47 глава

Деда Праведа последний завет.

Как у речки у Смороды
Во канаве под горой
Богатырь лежит молодый
Бездыханный неживой…

Позакрыты ясны очи,
Запечатаны уста,
Нету в теле его мочи,
И ликует супостат…

Ярость пекла, гордость ада
Он от спеси отучил
И от братьев чашу яда
Он в награду получил.

Те уехали далече,
Взяв добычею жену,
Ну а он у чёрной речки
Здесь навеки прикорнул...

Нет защитника Расее!
Тяжкий мрак на сердце лёг,
И не пашет и не сеет
В тёмных душах светлый бог…

Эх, родное Расиянье!
Солнца Красного страна!
Нынче ты на поруганье
Злобной силе отдана...

Вечер. Сумерки ночные... уж сгустилися везде... Всё зловеще. Воет ветер. Где ты, солнце? Нет нигде… Только мрачно плещут волны чёрно-масляной воды. Блиснул месяц. Чу! Подкралось... ощущение беды… Вновь из тучи беглой рваной месяц выглянул на миг. И в лучах его неявных... труп Явана вдруг возник. Он лежал, раскинув руки, без движенья на земле. Вкруг него неясны тени быстро мчалися одне... Никого в проклятом месте – нет прохожих в западне. Где вы, люди? Гей, славяне! Нет ответа. Ни души. Некому в постель могилы прах героя положить... Только страшно сыч заухал, стали волки где-то выть. Видно тело молодое будет падалью служить... Так и есть! Иначе как же! Вот же гады! Эка прыть! Волки вышли за добычей, стали тихо подходить… Тянут воздух чутким носом, глаз мерцает, шерсть дрожит – там для них, как угощенье, мёртвый человек лежит... Вот подходят. Смотрят жадно. Падает с клыков слюна. Плоть убитого Явана им как жертва отдана… И когда они хотели уж отведать сей пирог, вдруг откуда-то ворона прилетела на пирок. Повела стеклянным глазом, беспросветным, точно ночь, и волков голодных сразу будто ветром сдуло прочь… Громко каркнула злодейка, прыгнула на белу грудь. – Этож ведьма! Чардейка! Навья нежить! Страхолюдь!..
–Наконец мы поквитались! – хрипло крикнула она. – Тута падаль завалялась – бывший мой «дружок» Яван! Вот и свиделись, милочек! Где же силища твоя?! Я отведаю кусочек от мощей богатыря… О, мне многого не надо! Я хочу лишь показать, что тебя, Яван Говяда, я сумела наказать. Выклюю сейчас я очи, кои боле не глядят, требуху же с телом прочим позже волки доедят... О, великий миг отмщенья, как ты сладок, как ты мил! Сколько ж этот отщепенец моей крови перепил!..
И, подпрыгнувши, мерзкая птица на лицо мертвеца уж садится. Острым клювом метко приметилась. Клюнуть в глаз уж вовсю вознамерилась. И только голову хищную отвела для удара, как... выскочил вдруг невесть откуда рыжий котяра! И хоть был он весь какой-то битый и драный, но напал на злую птицу дюже он рьяно. Ох, кусал же он её и царапал, четырьмя своими всеми её лапами цапал! Перьев ведьминых вырвал он немало. А она лишь верещала да кричала...
Чудом просто смерти лютой избежала, потому что... неожиданно пропала! Да появилась снова саженях в двенадцати. И давай на кота-то ругаться:
–Ах ты, несносный паршивый котище! Ободрыш проклятый! Дрянной хвостище! Чтоб ты сдох, мерзавец, околел! Чтоб ты к звёздам своим улетел! Ну погоди – недолго тебе осталось! Я и с тобою вскоре поквитаюсь!
Каркнула она три раза громогласно да с виду и сгинула, поле боя бесславно покинула. А котяра, урча довольно, перья чуток пожевал вороньи, потом от них отплевался и за хвостом своим скоро погнался. Да, обернувшись несколько раз, на пятом обороте, а может на шестом, в старичонку превратился этакого небольшого. Это был, конечно же, Правед – знаменитый в деле прави дед! Только что это с ним случилося? Видно хвороба со старым приключилася. И хоть действовал он отважно, но выглядел зато совсем неважно: движения его были неточные, члены тела явно немо́чные, седые власа его были порастрёпаны, а одежды рваные и в грязи изварзёпанные...
–Ох, старость не радость, – пробурчал дедок голоском надтреснутым, на дряхлость свою жалуясь да за спину хватаясь, – Улетели годы мои бедовые, а старое ведь не сменяешь на новое! Чем жив ещё, не знаю – на Ра одного лишь уповаю…
Потом к телу Яванову подошёл он, прихрамывая, согнулся над ним, чуток покряхтывая, лоб ледяной у богатыря мёртвого потрогал сухонькой дланью и головою седою покачал печально.
–Эх, Ваня, Ваня! – произнёс он, сокрушаясь. – Упреждал же я тебя ранее, чтобы яда ты опасался! Противу отравы коварной и броня небесная бесполезною оказалася. Це-це-це!..
Только недолго ведун расейский укоризненно сетовал.
–А-а-а! – махнул он рукою решительно. – Чего это я в самом деле разворчался-то? Али не знаю я, старый дурак, что не тот силён яд, кой из природы взят, а тот, что из злобы людской получают. Ничего, авось и я на доброе дело напоследок сгожуся: помогу герою чем могу назло Божию врагу...
А тама невдалеке палица Яванова на земельке валялася. Пошкандыбал доходяга-дед к ней, наклонился, поднял рукою вроде бы не мощной и, странное дело, оказалася тяжеленная железяка для него тяжкою-то не очень. Осмотрел Правед грозную ту поделку с интересом неподдельным, ладонью оружие ладное погладил, затем торжественно её поцеловал, чего-то неслышно над нею пошептал, да в землю у ног своих с размаху и вогнал. В тот же миг где-то в небесах гром прогрохотал далёкий, и забил из землицы чистый ключ, просочившийся наружу из недр глубоких. А вдобавок ко всему вспыхнула внезапно пламенем жарким Смородина-река, заревела, забурлила, забушевала, и светом багровым окрестности заосвещала…
Правед же времени даром не терял; зачерпнул он воды родниковой в сложенные лодочкой ладони, к лицу их поднёс и вот какие странные бормотания над ними произнёс:
–О, благословенный, целящий, живящий вар! Ты нам Ра-отца дорогой дар! Помоги пожалуйста Бога ради сего молодца убиенного к бодрой жизни подняти! Верю, что здравая твоя жива смерти оковы да сокрушит! Восстань же богатырь могучий Яван для чести и славы вящей Расиянья!
И возгласивши сии словеса заветные, плеснул вдохновенный Правед водицу чудесную в лицо мертвецу и громко при том сказал:
–Вставай, вставай, Яван Говяда! Не время более спать! Нам Родину надо спасать!
И едва лишь он клич свой промолвил, как Яван очи свои светлые отверз, узрел Праведа, над ним склонённого, улыбнулся и телом своим молодецким потянулся...
–Как же сладко я спал, – он деду глухо сказал. – И какие видения дивные во сне я видал! Жаль, что их не упомню никак – ну словно дым из головы выветриваются...
–Эх, Яван, Яван, – укоризненно тогда главою старик покачал, – ежели бы не я да не благоволение Ра, никогда бы тебе более пробуждения не видать! Спать бы тебе, мой золотой, сном вечным…
–А что случилось-то, дедушка? – встревоженно Ваня сел и на Праведа пытливо посмотрел. – Что со мною такого было?.. Вообще, где я? Где жена моя? Братья где родные? Где коники наши огневые? И почему сам ты выглядишь незавидно?
Не сразу Праведушка Ване ответствовал. Устало он на камень с ним рядом присел, с минуту какую помолчал, а потом вот чего парню отвечал:
–А то с тобою, Яван, случилося, что навья сила через братьев твоих злых тебя отравила. Братаны же теперь в Расее – пожинают то, что посеяли. Борьяна во вражьи лапы попала, беспробудно спит, не просыпается – тебя, Ванюша, дожидается. А что насчёт моей особы касаемо, то скажу тебе прямо: долго видеть меня не чай, ибо смертушка моя стоит уже за плечами...
Встрепенулся от сих слов хлёстких Яван, на ножки резвые скоро он прянул, в лице переменился и в путь-дорожку зело заторопился...
–Мне срочно в Расиянье попасть надобно, – молвил он голосом непреклонным, – Иль я уже не Говяда?! Не сын Ра?! На родину мне, дедуля, пора!..
А дедочек-то ему в спешке евоной не потакает, со камушка своего встаёт, за белы ручки его берёт, улыбкою ласковой утешает и на другой камень с собой рядышком сесть приглашает.
–Садись, – говорит, – сынок. Маленечко охолони. Да слово молвить мне не возбрани... Эх-хе-хе-хе-хе! В Расиянье, Ванюша, сейчас неладно... Ну, да ты сам всё увидишь вскоре, своими глазами. Сорок долгих годков-то прошло, как ты с родины-то ушёл, многое в Расее-матушке переменилося – и не проя́снелося там, а замутилося… Правитель стране позарез прямо нужён ныне, и именно что правитель, а не очертевший владыка – иначе, Ванюш, кирдык! Я-то уже не жилец, выметает тёмная волна времени меня из яви, а зато ты, даст Бог, многое ещё сумеешь тут поправить да правому нашему делу сможешь помочь… Только не нахрапом нам надо брать, а смекалкою, осторожно. Сила, сынок, ныне на их стороне. Нужно как-то сделать похитрее...
Призадумался тут Правед не на шутку, и так и эдак чего-то прикидывал он да мозговал, а потом духом явно воспрянул и твёрдо сказал:
–Кажись, придумал… Коли будет на то Божья воля, и один во поле окажется воином! И этим воином станешь ты, Яван!.. Задумал я одну операцию с тобою произвести; может, и получится это дело у нас, а может и не повезти. От тебя, Ваня, то зависит...
И хотя Яваха попытался было у дедка задумку его выведать, тот навстречу ему не пошёл и от прямого ответа ушёл.
–Ша!.. – сказал он, как отрезал. – Позже, Яванушка, позже, не сейчас – у меня ещё в запасе целый час. Ежели хочешь спросить меня о чём-либо, то вопрошай, времени не теряй. Это наша с тобою последняя встреча – как на духу на любой вопрос тебе отвечу...
Горько стало на душе у Явана, когда осознал он окончательно, что защитник природный белый свет покидает, поэтому спросил он, слегка подумав, о самом важном для себя и главном:
–Имя твоё, дедушка, неоспоримо о том речет, что дана тебе сила Правь ведать. А что такое, по-твоему Правь и зачем нужно ей следовать?
Улыбнулся, то услышав, древний ведун, очами своими небесными собеседника обласкал, немного помолчал и таково вещал:
–Тут, Яванушка, накоротке объяснить будет сложно – но можно. И хотя знаю я, что в деле праведном ты и сам собаку съел, но своё виденье Прави я всёж тебе поведаю. Хм... Вот, к примеру, хорошо ли ты себя чувствовал, когда в Ничто безликое оказался ввержен?
–Не-а, – покачал герой бычьей своей головой.
–То-то же. А представь-ка себе, ежели бы Ра один-одинёшенек бытиё бы мыкал – ладно Он себя ощущал бы али нет?
–Ясен, деда, ответ…
–Ага. Вот поэтому, как мы полагаем, даже сам Ра предпочитает в монолите одиночества не пребывать. Он всегда одним разом и Един и Многообразен. Таков уж есть Ра – се Его Игра! И ради этой Великой Игры Он по воле своей на неисчислимое множество единичек разделился, и о величии своём бывшем каждой частичке приказал забыть... А чтобы играть сей рати было бы не бессмысленно да не скучно, Он два сильнейших полюса, два как бы центра, равных между прочим промеж собою, в Себе проявил: Самый Худший, условно говоря, и Самый Лучший. И единственное всё пронизывающее правило Игре Своей Он задал: Худшего, по возможности, избегать, а Лучшего всегда и везде достигать! Вот это-то Богово Правило и есть, по наибольшему из всех счёту, Правь... Только каждая единичка, в силу опыта своего частного, понимает эту правь почти всегда по-разному. Ведь величие вселенское для нас с тобою, существ, мелких, совершенно необозримо, ибо миров всяко-разных и обителей у Отца нашего видимо-невидимо… Можно, по дурости и безрассудству своему в такую дырищу пасть, что не приведи Боже Ра туда попасть. А есть, наоборот, такие места прекрасные и гармоничные, что нам с тобою до них расти и расти ещё. Можно, возгордившись и чувства Прави оттого лишившись, из светлого Рая в чёрный ад вляпаться, но с другой стороны не возбраняется и в неправде своей искренне покаяться, как следует затем пострадать, постараться и из ада в Рай попасть попытаться… К счастью нашему всеобщему, любое заблуждение и отчаянье у существ вселенских преходящи и временны, а надежда зато вечна и всепроникновенна. Даже самые заблудшие и мутные души имеют в себе искорку неугасимую Ра, которая всегда может разгореться ярким пламенем – ибо если бы это было не так, то тогда Сам Бог оказался бы со Вселенной Своею чужим и глубинно разделённым, как бы захватчиком таким гордым, а это ведь ни что иное, как абсурд полный...
Едва Праведушка сии слова мудрые молвил, как ослабел он ещё более: побледнел дюже сильно, взор его ясный замутился, за сердце он даже схватился… И если бы Яван десницей своею могучей его не поддержал, то на землю бы деда упал.
Только это был ещё не конец. Оказался наш дедок молодец. Носом по-особому он чуток подышал и вновь почти как прежним стал…
–Ничего, ничего, Ванюша, – смог он даже успокаивающе улыбнуться, – всё, что надо, я-таки доскажу, а ты послушай... Смертушка моя уж ходит кругаля́ – больно уж ей неймётся, – да всё равно кривой подождать-то придётся... Так на чём мы бишь остановилися? На том что от худа к добру стремится всякий? Ага… Чтож, это правда, Яван... да не вся. Путь сей вроде явный по сути своей – горизонтальный, слева как бы направо, и ежели кто только ему слепо следует, тот материального всего лишь достигает, а духовного – шиш, и в деле духа он – глупый малыш. Многие груды разного барахла нахапать себе можно, царства державные организовать, алкая, возможно, а душу свою тем самым не возвысить и на волос. Ибо Правь наша маленько сложнее: она двух направлений есть сложение, и второе направление будет потруднее, но зато и первого поглавнее... Это снизу вверх неявное восхождение, от единички одинокой к Единице Всеобщей, или от существа к Сущему Богу! То, Вань, жертвенная дорога. Кто осознанно по ней идёт, тот от многих сладких на первый взгляд благ ради Бога отказывается, необходимым вполне удовлетворяется, и это такую силу ему даёт, оказывается, что райские врата ему отворяются...
–Тогда у нас крест получается! – перебил возбуждённо деда Яван. – Два пути нам бытиё открывает: вверх-вниз и вперёд-назад. А давеча мне Чёрный Царь хвастал, что это их символ исконный, тёмных сил...
–Ты б у него ещё истину сказать попросил! Врал, конечно, вражья душа… Да иначе-то они не могут, бо отступники они от божьей дороги. Одно слово – черти. Их путь ведёт к смерти…
–А ежели так, – у Явахи глаза загорелись, – ежели крест – наш, то может это... в обиход его как-то ввести и под его знаменем народ вперёд повести? Как ты, Праведушка, считаешь?
Покачал дед головою седою...
–Нет, – ответил он твёрдо, – нет, дорогой. Неправильно ты полагаешь. Нам, православным, и ромашки полевой для сего дела довольно и никаких символов отвлечённых мы справедливо не признаём, ибо знаками разделения и вражды они неминуемо становятся… В душе крест правий должон находиться, а не на шее висеть или в каком другом месте торчать. Да и... крест-то ведь так, абстракция... Одновременно ведь в двух направлениях не попрёшь – надвое разорвёшься. А если оба сих пути один на другой наложить, то получится как бы в гору дорога крутая. Вот по ней-то и ступай... Это умный, Яван, в гору не пойдёт, он пользу явную везде лишь шукает, а мудрый шкурной выгодой пренебрегает и по трудному пути он шагает, ибо видит вперёд далеко... Мудрым быть, Ваня, нелегко. Мир наш ведь и един, и двойственен, и разтроён. Причём одновременно... Любой из нас, православных, три аспекта бытия сызмальства знает. Триад всяких в мире хватает, но среди них важнейшую всегда надо уметь различать. Творение это, Сохранение и Разрушение – так сия троица называется, ежели нашим миром она измеряется. Это как птица-тройка расейская: правый коняга – Творение, левый – Разрушение, а коренной – Сохранением зовётся, знамо дело. Вожжи тут будут и кнут – Добро и Худо, а возница, без сомнения, общее для сех воплощает Единение. И несётся наша тройка залётная, куда Богу Ра будет угодно! Мощною рукою ездок умелый Повозкою-Вселенной правит: то вроде вправо резвых коней Он повернёт, то влево, а то прямо повозку направит... Так и Правь! Во всех наших помыслах и поступках мы не на хотения коников лихих должны полагаться, а на волю Того, кто рулит. На Единство курс держать надлежит! И кто Единому служит, тот и прав, тот по настоящему и рад, и в душе его, между полюсами добра и зла мятущейся, наступает покой и лад... Ну что, доволен ты моим ответом, богатырь расейский?
Не сразу ответствовал деду Яван. Подумал он чуток сначала, а потом вот чего тому отвечал:
–Так-то оно так, дорогой Праведушка, всё правильно ты изложил... в общем – только ежели у нас дела ныне скверны, то выходит, что мы понимаем Правь не совсем верно, и, значит, вера наша сильна не очень?..
–А я так тебе на это брякну, – выпалил дед без раздумий. – Бог у нас и впрямь-то един, да вот верящие в него не одинаковы! Всяк по-своему Его понимает, на свой лад... Люди по духу же очень разные: один высокий – с вышними общается, другой низок – в грязи телепается, а третий и вовсе ни то ни сё – ни низок, ни высок. И последние весьма по числу преобладают... Они ж, Ваня, как дети малые – в деле веры не дюже удалые. Поэтому самые лучшие наши представители обязаны малых сих своим примером воспитывать. Никак нельзя им от них отрываться, в чертогах отдельных да границах отмеренных обретаться, а можно и нужно с народом своим ведомым из одной миски хлебать, горе-горькое с ним мыкать и счастие светлое имать. А иначе любая вера красивыми помыслами лишь ограничится, а не стоящим делом станет… Наша же православная вера, дорогой Ваня, очень чистая и дюже правильная. Не идеальная, конечно, ибо в несовершенном мире ничего идеального въяве не бывает, но сильная и действенная чрезвычайно. А потому это, что она простая, и всякой мороки заумной в ней нету – всё у всех сразу видать, в их делах. Да-а... А вот подишь ты – и мы не смогли устоять. Пришло видно времечко к худшему полюсу нам повернуть, дабы лиха-горюшка вдосталь хлебнуть. Тут уж ничего не поделаешь: бывает, что и зелье зело горчит, да зато оно хворь лечит, а сладкое питиё, наоборот, калечит...
–И что же будет с нашим Расияньем? – сурово деда вопросил Ваня. – Неужели и мы не по Прави жить станем, а по законам адским, насильным да гадским? Как-то даже не верится: тыщи лет мы Правь славили, а тут в грязь лицом что ли ударим?
–Эх-хе-хе-хе-хе! – вздохнул печально Правед. – Ты, Ванюш, напоследок меня послушай, хоть и худое я возвещу… Ну, да ты-то сдюжить сможешь, крылья от вестей моих не сложишь... Да, Яван – ты прав! Распадётся в будущем вера наша единая на осколки, посечётся на секты она колкие. Забудут люди Ра. Жить станут не по Прави. Правила наши исконные своевольными законами заменят. Каждый народ отдельный язык свой поимеет, а по языку и верование своё особое, языческое, хотя точнее будет назвать их ворова́ниями, ибо каждый своё будет взахлёб нахваливать, а чужое яро хаять... Сильный слабого начнёт угнетать да грабить. Все народы на коло́ны да кола́ссы расслоятся да расколются. И «сливки» прокисшие появятся, и вонючий отстой. Сложное и мудрёное люди полюбят, а не ясное и простое. Человек человеку соперник станет и волк, и каждый к своему счастьицу мелкому в одиночку пойдёт, а это, в оконцовке-то, всегда без толку... И будет каша эта бурливая вариться не год, не два, а тысячи долгие лет, пока люди, Ванюш, совсем почти не озвереют. Расплодится их на Земле-матушке превеликое множество, и дела их грандиозные перед Богом будут убожеством. Вина войн братоубийственных на совесть народную бременем тяжеленным ляжет, и она, раздавленная, правду им не подскажет. Миллионы потомков наших головы свои сложат, борясь с себе подобными в навьем тумане. Природа-кормилица пленницей и рабыней у них станет. А Ра-отца они ни во что поставят, и хотя энергией Его жертвенной пользоваться будут по-прежнему, но не дождётся он ни благодарности от массы злых людей, ни любви, ни слова нежного. Не сердце Ра для них лучи животворные будет посылать, а обыкновенная такая, в их понимании, звезда, кою они скрупулёзно и научно будут изучать... Заболеет солнышко наше красное, и каждый чих его отразится на Земле весьма неласково... Ну а под конец уже сей тёмной эпохи, когда худа будет дюже много и очень многим будет дюже плохо, вздумают власть предержащие в муравейнике людском кишащем мировое государство наспех сложить, чтобы и далее по-чертячьи им можно было жить. Конечно, не закваску Прави исконной они в тело сего царства замесят, а дрожжи своих противоречивых законов туда бросят, на лжи и насилии основанных... Выделится и особая прослойка среди людишек одурманенных, жирная и жадная, как пиявка. Бог у них будет чисто, значит, конкретный – Явь!.. Посему называть их следует яви воре́ями – это ворами такими умелыми, в мутной воде законов своих плавающих и «солью земли» себя считающих. В каждом, без исключения, народе выродки эти, с виду гладкие, появятся, и направят они те народы к краху...
Не выдержал тут Яваха, на ноги поднялся и очами негодующе засверкал...
–Довольно, – воскликнул он громко, – Дед Правед! Хватит мне слышать о всяких бедах! Ты мне лучше подскажи, как воевать с этим царством лжи! Что сделать-то я могу, дабы воли много не дать врагу? Вот не верю я, что всё прахом пойдёт – верю я в наш расийский народ!..
Обрадовался тогда явно, услышавши речь Яванову, дедок, кое-как поднялся он на слабые свои ноги, за белы руки нетерпеливого Явана взял и вот что герою сказал:
–Правильно, Яванушка, что веришь ты в нашу победу! Не оборачиваться нужно от бед-то лихих в покрывало обиды – а биться! Сколько ведь ночи ни длиться, а время тьмы всё одно минует, и солнцу надлежит явиться на небеси... Слава Богу, останутся всегда на Земле-матушке люди православные, и хоть другим богам они потом станут молиться, но православие в них не угаснет, а будет лишь в глубине их душ таиться. Не станут сии человеки думающие молчать, станут они по Ра поведями своими сонным людям докучать, будить их будут, теребить, щипать, искру Божию в сердцах остывших раздувать и за дело правое радеть душою... Тяжко порою сим искателям и героям придётся, душно, больно, мучительно, нехорошо, но за ними незримо Сам Ра встанет, и глагол правды из уст праведных течь не устанет. Настанет время вновь золотое, и возгорится из искры Божьей в душеньках тёмных костёр. Встанут тогда люди земные на праведный путь крепче прежнего – дождутся они солнышка вновь вешнего!..
–А ты, Яван, – Правед добавил, – сию пору приблизить сможешь разительно, ежели удастся тебе ныне строй-то гнилой сковырнуть да земляков твоих в нашу веру вернуть. Получится у тебя эта операция – всё как надо у нас удастся: народы бывшего Расиянья имя твоё славное в сказках своих сохранят, будут люди деткам те сказочки сказывать да о победе добра над злом им рассказывать. Ну а если у тебя дело наше не получится, то много больше худого случится: люди тебя позабудут и дольше во тьме сидеть будут. Всё, сыночек, нынче в твоих руках: либо удача тебе выпадет – либо дело швах!
–Сделаю что смогу, дедушка Праведушка, – просто на это сказал Яван. – Не подкачаю. До конца бороться обещаю!
–Знаю, Яванушка, знаю, – дед в ответ головою закивал, – потому на тебя и уповаю. Помни, Ваня, всегда, что ты есть сын Ра, и покорятся тебе все трудные дела. А теперь... прощаться давай – не свидимся мы более никогда!
Встал тут Яван перед дедулей на колени, и крепко-крепко они обнялись, бо навеки друг с дружкою расставались. Дед аж всхлипнул малость и старческую слезу пустил, а затем с духом всёж собрался и волюшку свою последнюю Ванюше возвестил:
–Возьми-ка, Яван-богатырь, в руки мощные свою палицу – в другом качестве она тебе теперь понадобится!
Ваня взял.
–А сейчас колечко твоё с пальца сними да мне его дай!
Ваня дал.
Взял старик-ведун кольцо, им Явану когда-то даренное, чего-то там над ним пошептал и обратно витязю его передал.
–Ну а теперь, Ванюша, я тебя в Расию перенесу, – начал он своё последнее наставление. – Для этого ты сей перстенёк на левой руки персток наденешь... Погоди, не спеши – сначала выслушай... На то времечко, покуда колечко на левой рученьке у тебя надето будет, силушка твоя богатырская из тела твово убудет. Станешь ты наружно скоморохом, дабы пройти вернее во стольный град ваш по дорогам. Попадёшь ненароком в какую передрягу – смотри, не дай маху, терпи, колечко возвертать на правую руку не спеши, а то раньше сроку опять Яваном обернёшься и цели нужной тогда не добьёшься... Учить тебя, чего делать и как быть, не буду – полагаюсь всецело на сноровку твою и удаль. Да, ещё... Чтобы Борьяну, жену твою, оживить да к жизни её разбудить, достаточно будет кольцо это ко лбу да к сердцу её приложить. Ну... теперича всё. Держи крепче свою палицу, на мизинчик шуйцы перстенёчек надевай – и прощевай!
Сделал Яван то, что велел ему сделать Правед и... будто испарился, в путь-дорожку волшебным образом пустился…
И едва лишь он с глаз долой пропал, как дедочек остатние силушки совсем вроде потерял. На земельку он мешком повалился и словно сознания даже лишился. Да тут вдалеке ворона каркнула зловеще, волки в стороне завыли, и эти звуки неладные деда обмершего сызнова оживили. Очнулся он тогда, ото сна предсмертного проснулся, в сторону леса тёмного кулачишкою погрозил и подобие улыбочки на лице своём измождённом изобразил...
–Ну уж нетушки! – сказал твёрдо дед. – Мои очи тебе, навье отродье, клевать не придётся. Не дождёшься... Погляди напоследок, как старый Правед покидать будет белый свет!
Все силы свои в кулак дедок тут собрал, на ножки нерезвые едва-то восстал, как мог приосанился, потом по направлению к мосту раскалённому заковылял, точно пьяный, и песенку ещё вдобавок тенорком загорланил:

На речке-е, на речке-е
На том бережо-о-чке
Мыла-а Марусе-чка
Белы-е но-ожки
А к ней-то, а к ней-то
Милёнок-дружо-о-чек
Вздума-л приблизи-ться
Хоть на немно-о-жко...

Вот до реки пылающей он кой-как дошкандыбал, троекратное «Ура!» громогласно вскричал и... идти по мосту почал. Да и вспыхнул в тот же миг будто факел, но, странное дело, не упал, а далее шествовать продолжал... До самой середины моста он молча добрёл, весь огнём объятый, потом покачнулся, остановился, за перила перевалился, в пламень бушующий с шумом пал – и навеки пропал.

Уважаемый читатель, мы заметили, что Вы зашли как гость. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.