою должон стать на земле, владыкою из владык, царём царей! Привык я к насилию, видно, али может какой изъян духовный во мне выявился... Это уж Бог ведает, только порешил я твёрдо мечом своим объединить все народы и правде-матке всех людишек научить...
Дурачиною был, конечно! Гдеж это было видано, чтобы правое дело на насилии зиждилось! Ничего же путящего из этой хрени никогда не получается, факт!
Только вот у меня, ребяты, вроде бы как получилося тогда… Это я так думал в запале. И как тут не думать-то прикажете, когда я спустя годы войны страшной и впрямь-то весь мир почти завоевал. Множество людей в сражениях братоубийственных головы свои сложили – и каких людей! Цвет народа то был, красавцы, богатыри!.. Я лично во всех значительных битвах участие непосредственное принимал, и хотя Крушир мой погас и дивную свою силу утерял, но я им порубил несметно сколько воев славных. Не было мне нигде противника равного...
Наконец, победу я праздновал. Столицу новую в южных своих владениях отгрохал – пышную дюже и роскошную. А себя Поравителем провозгласил грозным и приказал поклоняться всем прочим мне в ножки... Тьфу ты, обормот! Вспоминать даже тошно... Короче, други, понесло меня… Слетел я с катушек-то напрочь. Крут я стал до крайности, жесток да горяч. Набрал по всему свету жён себе целый курятник – с юности женский пол-то я обожал. Лучших из лучших девок навыбирал! А ещё гордым сделался и чванливым до невозможности... Это я сейчас о себе со стороны могу рассуждать, а тогда-то мне и в голову никакая критика не приходила. Не ведал ведь я тогда, что черти треклятые не токмо грубой действуют силой, а ещё и изощрённой в придачу хитростью – через игру на душах людских. Они же людей, как скот свой, сотворили и дух божий в телах грубых пленили, так что все рычаги воздействия тайного на нас у них, можно сказать, на руках были. А нам, дуракам, о том и невдомёк! Отсюда и ум наш нам не впрок.
Эх, не нашлось человека в окружении моём, который бы надоумить меня смог бы! Праведов я быстро от себя отстранил, и даже самого Равера вон выгнал, когда он увещевать было меня принялся. Убрался он прочь, ноженьки едва-то передвигая и сожалея видать про себя, что помогал когда-то этакой дряни. Родители же мои ещё в первую войну погибли, а братьев да сестёр у меня вообще не было... Спросите про друзей? Э-э-э! Были друзья, да все вышли! Какие у царей ещё друзья! Так... прихлебатели, да льстецов-подхалимов рать...
– Ох же и судьбинушка ты моя несчастная!.. -- неожиданно Буривой заплакал, голову бугристую ручищами обхватив и из стороны в сторону закачавшись. – И зачем ты меня так покарала-то?!..
Яван с Сильваном друг на друга глянули выразительно, но никто из них прервать рыдания старого бояра не решился. Уважение и почтение он у них большущее вызывал, ибо невероятно сильный характер чувствовался в импозантном рассказчике...
Покручинился ещё чуток Буривой, повздыхал, посморкался, а потом вытер слёзы, по щёкам их размазывая, и глухим голосом продолжал:
– Неинтересно дальше. Жил-то я ещё долго и до старости аж дожил, правда, не до глубокой. Семьдесят мне было годов, когда я от удара мозгового окочурился... Перед смертью своей начал я догадываться смутно, что на неверный шибануло меня путь, да уж поздно было что-то менять – не в силах я оказался правду понять... Сыновья мои меж собою не дюже ладили, и я так подозреваю, что едва лишь труп мой начал охолодевать, как они в глотки друг дружке вцепилися и державу мою мировую на клочья раздирать принялись. Это уж как пить дать...
И он чаю из чашки отпил духмяного.
– А я, пробратимы, – сызнова он к рассказу воротился, – на ложе на роскошном дух свой испустил, ни рукою, ни ногою не в силах будучи пошевелить. И до того мне одиноко было да горько, что и врагу я не пожелаю такого ухода! Последнее, что вспоминаю, так это в глазах слуги моего старинного сдерживаемое злорадство. Пуще всего меня это обидело да поразило, ибо верным я его считал единственно... Такая вот эта жизнь... Я ведь первым был, кто титул правителя на земле принял... Эк, куда хватил-то – поравитель ещё нашёлся! Скорее уж кривителем меня следовало называть – да некому вишь оказалося, ибо добрым людям я глотки-то позатыкал, а разные там жополизы воду лишь лили на мельницу моей гордыни, дурь мою воспевали да лихо моё хвалили...
Тут Сильван не выдержал и с таким вопросом к бывшему владыке неожиданно обратился:
–А скажи-ка, человече, – пробасил он низко, – с кем ты здеся дрался да сражался? Меч-то летающий мы с Яваном наблюдали, а вот кто им орудовал, не видали...
На это царь царей руками лишь развёл да изобразил на лице недоумение...
–То и сам я не ведаю, – он отрезал. – Может быть, с душами, мною погубленными, я тут рубился... Это тогда выходит, что мстили они мне за жизни своей грубое лишение... Но, думаю, это вряд ли! Скорее всего – с самим собою я в гроте сём каменном бился да сражался – с больной совести рубился я призраками. Ночью спал, а днём мечами махал – ни денёчка даже не отдыхал! И так все три тысячи лет... Хотя время здесь летит и быстрее…
– Ну да ладно, – по колену ладонью он себя вдарил. – Что я всё о себе да о себе? И вправду на меня нашло помутнение. Как там ныне на белом свете? Стоит ли ещё Расия наша, мать? Живо ли ещё православие? Или всё погибло к чертям да извратилося в навном дурмане? И как вы в пекле этом вообще оказалися? Расскажи-ка, Ваня, давай – валяй!
Что-что, а Яваху упрашивать было не надо: он и так-то помалкивал уж достаточно. Рассказал он деду вкратце о нонешних ихних порядках, как говорится, что ведал, то и поведал... Ох и с жадным вниманием бывший царь повествованию Ваниному внимал: спрашивал его, переспрашивал да перебивал... Ну что сказать-то? Пронял старого Яванов рассказ! Особливо сердце у него защемило, когда прознал он о том, что имя евоное в Расее нынешней не позабыто, что подвиги его легендарные в изничтожении ворогов адских досель чтятся и передаются изустно от старых к малым. Аж всплакнул даже бояр старый! А более всего его порадовало, что и в нынешние времена тёмные свет миру Расия несёт да людей земных от чертей спасает...
Ну, Яван и о мелочах всяких тоже рассказал: о том да о сём, в том числе и о деньгах упомянул вскользь.
– Постой-ка, постой, – полюбопытствовал Буривой. – А что это такое – деньги?
На что Ванёк, не долго думая, вынает из кошелька золотой, да тому его и подаёт. Так, мол, и так, говорит, для того-то, дескать, и того-то…Повертел в руке царь когдатошний золотую сию кругляшку, а там на одной сторонушке лучезарное было выбито солнце, а на другой человеческий лик был в короне...
– Кто это ещё такой? -- вопросил, скривившись, Буривой. – Чё ещё тут за рыло?
А Яван ему: это-де царь наш теперешний здесь обличен, Правила...
– Правила, говоришь? – усмехнулся богатырь. – Чтож, имечко у него говорящее. Добро бы дела оказалися не лядащими, а то я царскую свою породу зна-а-ю… Власть большая ведь, Вань, развращает...
–Только вот что мне в ум ещё втемяшилось, – добавил он после паузы. – Энта вот самая кругляшечка невеликая может со временем и живого Ра людям заменить-то! Ишь как блазнит, гляди! Ишь как она горит-то! Хочешь верь, Ваня, хочешь нет – а у меня вдруг явилось прозрение... Чую я силу в пустяковине этой недобрую. Потомки наши, мабуть, всё-превсё станут делать ради этой штуковины: ей служить, ей работать и ей радоваться станут, и добывать эту хрень не устанут. А на истого Ра, может статься, им и вовсе-то будет наплевать: ну, ходит, мол, солнце по небу день-деньской, и ладно – дела до него нет нам... Я, Яван, так полагаю, что не иначе как черти вам деньги эти дали. Ага! Они! Они самые! Их тут я вижу план... Ух же и гады, а?!
И воин буйный деньгу в кулаке сжал и желваками на скулах заиграл.
–Ну да ничё, ничё! – сказал он твёрдо и горячо. – Не век им над нами-то изгаляться! Придёт опять на землю Пора, и люди тогда сделают вот так! Хэ!
Размахнулся он резко да и зашвырнул монету в глубину пещеры. Аж только звякнуло где-то.
– Вот что, Яван Говяда, – голосом решительным донельзя Буривой сказал, – хошь ты там или не хошь, а я с тобою иду далее! И никаких возражений! Никаких!.. Это сколько же, представь, веков черти паскудные муки с моей душеньки пили, да ужравшись моею силою, козни супротив добра-то творили! Не худо бы и рассчитаться! Ужо пора!..
А Яван такому предложению не то что был не против, а зело даже обрадовался. С самим-то героем легендарным путь-дорогу-то коротать – каково?! Кому расскажи, так ведь не поверит никто.
– Ладно, дядя Буривой, – улыбнулся он. – Ступай с нами – я согласный! Знаю, что не убоишься ты пути-то опасного.
И порешили они на совете на тройственном ночью, по холодку вперёд тронуться. Сильван утверждал, что он и ночью видит прекрасно, да и направление нужное он внутренним каким-то чутьём учуивал, так что с дороги сбиться не мог.
Выходит, что уже разок побратим Ване-то помог.

Уважаемый читатель, мы заметили, что Вы зашли как гость. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.