37 глава

Про Ванино с Борьяною венчание, и про тайную вылазку их отчаянную.

Повела Борьяна нашего Явана вверх по лестнице деревянной. Всю дорогу она молчала, на вопросы его не отвечала, лишь губы решительно сжимала и непреклонность железную очами излучала. Повертел Яваха от неча делать башкой своей кудлатой, глядь – а вокруг-то весьма немаленькие палаты оказалися, не такие как казалися-то по первогляду. И отделаны они по большей части деревом были, кое в пекле ценилося превыше злата: породами всякоразными, зело меж собою сообразными и видом прекрасными. Особое впечатление резьба мастеровитая на глаз оказывала, самых лучших, можно сказать, канонов: пальмочки тама всякие, стволики, кусты, цветами увитые... И никаких тебе змей нигде, никаких драконов...
Наконец, поднялись они на самый верх, где показались небольшие такие двери или ворота, превосходно дюже сработанные, даже помпезно, с цветами и птицами райскими, на них вырезанными. Отворила ворота Борьяна, внутрь Явана пригласила, и перед его очами чудесная и поместительная светлица открылася. И только они в ней очутились, как всё вокруг огнями радостными загорелось, яркими сполохами заполыхало, лучами искристыми заиграло. Аж можно было впасть в прострацию от праздничной этой иллюминации. А потом улеглось всё сиё дивное салютование, и осталося в том зале освещение как бы дневное и очень мягкое...
Глядит Яван с изумлением неиссякаемым – а там-то везде цветы всевозможные, и не просто этак они разложены или в вазах понаставлены, а растут прямо из земли, из почвы чернозёмной. Живые, значит, цветы-то, не декоративные, как всё прочее в сиём мире дегенеративном! Стены так просто сплошь ими были увиты. Да и потолок тоже. И углы. А пол посредине плитами гладкими был выложен... Да-а – ещё та красота! Благолепие! И самое что ни на есть великолепие! Яваха даже от прилива чувств присвистнул, слов поскольку сперва у него не нашлось – до того, значит, по душе ему в той светлице пришлось. Истинный, сказать, был там оазис. А тут и пение, птичье навроде, до ушей его донеслось, замечательно такое, напевное, мелодичное и слуху человеческому непривычное. «Дюже славно, – подумал Ваня. – птички невидимки поют-то – ну будто в раю!»
– Вот так так! – Яван наконец слово удивлённое вставил. – Чья это такая горница чудесная? Эка! Как словно лето на белом свете…
А Борьяна в ответ улыбается. Приятно ей наверное стало, когда она реакцию Ванину на сию комнатку увидала.
–Это спаленка моя, Ванечка, – отвечает она ему с предовольствием, – Что, нравится?
–Тоже скажешь, нравится! Да я просто балдею – не врубаюсь, где я!
–Это ладно.
– И чо же, Борьян, – интересуется Ваня, – цветы в самом деле настоящие? Или подделка адская, а? А то светило это ваше загадочное жарит да дюже печёт, а жизни-то не даёт…
– Не сумлевайся, Ванюша, – дарит ему Бяша лыбу, – И цветы у меня тут живые, и лучи света золотые. Где я живу – всё как есть истое, наяву.
Походил Яван по светёлке, побродил, листочки пощупал, цветочки понюхал, головою одобрительно покачал и далее вещал:
–Чудеса! Дивные-передивные чудеса! Много чего я в пекле у вас повидал поразительного, а, оказывается, самое простое и есть самое-то удивительное. Как же это тебе удалось, Борьяна?
–А вот не скажу! – та в разгад не даётся, зубы скалит да смеётся. – Долго объяснять да рассказывать... Черти насилием дела свои решают да своеволием, а я умею ласкою творить да доброволием. Толку ведь будет поболе от доброй-то воли! По сему случаю можешь, Ваня, ведьмою меня считать, поскольку я ведаю как лучше...
Глядит Яван – чуть поодаль ложе роскошное стоит, или большущая такая кровать. Он туда – шасть! Занавесочку тончайшую отдёрнул и чует – ложе-то, как словно магнит, так прилечь на него и манит. Ну, Ванька в него и бухнулся. И то ложе завлекательное его прияло и словно в волнах неги тело его могучее закачало. И до того телесам его стало сладостно, а душе-то радостно, что он даже рассмеялся и о всяких проказах размечтался...
– Иди сюда, Бяша, – позвал невесту Яваша, – скажу кой-чего. Ты мне нужна.
– Ага! – та в ответ восклицает. – Знаю, какого рожна я тебе нужна! Фигушки тебе, макушки, женишок мой Яванушка! Не для того я тебя сюда привела, чтобы в кроватке мягкой валяться да друг дружкою забавляться!
–А для чего же тогда, а?
–А ты, Ваня, с кроватки-то слезь да поклонец жениховский мне отвесь, и попроси душу мою и тело! Тогда-то будет другое дело…
Ну, Ваня, не долго думая, на ложе том перекувыркнулся и хотел было на ножки резвые уже встать, да тут покрывало-то сдёрнул, а под ним глядь – на пуховых подушках куча мягких игрушек возлегает. Как бы словно спят, отдыхают... И зайчата тебе тут, и утята... Медвежонок в обнимку с тигрёнком, а щенок лежит с поросёнком – и ещё какие-то неведомые покоились там зверушки, на вид смешные и забавные: одни лишь ушки да макушки торчат с-под одеяла...
Ваньше даже смешно сперва стало.
– Ба-а! – оборачивается он к смущённой несколько Борьяне. – Ты это что же – с игрушками что ли почиваешь?
– Ну и сплю! – с вызовом чуть заметным она ему отвечает. – А что? Я ведь незамужняя ещё девица – мне и с игрушками неплохо пока спится.
–Да не, ничего, всё нормально, – усмехнулся Ваня, – Только это... не во гнев тебе будет сказано, дорогая моя Борьянушка, уж пожалуйста не обижайся – или я чего-то тут не понимаю – а только ты трёхтысячелетие уже справила, кажется. Ну... в общем, возраст это по нашим меркам, мягко говоря, почтенный, и с игрушками как-то не вяжется он совершенно...
Ну ничуточки вроде лихая дивчина не обиделась, а даже наоборот – снисходительно Явану она улыбнулась и вот чего ему в ответ завернула:
– Хм! Что, Вань, хочешь сказать, будто старушка уже стара, в голове у неё дыра и на погост уж ей-то пора? Ха-ха-ха-ха! Не боись, милёнок мой Ванюшка – я далеко ещё не старушка! А по-вашему если считать, так мне и вовсе где-то лет восемнадцать, так что ты-то точно меня будешь постарше. Ха-ха-ха! Ничего, Яван, держись веселее... А у нас, к твоему сведению, и время летит бодрее, да к тому ещё и черти умеют не стариться, бо им молодыми да сильными быть больше нравится. И я тоже три тела уже успела поменять – в четвёртом уже обитаю. А когда мы новое тело получаем и свою душу в него переселяем, то мы из памяти все лишние сведения выгребаем и как бы заново живём. Многим из наших жизни счёт на миллионы лет уже пошёл, а всё-то они душой и телом молодые.Так что, Ваня, не старая вовсе я, а, повторюсь, почти как ты.
–А-а-а, – протянул Яваха, с кровати вставая, – тогда понятно. Тогда я спокоен.
И он медленно к невесте своей подошёл и взяв её за плечи, в глаза ей посмотрел, да сурово-то этак, противу своего обыкновения – видать, серьёзным было то мгновение...
– Милая моя Бяша, – тихим голосом он сказал, – вот покинешь ты чертовскую эту цитадель – а ведь у нас на белом свете вечной и комфортной жизни и в помине-то нету. Люди быстро там умирают – как словно лучины в огне догорают. А кто из нас дожил лет до ста, так тот уже так-то устал, что едва-едва ходит. Да часто ещё и сумасбродит. Так что...
Не дала Борьяна Явану договорить. Ладошкою рот ему она прикрыла и сама за него договорила:
–Так что я осознанно вполне выбор свой нелёгкий совершаю, дорогой мой женишок Ваня! Ага! И из слепящего этого тупика добровольно я на белый свет отбываю... Почему, хочешь наверное спросить? А потому, что лучше гораздо со всеми тяжкое бремя жизни нести, чем на особицу неправую жизнь-то вести. Хоть и долгую, может быть, жизнь и балдёжную – а всёж-таки ложную. Лишь Божий Дух в мире разделённом вечен, и Ему надо, чтобы весь мир, а не один лишь Его шмат, был безупречен.
Разжала Борьяна рот Явану, глубоко-глубоко в глаза ему заглянула да и спрашивает:
– Ну, Ванюша, понял теперь, что это у меня не блажь пустая, не придурь, а осознанный духовный выбор? Веришь ли ты теперь своей невесте, что готова она уйти с тобою вместе? Отвечай как на духу, Ваня – не обрекай нас отказом на расставание!
И Яван Борьяне в очи её чёрные глянул приветливо, улыбнулся едва заметно и таким удостоил её ответом:
–Верю! Ещё как верю!
Рассмеялася княжна тогда заливисто, и смех её серебристый звонким колокольчиком окрест раскатился.
–Тогда вот что, мил-дружочек Яванушка, – энергично зело она сказала, – давай-ка теперь повенчаемся и в верности супружьей друг дружке пообещаемся! И не говори пожалуйста, что обряд сей проведён будет не по правилам – без дня ясного, без солнышка красного, без присутствия свидетелей... и вообще, что это, мол, не то и не так как на белом свете. А мы давай с тобою представим, что это всё взаправду здесь есть, и будет нам за то не меньшая честь!
Сказав же это, потупила она сверкающие свои очи, кои бархатную напоминали собою ночь, и добавила тихим голосом, не как обычно отчаянно, а задумчиво и печально:
–Вряд ли мы живыми отсель уйдём, Ваня – страшные нас с тобой ждут испытания!
Потом голову богатырю на грудь она склонила, прижалась к ней крепко, глаза прикрыла и такие слова уронила:
–А уж если и суждено мне погибнуть здесь смертушкой лютою, то хочу умереть я не чертовскою девою, а женою, Ваня, твоею! А ежели и тебе придётся буйну голову поперёд меня сложить, то знай, Яванушка, что и мне без тебя не жить!
Не стал Яван сразу отвечать, бо иногда ведь лучше и помолчать. А и чего тут скажешь! Он и сам прекрасно понимал, в какой змеиный ров забурился, и какой осиный рой из-за его присутствия тут разворошился, но несмотря ни на что верил наш герой в свою над злом перемогу, ибо Божию ощущал он себе подмогу. Погладил он ладонью своею громадной по головке красивой Борьяниной и по фигуре её преладной и наконец сказал:
–Ничего, не печалуйся, Бяша – победа будет наша!
И уверенность ей мгновенно внушил сиими словами. Встрепенулася она тогда, духом воспрянула, от Явановой груди отвянула и в сторону прытко прянула. Нарвала быстро со стены цветочков и принялася плести из них веночки.
–Надо, Ваня, поспешать, – заметила она деловым тоном, жениху улыбаясь, – обряд венчания поскорее совершать! А то, неровён час, случай какой злой ещё разлучит нас...
Быстро и споро под такие разговоры сплела она два веночка, красивых очень, нарядных, пёстрых и аккуратных, а затем, улыбаясь счастливо, к Явану подошла походочкой горделивою и один венок с поклоном ему вручила. Тот тоже невесте своей в пояс низко поклонился и взором горящим на неё воззрился. А Борьяна тут, словно вспомнив чего важное, к ложу своему шустро завернула, край занавески широко отвернула, игрушки из-под одеяла вытащила и в подушках мягких их рассадила.
–Вот, Ваня, – говорит смеясь, – и свидетели наши! Народ надёжный, не подкачают – все дружки Бяшины!
Забавно было то видеть Явану. Едва утерпел он, чтобы не расхохотаться, когда узрел как эти дружки на него пялятся.
А Борьяна уж тут как тут. Слева от жениха своего она встала, за руку его взяла, к груди венок приложила и Явану знаками показала, чтобы он так же сделал. Ну а он не сопротивляется, но удивляется. У нас, говорит улыбаясь, по-другому чуток венчаются...
–А какая, Вань, разница! – нетерпеливо восклицает княжна отчаянная, на Явановы, значит, отвечая замечания. – Главное ведь не внешний обряд, а внутренний лад. Разве не так, Вань, а?
–Так, Бяша, так, – кивает согласно Яван, – Всё верно – проверено!
И начали они свадебный свой обряд творить на новый, на пекельный стал быть лад...
Борьяна тут подтянулася, улыбнулася, глазищи широко распахнула и певучим своим голосом протянула:
– Венчаются Ра сын Яван по прозвищу Говяда, богатырь могучий, изо всех бывших до него наилучший, которого матушка его Корова Небесная волшебным образом родила на великие и славные дела – и Ра донья Борьяна, из пекельного выходица клана, но по матушке своей, чистой и святой, человек простой!..
Повернула Борьяна головку свою пышноволосую к Явану и точно взглядом в небесные его очи окунулася, потом лучезарно жениху своему улыбнулася, руку пуще прежнего ему сжала, чтоб наверное он не убежал, и далее напевно продолжала:
–Мы, жених и невеста, не сходя с сего места, по доброй своей воле, будто в чистом поле-раздолье, словно на горе могучей, под кудрявою тучею, али близ синего моря, с буйным ветром споря, перед матушкой Землёй, перед всей своей роднёй, озарённые светлыми Ра лучами – торжественно мы обещаем: вено обручения, супружеского соединения, и детушек милых порождения с Отцом нашим вечным заключить, и в ознаменование сего важного события веночки из солнечных цветочков от сердец наших ретивых на буйные наши головушки друг другу возложить!
Повернулись Яван налево, а Борьяна направо, венки красочные на головы своей половине возложили, как надо их поправили, а потом за руки взялись и посолонь медленно закружились. Борьяна сквозь смех, то и дело на неё накатываемый, пропела женино мужу обещание:
–Я, бывшая чертовка Борьяна, обещаю мужа своего дорогого Явана любить, жалеть и уважать, злыми словами его самолюбие не обижать, кучу детишек ему, даст Бог, нарожать, в добрых делах ему помогать, от худых дел его отвращать, не пилить его, не корить, попусту не трещать, в порядке и чистоте дом содержать! И пусть будет наша с Яваном семья лучшая самая! Ура! Ура! Ура-а-а!
Ну и Ваня в свой черёд не подкачал, и тоже обет жене обещал:
– А я обещаю жёнушку свою Борьяну любить крепко, верно, постоянно, нести факел любви сквозь года, не бить её никогда, жалеть её, ласкать, за волосы не таскать, обеспечивать семью пропитанием, детишкам дать воспитание; обещаю не гулять на стороне внаглую и не искать истину в ковше браги! И пусть будет жизнь наша, как полная медовая чаша! Ура! Ура! Ура-а-а!
Подхватил Яван жену свою новоявленную на руки, будто пушиночку невесомую, и по светлице, словно вихрь, закружился. И всё этак, значит, ближе к ложу роскошному да ближе – как бы невзначай, дескать. Борьяна, само собой, визжит на весь свет, хохочет, из Явановых сильных рук как бы вырваться хочет, да только куда ж тут вырвешься-то: чай, таперича она ему жена, а жена ведь подчиняться мужу должна... Вот Яван напоследок пуще прежнего её крутанул, да на постельку пуховую с размаху и киданул. На всех этих Бяшиных свидетелей, кои на кровати рядком сидели и на венчальный их обряд понарошку глядели.
И только Борьяна мягкого ложа телом своим крепким коснулася, как вдруг что-то за пределами терема как ухнет. Звук раздался – ну просто оглушающий! Аж даже стены в опочивальне слегка задрожали и хрусталь от мощного звучания зазвенел.
И что ещё такое там за дело?..
Кинулись молодожёны тогда к окошку, в него глянули, а над пирамидою Двавловой снопищи света ярчайшего полыхают. Гул неумолчный, рёв, шум, крики оттуда понеслися. Ну вся округа по-над озером как днём осветилася, и кажись чего-то там явно замутилося...
Стало нашим новобрачным сразу не до забав. Да и как тут позабавишься да расслабишься, когда вокруг одни почитай враги лютые невесть что замышляют. На чеку быть надо – не след врагу-то подставляться!
–Это что ещё за иллюминация там такая, жёнушка моя дорогая? – обратился к Борьяне с вопросом Яван.
А та и сама немало недоумевает.
–Бог его знает, – плечами она пожимает, – по расписанию вроде никаких торжеств у нас не намечается...
–Тогда давай полетим да поглядим, – без лишних раздумий Яваха предложил. – Возьмём шапки-невидимки и...
Да к выходу из спальни и направляется...
Чтож, Борьяна ему в сём намерении не чинит препятствий, даже наоборот – горячее желание туда полететь выказывает. Быстро они тогда светлицу девичью покинули, наружу вышли, на летульчики быстролётные воссели, шапки-невидимки на головы надели и на шум да гром в разведки полетели.
А особо далеко лететь им и не пришлося, поскольку сиё шумное действо на той стороне Двавловой пирамиды творилося, откуда необузданное то шумление и исходило. Вот что там было: сам как бы воздух над озером гладководным чудесным образом светился и струился призрачным маревом, а где-то наверху, в городских небесах, сновали в количестве немалом шары красочные, которые то и дело с огромным треском и разноцветным блеском разрывалися, после чего вся округа ещё более световыми снопами освещалася и брызгами сияющими осыпалася... И было видно, как внизу, перед лестницей пирамидной, стояла, выстроенная четырёхугольником, большая сановных чертей когорта, облачённая в роскошные одежды золочёные и сияющими посохами сплошь оснащённая. А посерёдке верхней площадки, где кирпичночеловечья лестница кончалася, обретался сам Двавл в том же своём одеянии, в котором он был и при Ване…
Стоял, значит, в ореоле ослепительного сияния сам идеистский верховный жрец и властительный князь-предстоятель и руки вверх воздевал. И как бы по его велению в ночной небесной вышине совершалося всё это непонятное представление. Остальные же черти, в такт сопровождавшей сей шабаш бравурной музыке, пели прегромко хором хвалебный гимн.
Текст этой оратории был таков:

О Световор,
великий грозный царь!
Перед тобой
трепещет всяка тварь!
Ты беспощадный,
мудрый
и могучий!
Из всех чертей
ты самый наилучший!
Ты даже бога умалил,
себя возвыся!
Ты процветаешь
в бездне горней выси!
Мы преклоняемся
пред дерзостью твоей!
О величайший
из космических царей!

И покуда Яван с Борьяною, будучи невидимыми в своих шапках, пирамиду громадную огибали и над чертячьими теми певчими облётные круги совершали, те с большим чувством и мастерством глотки свои драли – гимны образу хищническому орали...
Пару куплетов подобных отвязная банда громовыми голосами ещё спела, и совсем озверела. Такой градус ярости в этой окаянной толпище поднялся, что прекратили черти даже своё хвалебное славословие и завопили диким воем что-то нечленораздельное, топая при том ногами совсем озверело и ударяя посохами о землю. Гул и ор поднялись там бешеные...
–Кровару напились, проклятые! – в самое ухо Явану проорала Борьяна. – Ишь, колобродят спьяну!
А Двавл руками быстро взмахнул, и прямо из его ладоней две ослепительные молнии, сопровождаемые раскатистым грохотом, шарахнули вдруг по-над толпою. Всё там стихло сразу. Тогда тёмный князь руки опустил, притихшую свору воров горящим взором обвёл и загремел чудовищно невообразимым голосом:
–Кто есть Ра?
Сначала была тишина. Слышилось только, как вся когорта побольше воздуху в грудные мехи набирала. А потом она слаженно грянула:
–Дура-а-а-а-ак!!!
–Ра? – переспросил Двавл.
–Ха! Ха! Ха! – троекратный выдох смехоподобный был ему ответом.
–Рах! – воскликнул тогда Двавл не тише прежнего, а собравшиеся ему отвечали грубо и как бы рассерженно:
–Крах! Крах! Крах!
–Рам!
–Хам! Хам! Хам!
–Руш!
–Круш! Круш! Круш!
–Раг!
–Враг! Враг! Враг!
–Добро!
–Фу-у – обрыдло!
–Зло!
–О-о-о-о-о!!!
Тогда жрец-стервец крутанул правою рукою перед собою, и всё это чертячье воинство мигом перестроилось: стало огромным кругом, длиннющим этаким цугом и, притопывая да посохами стуча, попёрли эти сволоча́ противосолонь кружить, не переставая при том дурными голосами своё не блажить...
–Не любить! – сызнова заорал негодяй Двавл.
–А пугать!!! – чертей в ответ взорвало.
–Не лелеять!
–А терзать!!!
И продолжали вельможи чертячьи уже сами не менее дурными, чем прежде, голосами:

Брать!
Рвать!
Воровать!
Устрашая –
Загонять!
Ужас и тоску нести!
Жертвы – борзостью пасти!
Власть – хвать!
Обладать!
В наслажденьи –
Пребывать!
Лицемерье и насилье –
Наши основные силы!
Мы на горе прочим
Мир их раскурочим!
Ха! Ха! Ха!
Да-а-а-а-а!
Завоюем!
Обоврём!
Райских –
В порошок сотрём!
Потому что черти
Неподвластны смерти!
А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
Бей!
Дави!
Души!
Круши!
Не жалей чужой души!
Световор!
О наш кумир!
Мы устроим
Страшный пир!
Ы-ы-р!
Хы-ы-р!
В-ы-ы-р!
Б-ы-ы-р!
А-а-э-э-э-ы-ы-ы-ы-ы-р-р-р!!!
Кто там ведает по Ра?!
Сокрушить его пора!
Да!
Да!
Да! Да! Да! Да! Да! Да! Да!!!
Растоптать и развенчать!
Обуздать и растерзать!
Хвать!
Хвать!
Хвать! Хвать! Хвать! Хвать!

И все они, как один, перекинув посоха в левые руки, правыми стали совершать резкие хватательные движения, не переставая при том топать ногами и вытворять странные качательные телодвижения... Двавл же опять им знак какой-то подал, после чего вся когорта быстро и сноровисто в прежний четырёхугольник перестроилась и своего предводителя слушать настроилась. А тот страдальчески-восторженное выражение на роже своей скорчил и, воздев кверху руки, истерическим голосом завопил:
–Восхвалим же, велеможные черти, нашего могучего Чёрного Царя, Отца нашего строгого и заступника, величайшего за черту зла переступника!
–Хвала! Хвала! Хвала! – рявкнули в унисон сотни лужёных глоток.
А Двавл паутину брехни продолжал ткать:
–О наш величайший, из жестоких жесточайший, из наисильных сильнейший, из наимудрых мудрейший Царь, Воролада всего самодержавный государь! Мы, ничтожные рабы и презренные холопы твои, представляем из себя песок под пятою твоею железною обильный! Головы свои покорные мы пред мощью твоею необоримою склоняем и колени свои хилые пред непреклонной твёрдостью твоею преклоняем!..
И он на одно колено поспешно и рвением горя встал, а голову сокрушённо на грудь свесил, после чего, прижав руки к груди, троекратный нижайший поклон невидимому царю отвесил. То же самое совершили незамедлительно и все его подручные, застыв в оконцовке в этой позе неудобоскрюченной. Яван же с Борьяною, взявшись за руки, буквально над самыми склонёнными головами у царепоклонников покорных пролетели, и увидел Ваня, к своему вящему изумлению, что черти – поголовно все! – совсем не ёрничали, не предавались какому-нибудь глумлению, не притворялись, а всамделишне вроде владыке своему грозному покорялись. Плакали даже в экстазе рабском, рыдали, выли, рычали и стонали... Ну а пуще всех, конечное дело, сам Двавл убивался, униженней униженного в жалкой своей позе он изгибался и обильными слезьми буквально, гад, умывался...
Надоело это зрелище Ваньке лицезреть. Ухватил он за локоток жёнушку свою новобрачную и потянул её прочь, подальше от этого камлания, чтобы словечком-другим с нею перемолвиться на расстоянии. Отлетели они быстренько на середину озера, где услышать их не представлялось уже возможным, и Яваха Борьяну спросил:
–Что это за нерадение такое братец твой тут учинил?
А та шапку-невидимку с головы снимает и во всей своей красе пред Яваном предстаёт.
–Да световорослужение это, Ваня, – ему она отвечает, – Правда, отчего его братец сейчас устроил, я в толк не возьму – время-то неурочное для оргии этой порочной...
–Ну, видно так уж главному идеисту в голову взбрело, – и Яван шапку с головы снял и Борьяне улыбку свою послал. – Он же у вас жрец главный и самый из всех негодяй отъявленный! Ишь как орёт-то, глотку дерёт да Ра почём зря кроет! Ему, гаду, власть дай – и не то ещё устроит!
А Борьяна-то усмехается, к месту бесчинства чертячьего оборачивается и замечание неожиданное бросает:
–А тут, Ванюша, нету Двавла-то…
–Как нету?! – зело Яван удивляется и в сторону пирамиды вглядывается. – А этот?..
–А это не Двавл, Ваня. Вернее, не совсем Двавл. Это тень лишь его видимая – голая играмма. А он сам в это время где-то в другом месте обретается и невесть чем тама занимается. Я-то вижу, что это фуфло, а его банде о том и невдомёк. Правильно ты говоришь – хитрый он негодяй!
Яван же на это плечами пожимает и так княжне отвечает:
–По-моему, тут у вас все отпетые негодяи. В деле зла они небездарны – хитры да дюже коварны...
И добавил озорно на всякий случай – перестраховаться оно завсегда ведь будет лучше:
–Это, Бяшенька, моя красавица, тебя одну лишь не касается: ты-то другая... я полагаю...
А Борьяна словно и не слышала. Задумалась она на минуту, пальчик согнутый жемчужными зубками слегонца прикусила и головою затормосила.
–Ума, – говорит, – не приложу, где сейчас этот прохиндей прячется! Чую я, замыслил он что-то нехорошее. Как бы потом нас чем-нибудь не огорошил...
Зато Яваха в догадке своей нисколечко не сомневался.
–А он в пирамиде своей золотой скрывается, – он сказал, – зуб даю – тама!
–Ты так считаешь? – глянула на него Борьяна и аж плечами передёрнула зябко, а глаза у неё сделались, как у кошки – круглые, будто плошки. – Ох и жуткое это место, Ванечка! Бр-р-р! Под ней же душемолка устроена, мучилище страшное! Я с самого своего детства к пирамиде этой даже приближаться опасаюсь. Дико боюсь, признаюсь! Аж волосы встают дыбом, когда случается пролетать мимо. Ну чую просто этот мрак...
–Да? – улыбнулся Яван. – А я, Борьяна, не далее как вчера тама у Двавла-то гостевал. И душемолку, и многое другое повидал...
–Ах! – изумилась непритворно Борьяна, всплеснув при том взволнованно руками и полоснув Явана огненными своими глазами. – Неужели ты, Яванушка, не боялся, когда в этом жутком подвале обретался?
–А-а! – Яваха лишь усмехнулся да рукою непринуждённо отмахнулся. – Что, Бяша, зря-то бояться? У нас, у Ра сынов так: хоть боись, хоть опасайся, а всё одно дерись да кусайся!
И рассмеялся, как ни в чём ни бывало, виду не подавая, хотя и помнил и знал, что в более ужасном месте он отродясь не бывал. А Борьяна от избытка чувств к Явану вдруг потянулась, к его богатырской груди прильнула, обняла его страстно и даже кажись всплакнула...
–О Яван! – воскликнула она. – Какой ты у меня смелый! Ну всех-превсех здесь ты смелее!
Обрадовался наш витязь, что воительница горделивыя так вдруг понежнела, и порешил он тогда обтяпать одно дело…
–Раз так, – сказал он, жёнушку по волосам гладким поглаживая, – раз ты мне во всём доверяешь, то тогда, Бяша, компанию в одном предприятии мне составь. Айда давай за мною!
–Куда, Ваня?
–А к братцу твоему вероломному на свидание. Вот шапки-невидимки нам и пригодятся, и не для пустой забавы, а ради дела правого.
Борьяна сначала от Яванова плана в ужас пришла, отговаривать горячо его стала, но потом всё же артачиться перестала, силы душевные в себе нашла и на поводу у мужа, словно кобылка вороная, пошла…
Сказано – сделано. Вот шапки свои волшебные они надели и к пирамиде, невдалеке видневшейся, не дюже быстро полетели, не забыв при этом за руки крепко взяться, чтобы в невидимости, значит, не потеряться. И только они к сборищу чертячьему подлетают, глядь – а Двавл-то навный по ступенькам вниз сбегает, посох у одного из своих подручных выхватывает и прямо в неистовство какое-то впадает: диким голосом орёт, посохом магическим трясёт, чертей в круг опять собирает и противусолонь всю эту банду направляет, её возглавляя...
С пеною у рта, бесновато вращая глазами, орал он вместе с чертями какие-то звучное заклинания:

Рах! Рах!
Крах! Крах!
Рух! Рух!
Крух! Крух!
Раш! Раш!
Краш! Краш!
Руш! Руш!
Круш! Круш!..

Явану же их воронье карканье во уже как слушать-то надоело! Потянул он тогда Борьяну наверх, чтобы через пирамиду ту перелететь и с тёмной стороны в золотую залу пробраться. А тут смотрит – ёж твою рожу! – вершинный-то торчок аж прямо светится от восторга балдёжного! Жадиярище это, так его разтак, раскумарился, аж видно что перегрелся и в раж вошёл от бесовского того действа... Дюже захотелося тут Явахе маленечко над этим чертячьим сегментом подшутить, дабы злорадство его адское позамутить; подлетел он да – бац ладонью по гладкой грани! А затем и с левой-то стороны плюху нехилую добавил. Чуть было могурадея геометрического с верховного его места не сшиб…
Тот аж как взвизгнет!
–Кто тут?! – в ужасе несказанном вопрошает.
А Ванька ему в ответ голосом таким грубым да низким, наклонившись совсем близко:
–Ха! Ха! Ха! Бей подлеца по морде лица! Кто в гордыне своей над прочими громоздится, тот непременно в самый низ сверзится! Светись пока жарко, дурак Жадиярко, а когда духом совсем потухнешь – в самый во прах ты ухнешь! Х-ха!..
–Ай-яй-яй! Ой-ёй-ёй! – послышались из кирпича скуления-причитания. – Неужто это сам Ра меня обругал?! О боже! Да не по своей же я воле! О-у-у-у-у!..
И ещё чего-то продолжал он скуголить. Но Яван ждать более не стал, прикалываться над жалким царём-рабом перестал и Борьяну вниз поволок. А та вся прям трясётся: беззвучно над Двавловским ставленником смеётся... Да толечко сделалось ей отчего-то не до смеха, когда они вниз, под самую глазастую вершину опустилися и перед сумрачным проёмом очутилися. Пощупал Яван свою новобрачную, а та от страха уже вся дрожмя-то дрожит, а волос у неё на голове аж торчмя-то торчит, до того значит, сердешная, перепугалася, но надо отдать ей должное – от замысла с Ваней идти она не отказалася.
Ткнулись они было в проём-то тот, да не тут-то было. Что, думает Ваня, ещё за чёрт тут такой? Как стена…Только прозрачная...
Притянула тогда Борьяна к себе Явана и в самое ухо ему шёпотом сообщает:
–Это, Ваня, незримая силовая защита – волшебный щит. Ну да я код-то её знаю – сейчас кусочек растворить попытаюся...
И начала шёпотом же заклинания какие-то наговаривать, к тому впридачу поводя пред собою руками...
Минуты даже не прошло, как всё по Борьяниному и произошло: стена впереди пропала, как не бывала, и прояснело пред ними видимое хорошо пространство. Яван туда глядь – а там двое страшных истуканов стоят и красными горящими глазами вокруг озираются, изо всех своих бездушных сил вход в золотую пирамиду оборонить стараясь.
Яван с Борьяною неслышно на площадку подвершинную сошли, летульчики в темноту оттолкнули, прошли сторожко вперёд и на цыпках босых ног между стражею – топ-топ-топ – к самому ко входу прокралися, потом с большим ещё предостережением наверх поднялися и во, значит, какую узрели внутри картину: там сам Двавл, скотина, за золотым своим столом посиживал, а вкруг стола ещё дюжина важных чертей сидела и на вожака своего всепреданнейше глядела.
–Так вот, господа элитный контингент, – возвестил в сей момент чёртов этот псевдоинтеллигент, – с полной ответственностью вам заявляю (а я, как вам известно, за слова свои полностью отвечаю), что вновь сложившиеся обстоятельства со всею силою роковой необходимости толкают нас на проявление максимальной активности. Нам предстоят незамедлительные и смелые свершения, и колебания с выжиданиями здесь неуместны... Скажу вам откровенно, господа предстоятели и властители: время сейчас дорого, и опаздывать нам нельзя! Ежели оплошаем, то нужный нам миг, может быть и единственный, потеряем навсегда!
Собравшиеся от таковских Двавловых слов взволновалися, вперёд ажно подалися, рогами, у кого они были, задёргали, в креслах своих нервно заёрзали, но перебивать главного идеиста не стали и чинопочтительно промолчали. Яван же чертячью сию компанию внимательным взглядом оглядел и, к своему немалому удивлению, затейника Обалдавла среди них приметил. И как только сюда он успел, гадский пострел?! Прочие же рожи ему оказалися незнакомы: никого и нигде из них он в пекле не видел. Сии представители чертячьей элиты были с виду солидными, важными, фигуры были у них ражими, одеяния роскошными и отглаженными, а морды надушенными и напомаженными.
Отборная, видать, знать собралась тут Двавлу внимать.
А князь-предстоятель между тем далее свою речь излагал:
–Как мы все знаем, господа начальство, движение мироздания волнообразно и, с этим первичным принципом сообразно, настал черёд нам, не в грубой силе успех полагающих, а тонким расчётом желаемое достигающих, на первые руководящие посты в пекле пробраться и с противниками своими по-нашему разобраться. И мы... члены тайного ордена Великой Черчи, это сделаем!..
«Ба-а! Да это никак заговор?» – догадался Яван. А Двавл паузу короткую устроил, затвердел лицом и оглядел подельников своих этаким молодцом...
–Мы Чёрного Царя сокрушим в ближайшие три дня!!! – прошипел он яростно, после чего вперёд резко наклонился, за стол обеими руками ухватился, скрючился весь, сжался, сгорбился, чем и в самом деле огромной кобре уподобился. Очи же его округлившиеся чуть ли даже из орбит не вывалились, красным пламенем они полыхнули и две молнийки из своих недр вперёд метнули.
Тут уж черти вальяжные не выдержали, с мест своих поскакали, руками замахали и восторженно заорали:
–Слава Двавлу!
–Слава!
–Дождались!
–Долой Чёрного Царя!
–Долой пердуна старого!
–Даёшь свару!
– Браво!
Двавл же на эти выкрики отреагировал снисходительно. Ухмыльнулся он многозначительно, в кресло довольно откинулся, шквал восторгов переждал и поучительным тоном продолжал:
–Благодарю вас, друзья мои, за оказанное доверие! Хочу вас уверить, что расчёты мои на сей раз безошибочны. Хотя... риск, конечно же, есть… Зато представьте, какая нас с вами ждёт честь! Честь, соратники, и хвала! По всему свету окрестному молва!.. К ангелам собачьим Чёрного Царя! К богу консерватора и ретрограда! Новый мудрый вождь, новый эффективный порядок – вот ваша великая предстоящая награда!..
По чертям тут сызнова волна воодушевления прошла. Остервенело они стали рукоплескать, Двавла подхалимски славить, а Чёрного Царя злобно бесславить... Через времечко небольшое, славословиями в свой адрес насладившись сполна, тёмный князь руку поднял и к тишине расходившихся велемож призвал. А когда тишина вскорости наступила, он пальцем на одного чёрта кряжистого указал и по имени его назвал:
–Заразавл!..
Тот с места степенно поднялся:
–Слушаю тебя, друже Двавл!
–Ты сим моим словоизъявлением назначаешься главным на ответственнейшее идейное напрвление!.. Противостоять единому и к единству стремящемуся гармоническому многообразию – вот что будет твоею задачей! Пускай у нас не как у бога всё существует, а по-другому принципиально. Борись за наше, за разное – эгоистическое, то есть, многообразное! Чтобы везде и всюду его было не того, а того не его... Запомни: разнообразие и безобразие – такова наших дел должна быть оказия! Пусть вокруг лишь вражду и безысходность все твари в жалкой жизни своей ощущают, а о единстве и мечтать пусть даже не чают! Разделяя же и распрею заражая, лишь мы едины меж собою будем и оттого великие блага в разделённом мире себе добудем!.. Задание моё ясно?
–Так точно, о великий князь!
–Прекрасно. А теперь слушай ты, Боровар!
И огромный чёрт с кресла своего восстал.
–Твоё от меня задание важно не менее! Разжигать везде соперничество и вражду – полезнейшее для нас умение. Хвала Световору, нашему царю и кумиру! Он нам деятельный пример показал, поборов этот мир. Ха!.. Пусть же существа заражённые, с единым суетой борьбы разделённые, дерутся и сражаются очумело! Божественного покоя чтоб не было нигде! Вражда и борьба же – везде! Пусть всё и вся, нами с тобой одураченные, чуждое для себя везде лишь видят, пусть непохожее на себя ненавидят, гробят его, бьют и калечат – тогда силой, в борьбе и смерти тварями сражающимися утраченной, мы навеки себя обеспечим!.. Надеюсь, ты меня понял, Боровар?
–О да!
Тогда Двавл руки на груди скрестил и следующее имя возвестил:
–Мой Формовил!..
Статный и красивый чёрт быстро с места своего вскочил:
–Я весь ваш, великий княже!
–И на тебе, мой друг, лежит задание архиважное – самое важное, возможно даже! Ты, Формовил, отвечаешь за создание тварной формы, ибо жизнь в форме для мира нашего – норма. А раз так, то для нас пусть будут формы и очертания создаваемы лёгкие, прекрасные, негнетущие, к блаженной и сладостной жизни ведущие. На прочих же окружающих тварей мы тяжкие вериги оков навалим. Ха-ха-ха! – Пускай всё корчится в страдании потуг! Пускай в теснине нами данной формы вселенский дух не возгорался бы, а тух! О, это тонкое и хитрое уменье, как в светлом духе вызвать помутненье, и нам на службу силу бога подчинить!.. Надеюсь, в силах ты сю лажу учинить?
–Всепреданнейше вам готов служить!
–Ну чтож, я рад, я очень рад… Теперь я к частному перехожу порядку. Ты, друже Изувер!..
Восточного вида смуглый чёрт с места своего плавно поднялся и одними раскосыми глазами заулыбался...
–Я весь внимание, душа нашей компании! – изящно он поклонился и на Двавла сосредоточенно воззрился.
–Твоя задача – жизнь крутить по кругу в системе нашей упряжи упругой! Чтобы всё двигалось, менялось и крутилось, но возвращаться на круги свои стремилось! Пусть всё навроде как бы улучшается, но бег по кругу тварей не кончается! Пусть воля мировой волны замкнётся, и хищной морды пасть в свой хвост вопьётся! Ничто не должно развиваться в вере, а только и единственно из веры!..Ты меня понял, хитроумный Изувер?
–Конечно, князь! Нам Световор – пример!
Двавл усмехнулся, простёр вперёд десницу и его перст в следующего исполнителя впился:
–Цивилизавл!..
Роскошно одетый полноватый чёрт уже навытяжку перед ним стоял.
–Ну, друг мой, очередь дошла и до людей – живой бурливой нивы нашей сей. На ниве той, в сердцах и головах, ты будешь сеять наши семена. Пусть люди слабые изнеженности служат, а с матерью природой пусть не дружат! Пускай суровых сил земных они боятся и в закутах от их воздействий городятся! Никто не должен силу брать у Ра – у ближнего её лишь до́лжно воровать: рубить его, срывать, кромсать, терзать, и повсеместно всё живое убивать! Быть независимым и в выборе свободным никто чтоб не мечтал из земнородных! Ха-ха-ха-ха! Мы им оставим лишь один открытый путь – и глупых овнов в нашем стаде не убудет!.. Задачу эту понял, предстоятель?
–О, безусловно! Готов её я повторить дословно.
Покивал Двавл головою довольно и следующего приспешника на ноги поднял:
–Мой милый Обалдавл!..
И Ванькин знакомец уже в струнку стоял.
–Твой невесомый, призрачный удел – борьба невидимых для грубых глаз идей, которые, хотя подобны теням, на самом деле мощных сил переплетенье… Старайся, ушлый Обалдавл, мой друг удалый, чтобы погрязли люди в тине вязкой нави. Ты должен приобщить их к сей отраве! Пусть силы духа, время золотое отравленные тратят на пустое, и всё бы ими понималося превратно: с ног на башке стояло бы обратно! Да, это впрямь великое уменье – к пустому обратить людское рвенье! Пускай, презренные, от навьих чар балдеют и, охмурённые, к распаду тяготеют! Уж такова их жалкая участь – ведь навью порченному суждено упасть... Да здравствуют проявленные грёзы! Пускай не будет средь людей тверёзых! Их доля – быть всегда для нас навозом, чтоб дать возможность цвесть прекрасным розам! Те ж розы есть соцветия достойных, вкусивших сласть плодов благопристойных!.. Ну что, мой юный прыткий Обалдавл – посильную тебе задачу я задал?
–Хотелось бы считать – весьма возможно, – ответствовал проныра осторожно, – одно тебе, Великий Идеист, скажу: я силы все, её решая, приложу!
–Сиё стремление весьма, весьма похвально... Приступим же к другим заданьям эпохальным. Итак, Желавл, мой преданный властитель, нестойких душ искусный искуситель – ты далее идёшь!..
Вскочивший с места чёрт... был из себя весьма женоподобный, какой-то хилый, вялый, томный, с усмешечкой на хитрой тонкой морде...
–Великий князь – мои глаза и уши готовы видеть и готовы слушать! – проворковал он, подмигивая и кривляясь лицом, выглядя при том отъявленным подлецом.
–Так внемли моему заданью! – отчеканил стальным тоном Двавл. – Людей, Желавл, ты подчиняй... желаньям! Чтоб наши принципы всецело соблюсти, их нужно в нужном направленьи повести. Широкою дорогою – во ад! И чтоб обманутый доволен был и рад! Ха-ха! Желанья жало пусть вопьётся в душу, и даже умный будет нам послушен! Пускай стремятся люди к власти, к разной славе, к блаженствам всяким и подобной же отраве! И пусть везде довлеет шкурный интерес! Тогда нам обеспечен перевес... Да, вот ещё чего запомни: чтобы сиё задание исполнить, везде и всюду избегай любви! Ведь любящий – себя объекту отдаёт, он может исковеркать чертограммы; желающий же только лишь берёт – в желаньи страстном нет любви и грамма!.. Я подчеркну – заданье непростое, и тонкое зело, мой дорогой властитель, но я надеюсь, дело по плечу – на то ты и зовёшься Искуситель...
Чёрт в ответ учтиво эдак усмехнулся и в поклоне лбом колен даже коснулся, после чего сказал, разогнувшись:
–Я, княже, наставленья не забуду! Желаемое я всегда добуду!
И Двавл в свою очередь усмехнулся, направо да налево повернулся, довольство собственное показал и на грозного вельможу перстом указал:
–Встань, Страховал!
Тот на ноги бревнообразные не торопясь поднялся и жуткими навыкате глазами на господина своего глядеть принялся. Был он с виду и вправду страшен: чёрен лицом, не накрашен, с рожею такою носорожьей и челюстью аккурат бульдожьей.
–Я!.. – рявкнула хрипло эта свинья.
–Ты, мой красавец, должен всех пугать, чтобы сподручнее нам было управлять! Ведь не всегда воздейственно желанье – оно частенько гаснет в упованьях. И тут уместен очень даже кнут – бича удары даже сильного согнут! Испуг, тревога, ужас или жуть – не всё ль равно, как души те пригнуть! И отвратить их взоры от небес... Ха-ха! Мой бес, пускай тебя боятся, и вредных нам путей пусть сторонятся!.. Заданье, я надеюсь, ясно, о предстоятель наиболее прекрасный?
И тёмный князь громко расхохотался, приколовшись над страшным своим приспешником. Остальные же черти его в этом деле поддержали спешно и превесьма задорно заржали. Даже сам Страховал, угрюмый амбал, над собою ржал, но глаза его жуткие не смеялись и на хохотавшего Двавла стеклянно пялились...
Внезапно Двавл смех свой оборвал и выкрикнул резко, откинувшись в своё кресло:
–Властитель Народавл!..
И по мановению его руки все черти враз заткнулись и, сидя смирно, пред главарём своим вытянулись. Поднялся же чёрт не низок, не высок и сощурил глаза свои жестокие:
–Я здесь, великий князь-предстоятель!
А тот уже бубнил поучающе:
–Я над народами тебе дарую власть! Над всеми кланами, родами, племенами и прочими отдельными стадами. Пускай любое из сиих объединений похуже будет, чем отдельный человек: хищней, самолюбивей и гордее. При всём при том – тысячекрат умнее! Ты должен подчинить их сей идее! Так будет лучше и для нас вернее. Пускай народы делом аду служат, а меж собою пусть совсем не дружат, объединяясь лишь в союзы иногда, чтоб сокрушить их общего врага! И пусть народишка презренный представитель крупицы чуждого в других бы ненавидел, а массы общего, дурак, в упор не видел! Сия полезная особенность их зренья избавит наших жертв от вредного прозренья. И так всегда будет, доколе... народы нам не будут нужны боле!.. Ты меня понял, а?
–Как, княже, не понять! Сих глупых овнов в силах я унять!
–Государавл!.. – Двавл вскричал.
Солидного вида чертяка с кресла своего не торопясь восстал и вожаку причитающиеся ему почести нехотя отдал.
–Я... – он пробурчал.
–Твоё задание, по правде-то сказать, тебя не дюже... будет утруждать. Ведь, согласись, не слишком тяжкая работа – у нашей волею беременных народов принять не очень ими жданное дитя? Такой как бы приплод, рождённый из народов. То будет, мой милейший, государство: народоправство, княжество иль царство – не в форме дело – это всё равно. Тебе ж, мой друг, напомню лишь одно: сия ступень будет повыше, чем народ, и это правило нам умалит хлопот, когда удав тупого государства народам вольным перекроет кислород… Чтобы кому-то над другими возвышаться, дабы заставить прочих поужаться, придётся тем народам передраться, и драка власть сильнейшему вручи́т, который побеждённого примучит, а неугодного в один момент схарчит. Но власть и сила, как мы знаем, не всесильны и, к сожаленью, временно насилье. Оно союзников-соперников не сдружит, а лишь вернее в своей сути разлучит и по ухабистой по жизненной дороге их вместе скованными будет волочить. Ха-ха! Покуда не своло́чит в одну кучу, и каждый людяшок своё получит: навеки с адом будет он обручен... Ну а пока, в махинах государства, пусть каждый крутится в своём пустом мытарстве – подобен шестерёнке людяшок: он душу растирает в порошок... Да не пребудут люди наши в счастье, ведь их стезя – погрязнуть в соучастье в делах, не слишком милых их сердцам! А несогласных – на фиг, к праотцам!.. Ну что, усвоил, господин властитель, народов подневольных покоритель?
Чёрт в поклоне голову рогатую склонил и сухим тоном пробубнил:
–Свою работу, княже Двавл, я знаю и для победы нашей расстараюсь.
А Двавл уже далее возвещал:
–О Религавл, мой мудрый предстоятель, тебе доверено над прочими стояти!
И бородатый рыжий чёрт уже на ногах столбом стоял и на своего главаря преданными очами взирал. Во всём его расхристанном обличье проскальзывало нечто неуловимо фанатичное…
–Я весь у ваших ног, великий Двавл! – трескуче-хрипло рыкнул Религавл.
–Как жрец жрецу тебе, мой друг, скажу, что тоньше дела я не нахожу! Ведь выше пока нет объединенья, чем мыслимому богу поклоненье. Нам эту данность будет не исправить, задача наша... сей процесс возглавить, и вектор веры в сторону направить! Пусть каждая религия трясётся над истиной своею дорогой, но на полях их сонм людей пасётся, водимые железною рукой! Не правда ли, о Религавл мой дорогой? Ха-ха-ха-ха!
Нам нужно очень хитрое уменье, как контролировать их жертвенное рвенье. Его нам важно... не перепалить и на чадящей стадии куренья как можно больше душ остановить. Довольно с них и тусклого горенья – нам массовое вредно просветленье! Хотя... увы – уж таковы издержки, но кое-кто минует те задержки, за нашею оградой очутится и в свете Ра душою просветится... Да ну их! Наплевать… По сим убогим мы не будем горевать. Их не должно быть много – единицы! – а что нам жалкие какие-то крупицы на фоне тучных стад пасомого скота, которому угодна маета! Ха! Мелочи. Пустое...
Нам ненавистно будет всё простое, к чему стремятся славящие правь и прочь гонящие обманчивую навь! Такими простаками не управишь! Поэтому твори наоборот: заумной сложностью дури простой народ! Побольше книг святых, побольше всякой мути, словес завесами их заслоняющих от сути! Пускай поблудят в дебрях всяких толков – отсюда шаг всего до наших кривотолков! Пускай не мыслят, а привыкнут слушать – сожрут то варево, что им дадут покушать! И пусть о правде и любви везде трындят, но меньше малого пускай дела по ним творят! Мы лишь тогда почувствуем себя спокойно, когда людишек орды беспокойные в мешки религий будут плотно упакованы. Нам не страшны сии объединенья, коль главное всёж в них – разъединенье... Пусть тянет в прошлое незыблемый порядок и слепит блеск торжественных обрядов! Всё это парус раздувает самомненья, и веры лодки гонит к рифам... разделенья. Пусть люди бога даже славят, как хотят, но от единого... пусть рыла воротят! Пускай не мирятся, воюют все народы – за пустяковую какую-нибудь йоту! Мы воспрепятствуем их вольному полёту, иначе – дело швах – и в оконцовке мы... потерпим крах. Тогда – рискованна духовная игра! – восторжествует в душах образ Ра, и нам с Земли тикать будет пора...
–Ну что, не струсил, друже Религавл? Тебе заданье это по плечу? Иль я кого другого подыщу...
–Не беспокойся, княже – всё в порядке. В руках надёжных эта разнарядка.
Двавл тогда широко и белозубо улыбнулся, руками широко в стол упёрся, вперёд пригнулся и, пристальным взглядом оглядев сидящих пред ним воров, остановил свой взор на последнем ещё не названном чёрте.
–Встань, предстоятель Тиранавр, моя опора! – железным голосом отчеканил он. – Бразды правленья ты возьмёшь ещё не скоро…
Тот незамедлительно поднялся и – вот дела! – ниже всех ростом-то оказался! Этакий небольшенький пожилой уже чертишка, просто-напросто собою коротышка! Волосы у него были седые, заплетённые в косу, рога большие, толстые, а глаза хитрые, раскосые, зорко вперёд глядевшие и словно насквозь всё пронзить хотевшие...
–Всегда к твоим услугам, друже Двавл! – могучим басом вдруг сей хрущ пророкотал.
И тёмный князь ему немедля наказал:
–Тебе, о Тиранавр, скажу не очень много я: дорога к тирании будет долгая. Согласно принципам, изложенным мной ниже, на зданье наше взгромоздим мы крышу, которое строение прижмёт и выход вверх надёжно всем запрёт. В конце концов ведь общество людское по нашим планам станет тиранией – системой полного и совершенного насилья. Мы в это дело каждый вклад внесём посильный... Насилие и хитрость – это ноги. Они идут по нашей по дороге. Для просветленья это страшный яд: он вызывает ступор и распад. Напичкано всё будет этим ядом, что как ни странно, наведёт порядок и... монолит единства утвердит. Да, да, мой друг, единства, против которого мы вечно выступали и расколоть которое желали! Казалось бы, абсурд и парадокс... Ну чтож, уместно тут поставить сей вопрос. Отвечу так: мы тоже парадоксов мастера, не только те, кто ведает по Ра! Ведь чаша сваянного чертомонолита страданьем до краёв будет налита, и нам останется его лишь зачерпнуть, влить в рот себе и сладостно сглотнуть...
Победа наша, правда, далека – течёт неспешно времени река. Терпенье, дорогой, не будем пылки – в наличии у нас к победе предпосылки! Ну а пока... учись себе у прочих, в моих заданьях показать себя охочих! Приглядывайся к тем, кто любит власть, кому мила приятной жизни сласть, кто жаждет для себя как можно больше брать, и шкуру с ближнего кто не побрезгует содрать! Всё это наши будут креатуры: и пешки мелкие, и крупные фигуры... Будь нагл и дерзок, действуй очень смело и сими шашками играй весьма умело! Ибо противник наш силён неимоверно, коль проиграем – дело наше скверно!.. Ну, Тиранавр, заданье моё ясно? Предупрежу – оно трудно ужасно!
–Великий князь – оно ясно как день. Но будь спокоен, нашей Черчи предсиде́нь – в руке ухватистой бразды сего правленья: моих трудов плоды достойны изумленья...
«Ишь чего удумали! – шибко разозлился тут Ваня. – Наперёд всё распланировали, хитрые гады! Да-а, опасные бестии! Тяжело будет с ними сладить, особливо когда они вместе... Ну да ладно – сладим! Дай только срок! Усвоим и этот урок…»
А Двавл на резвы ножки привстал, всем прочим сидеть приказал и с видом преважным начал пред ними прохаживаться...
–Посмотрите. – воскликнул он зычно, – как мы живём! Мы же закостенели уже все и даже гниём! С одного, правда, боку... Да и с другого боку морока! Да, да. То тебе здесь нищета и безысходность непомерные – то там богатство и роскошь чрезмерные... Кого падение наших братьев научило? Кого возвышение некоторых усилило? А?!..
И он грозным оком подельников своих оглядел, точно рентгеном души их чёрные просвечивая… Кое-кто не выдержал его змеиного взгляда, глаза-то отвёл.
–Зачем?.. – продолжал Двавл ораторствовать. – Зачем, я спрашиваю, нам, чертям, между собою лаяться, когда мы и с людишками уже не в состоянии справиться? Вона как они от рук-то отбилися – сами уже, с наглостью невероятною, к нам заявилися! Да ещё чего-то там требуют и порядками нашими гребуют! Тьфу! Ниже падения трудно даже представить, когда какой-то… долбанный ангел нашего царя – царя! – на испуг-то взял! Кхы-кхы!.. Короче, предложения мои будут таковы! Первое... Черного царишку – долой! Нужен новый владыка – молодой. Только не удивляйтесь сильно, друзья, но этим новым царём...
И Двавл победоносно оглядел притихшую чертобратию...
–Буду не я!
Сначала-то повисла тишина. А потом оторопевшие от такого обухового сообщения черти повскакали живо со своих мест, завопили, заорали, руками замахали, удивление чрезвычайное своим видом показывая и несогласие очевидное с таким оборотом выказывая. Страховал даже кулаком-кувалдой по столу вдарил, от чего тот треснул.
В общем, стало весело...
–Молчать!!! – взорвался бомбою Двавл, и всем как есть кузькину мать показал. – Всем сесть! Не орать! Сюда смотреть и слушать о чём я говорю! Ну!..
И сразу по его приказу тишь да гладь наступили в момент. А тёмный князь выдержал паузу и продолжал свой ангажемент:
–Второе... Как только Черняка мы уроем, мы вскоре новый общественный строй построим – демонократию. Ваши вопросы предваряя и наперёд их зная, ответственно на них отвечаю: это будет наша с вами власть!.. Власть сия должна быть неявная и негласная, гибкая и сильная, умная и охватывающая всех, а потому подобная змее и наиболее удобная для нашей Черчи… Чтобы власть эту навсегда удержать и при том не спасовать и не облажаться, мы научимся умело управлять силой сил – мотивацией. Запомните: что в умах подконтрольного нашего общества мы смотивируем, такое общество и смоделируем, и тайно, тайно станем народец водить, дабы недовольное чем-либо быдло не смогло бы нам навредить. Не будем мы выявляться – не придётся и подставляться да в глазах недоумков всяких вынужденно не надо будет обеляться. Для этого нам понадобится фиктивно правящая личность, коему вменяется открытая, в отличие от нас, публичность: как бы карточный такой игрушечный царь – нами, тузами то есть, управляемый парень… А чтоб он нашим интересам служил напряжённо и, главное, автоматически, мы в перспективе должность эту переделаем на выборную – как бы демократически... Это чтоб он не дёргался, не блажил, а желаниям бы большинства усердно служил. Большинство же нами будет как надо смотивировано, поэтому лишь те особи удостоятся в высшую власть быть делегированными, кто сию мотивацию лучше сможет выражать. И уж поверьте – обработанный идейно народ духовного чужака на престол никогда не посадит!..
Двавл, дотоле степенно перед подельниками прохаживавшийся, теперь остановился, руки на груди скрестил, пальцами по внушительным бицепсам побарабанил и отчеканил:
–Что касается кандидатов на царское место чисто конкретных, то мы должны поощрять выдвижение чертей приметных, умных, сильных, но... мудростью не обильных, чтобы были они идее нашей полностью подвластны, и потому для скрытой Черчи не опасны… На первых порах вполне подойдёт и Управор – дабы запалить весь сыр-бор, ну а потом... свет ведь клином на моём братце не сошёлся, подберём неспеша и кого-нибудь другого, лучше гнущего нашу линию... Ну, господа идеисты – понятно я изложил свою позицию? Каковы будут ваши мнения по сему планируемому изменению?
–Горячо одобряю! – вскочил на ноги Обалдавл.
–Превосходный план! – Религавл жару поддал.
Да и остальные велеможи от них не отстали, и бурно свои восторги выражать стали. Хвалебные речи полетели на Двавла картечью:
–Здорово!
–Блестяще!
–Невероятно замечательно!
–Круто!
–Клёво!
–Чрезвычайно блистательно!..
И всё в таком же вот духе главному промыслителю в обласканные лестью ухи...
А он послухал ор сей, послухал, нос довольно почесал, да и далее языком зачесал:
–Третье теперь... В сей нашей революции не миновать нам больших потерь. Увы и ах, но это так! Количество нашего чертовского населения мы будем вынуждены сократить радикально. На ого-го сколько! К чему нам бездельников столько? – К ангелам их! Нам, други, качество отдельной особи количества будет важнее – так-то оно будет вернее. Придётся душемолке поработать на славу, но потом... чертей туда мы станем отправлять минимально, бо это для людей всё же агрегат, а не для обитателей ада. Так что, дорогие мои идеисты, в будущем придётся нам с душами бракованными повозиться, повозиться – не будем с плеча рубить и с крайностями жёсткими торопиться…
Четвёртое... Людьми, этими похожими на нас канальями, займёмся, что называется, профессионально! С каждой ихней душою, я повторяю – с каждой! – надлежит разбираться досконально. И аккуратненько эдак, легко, ненавязчиво, без грубого и ограниченно эффективного напора. Наша тончайшая хитрость есть в то же время и наша крепчайшая и надёжнейшая опора! Это наш главнейший метод, и наисильнейшее по своему воздействию оружие... Или я не прав, мудрые мужи?
Черти головами важно закивали, «Прав, прав!..» заорали, с превесьма неподдельным воодушевлением главаря своего коварного поддерживая, а тот, удовлетворившись ихним согласием, продолжал дальше им мозги квасить:
–Пятое... На белый свет более никаких чудовищ, дабы людишек непутёвых постращать, не будем, значит, пущать! Зачем нам снаружи их пужать, когда проще и вернее снутри этих упрямцев поприжать. Силой не надо бить – гораздо лучше хитростью победить! Пускай они там в мире своём солнечном о нас скорей позабудут и только в сказках детей чертями пугать будут! Так что девиз наш вот какой: буром на людей не при – сволочи́ людей снутри! Ха-ха-ха-ха!
Ну и наконец шестое... Самое наверное непростое. Я мню насчёт солнца – злого ока Ра, кое для наших тел – увы! – чёрная и гиблая дыра. Ставлю трудную для нас задачу – стратегическую: изобрести оболочку защитную энергетическую и в перспективе увести нашу расу в белосветное царство!.. Если предки наши имели такие тела, то чем мы их хуже? Что за дела?! Убеждён: оболочку изобретём, с измерения этого на фиг уйдём и всю окрестность в новом измерении завоюем! Да что там окрестность – галактику всю! А там, глядишь, и...
У слушателей Двавловских аж рожи всмятку скорёжились от видений перспектив непредставимых. Даже челюсти у многих отвисли от полётов фантазии мысли. А Двавл приосанился, глазами засверкал, разрумянился, руку вверх вознёс и далее околёсицу свою понёс:
–Поэтому я приказываю: немедленно после победы нашей продолжить интенсивные опыты над этой мерзавкой Бяшкой, которые нами уже велись, но из-за чрезмерного эгоизма и взбалмошнего волюнтаризма Черняка вынужденно прервались… Я имею в виду лабораторию Кривула, которым временно пришлось пожертвовать. При нынешней власти надежд на возобновление экспериментов совершенно нет: Черняга упёрся и на поводу у этой паразитки повёлся. Я было пытался старого хрыча уломать, но он ни в какую не соглашается отродье это ангельское для важного дела нам уступать. Совсем уже дед одурел и гонит сплошную лажу! Стыдно повторять эту хрень даже. Говорит, мол, наши опыты весьма опасны, и мучения подопытного субъекта, возможно, будут ужасны… Хэ! Престарелый хренов пень! Нашёл кого ещё жалеть! Эту безмозглую нахальную стрекозу, имеющую возможность когда ей заблагорассудится на белый свет порхать, в то время как мы – мы! – обречены в этой норе пропадать! Да мне плевать на муки этой су...
Бац-ц!!!..
Звук сильнейшей оплеухи поносные Двавловы мерзословия прервал вдруг. Охальник высокопоставленный даже на задницу рухнул, и его бесстыжие очи из орбит чуть не выскочили. А подручная его рать не замедлила охрененно перепугаться. Все до единого заговорщики донельзя изумлённые рожи скорчили и буквально со страху обалдели, думая очевидно, что они Черняку попалися…
Только этот хитроумный змеюка не дюже долгонько в постыдной конфузии обретался; о причине произошедшего он видно мгновенно догадался, быстро в вертикальное положение восстал и, взмахнув руками хватко, заключил кого-то невидимого в охапку.
–Вот она, шмара! – заорал он яро. – Поймал! Держите скорее эту тварь!
А пока господа велеможи соображали что там к чему и, сменив выражения на харях, устраивали кутерьму, ещё один громкий звук под сводами пирамидной обители раздался:
Бу-бух!!!..
Как будто молотом пудовым князюшку по темечку припечатали! Греманулся он, словно подрубленный, на золотую ту мостовую, и глаза у него в стороны разные завращалися. А это, оказывается, его Яваха саданул от души по темяхе, жёнушку свою из лап врага вызволяя и чашу гнева благородного на голову подлеца изливая...
Схватил Яван растерявшуюся слегка бывшую уже невесту за мягкое ейное место, перекинул её через плечо мигом и... на всех парах оттуда вон двинул! А позади-то шум нешутейный поднялся да резкий трезвон. Пришли уж черти в себя и тревогу трубят... Скатился Ванька колобом по лесенке на площадку, глядь – два этих робота-обормота внизу стоят, загородили собою проход и не дают ходу. Ну, он одного тогда сходу ногою долбанул, а второго рукою могучею с дороги пихнул. Отлетели истуканы грозные чёрт те куда, обо что-то там дерябнулись и не могут встать – порвались, видать, какие-нибудь провода... Ванюха же, времени даром не теряя и глазами по сторонам стреляя, к тому месту помчался, где у них проём был оставлен, по пути, не мешкая, летульчики из темноты вызывая...
Ну, тут и Борьяна уже очухалась, по Ваниному тылу ладошками заколотила, на пол опустить себя попросила и, ни слова лишнего не сказав, летательный оседлала свой аппарат, дабы из этого проклятого места поживее ретироваться. Яваха, конечно, тоже не собирался там оставаться и, за спинку впереди летящего Борьяниного сидения держась, наддал вслед за ней газу. Ну а отлетев от этой клятой пирамиды на весьма приличное расстояние, не совсем-то приличными выражениями разразилася жёнушка Ванина:
–Ну и гад! А?! Какой же этот Двавл подлец! Презренный предатель! У-у-у, мерзкое отродье, держись у меня теперь!..
И, сорвав с головы шапочку-невидимку, с возмущённым донельзя видом в сторону Двавловой резиденции кулаком она погрозила.
–Ты, Ваня, меня извини, но я тебя в сей миг покину! – перед Яваном, тоже уже видимым явно, она извинилась и в сторону дворца царского оборотилась. – Очень я спешу!..
–А куда, Борьяна? – вырвалось у Явана.
–Обо всём, нами виденном, тотчас я отцу доложу!
–Ага. Заложишь, значит, братца? – нашёл время Яван улыбаться.
–И заложу! Ещё как заложу! Уж не постесняюсь! – прокричала княжна, от негодования вся дрожа. – Измену подлую изведу и предателя этого на чистую воду выведу!
И сказав Ване «Привет!», умчалася она вдаль быстрее ветра. А наш Ваньша, не особо, правда, спеша, но и не слишком мешкая, конягу своего летательного развернул и в сторонушку гостювальную упорхнул.
Уже светало. Высоко в небе адская эта ярила мал-помалу разгоралася и, видимо по случаю раннего утра, в воздухе, акромя Явана, никто ещё не летал. Трудно было поверить, городскую спокойную идиллию лицезрея, что в пеклоградских властных отношениях только что до роковой черты подскочил градус кипения, который неминуемо – и уже скоро совсем! – вызовет в чертячьем этом гнезде невероятное по силе бурление, подобное разрушительному вулканическому извержению... Но что произошло, то произошло: прошлое уже ушло, и его никак не изменишь, а будущее вплотную подошло, и бед его не отменишь...

Уважаемый читатель, мы заметили, что Вы зашли как гость. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.