18 глава

Кто споил родной народ – тот мерзавец и урод!

Был я на белом свете, братья, – начал новый знакомец ватаге рассказывать, – жрецом в одном южном государстве, жрецом знающим, влиятельным, хотя и не самым сначала главным. Основною своею задачею поставили мы, жрецы, приобретение для себя материальных благ, несмотря на то что говорили народу обратное: о духовном на словах пеклись, о нетленном, о самом важном... И этак жили мы, значит, поживали и, как говорится, добра наживали, только вот какая закавыка с течением времени образовалася: маловато, итиш твою, добра у нас оказалося!.. Или, может, показалося нашей жреческой братии, что маловато... Кто там счас разберёт! Дело ведь то всем известное и банальное прям до рвоты: сыта хоть свинья, а всё жрёт; богат хоть богач, а всё копит…
А я, жрец Упой, до богачества жаден был очень: и попить любил, и пожрать, так что не по душе мне было в скромности малокормной прозябать. Тогда-то ещё старые порядки не совсем были у нас изведены, и наряду со жрецами водились кой-где и праведы, да знахари всякие с ведунами. А князюшка нашенский не шибко много имел власти, и все вопросы важные решалися на радах, в так сказать народовластии... Коли, к примеру, где возникала война, так народец князя с дружиною нанимал, и ополчение под его руководство вдобавок направлял, а ежели мирные времена наступали, так толпища соборная выборных выдвигала и сама через них всё решала.
Вот наше жречество и хаживало животы подтявши: одно название было что жрец, а пожрать-то как раз и не дюже имец…
Терпел я, терпел этот беспредел, и зело сия вольница мне надоела. Пришла мне на ум великая одна идея, как наш народишко от власти-то оттереть. Признаться, долго я над проблемою этою голову ломал, покуда вдруг не торкнуло меня как-то: а чего, думаю, с разумом зря бодаться? Коли ума не хватает власть заграбастать, так поубавь у ближних своих чуток разуму – вот и опустишь их, а себя поднимешь. Всёж в мире относительно... И решил я дух народный вовсе поменять – да не так, как желает рада, а так, как жрецам было надо...
Вот подваливаю я с идеей своею гениальною к жречине нашему главному, заскорузлому весьма старцу: так, мол, и так, говорю, старче... А он выслушал вполуха меня да и заявляет нагло: ты-де тут, мля, не вякай, ить старшой средь жрецов пока я, а ты предо мною как тля!
Ну, думаю, гад – никак облом мне подстроил?.. Старый-то конь борозды потому не портит, что он сошку тянуть вовсе не в силах. Ах ты, зубами скриплю, паразит!.. Ну да ничё – ты у меня погоди... К народу, вестимо, не стал я с идеею своею выходить, ибо непременно прохиндей некий не замешкался бы против неё выступить. Некоторые-то горланить ярые были мастера. Чего я им скажу-то? Надо-де, ребяты, государство всеми силами укреплять, а вашу вольность ослабить?.. Хех, удумал тоже – как бы не так! Ну обязательно краснобай какой-нибудь встрянет. У нас, скажет, традиция такая, чтобы не вождям во всём потакать, а чтоб народ, наоборот, был справный, и что, мол, государство об этом в первую голову радеть всячески обязано… И самое обидное – крыть-то и нечем: и впрямь по Ра-то веде равны все люди пред богом своим значением: каждый гад на свой лад, будь они все неладны! Нельзя ведь так сделать, чтоб одни вишь ли поровнее других-то оказалися, а прочие дескать покривее... И по Ра учению богатством не денег мошна тугая считалася, или там не пышное зело имение – а понимание ясное и дельное цельным человеком в природе быть, к единству возможному противоречия возникающие умение сводить, да охота взаправдашняя с ближним своим жить ладом...
И чего ты добьёшься от этаких правдознатцев? Себе какую полезность? – Держи карман! Они ж все сообща против хищных стоят. Всем своим миром отпор дают задирам. Попробуй тут подступись… И стал я тогда мало-помалу под князя нашего Будана подлаживаться: это, значит, подлещиваться под него да всячески его охаживать... Он-то по натуре мужик был грубой и не дюже дружил с головой, так что мои хитрые мозги ему в самый раз пришлися. Да и дружинушка у него была будь здоров: ну сплошь же явный сброд да через одного сорвиголовы... В общем, сделался я вскоре в банде этой отпетой в доску своим и перво-наперво жречину главного руками шайки тайно устранил. И хоть поганец старый умирать вроде не торопился, но мои молодцы чуток ему в том подсобили: подстроили так, что он с лошади будто бы упал и свернул себе на фиг шею.
Наёмнички князюшкины и не то ещё умели!
Чтож, одно дело было сделано, и встала задача нового духовника выбирать. И стали меня вдруг сомнения не ко времени одолевать. Хм... Вроде как бы я первый апосля убиенного – а там кто его знает: выбирает-то не дружина Буданова, а рада… Стал я тогда с народом везде встречаться: с три короба людям набрехал, всяческих поблажек им наобещал, и напихал в ихние ухи добрых вестей. А чо – язык-то ведь без костей, мели им как хошь: хоть справа налево, хоть вкривь да вкось – лишь бы в корыто влезть удалось!
Я ещё вдобавок пир на весь мир организовал для ляктората, чтобы лякал народишко да орал лишь то, что мне было надо, а не то, что надобно было моим врагам. Ага. Таким вот нахрапом первым жрецом я и стал!.. Власть получил я в руки свои жадные, власть! Тут-то идей моих реализация и началась... Был у меня соратничек один ушлый, из жречишек из стал быть из научных, по имени Уквас. Производил он как-то опыты свои дикие, и в результате напиточек забористый у него получился. Дал умелец мудрый название ему «сура», ибо при проверке оказалося, что действие евоное весьма было суровым: из мужика он делал дурака, а из бабы – дуру…
Вообще-то, между нами, была эта сура странная всего-то-навсего медовухою сладкою, но скрывало это пойло в себе одну загадку, ибо прятался коварный яд в ней, коий любого умника делал дурней. Дюже ядрёною вещью жидкость сия оказалася, и мозги всякому, её приявшему, она начисто отшибала, а ежели перебрать – так и с ног долой сшибала.
Забористая она забористая и есть, потому как забор образовывался в душевном человечьем теле, и становился богов сын на время тупою просто скотиною...
Сперва я оружие сиё противонародное на княжеской испытал дружине, и признал его зело пригодным для достижения целей моих неблагородных. Начали вои те бравые Уквасову отраву лакать, и так их вскоре развезло, что озверели они с перепою ажно. Сначала, правда, галдели, орали, хохотали, песнями похабными глотки драли, да всяку чушь бормотали…А кое-кто так и вовсе душонку наизнанку вывернул, и всю дрянь, что про других он таил, наружу вывалил...
Только вот продолжилась попойка первая весьма нервно: даже голуби сделались вдруг орлами, а тихие волы – быками ярыми, и такую учинили они там драку, что я, не будь дурак, утёк оттуль от греха и за мордобитием злым наблюдал сдалека. Ну а подравшись и друг с дружкою разобравшись, помирилися они кое-как и ещё чуток суры той набрались, после чего кто где был, на землю попадали и уподобились в точности отродьям свинячьим. После сна же наутро все маялись головами и находилися в некой апатии...
Эге, думаю я про себя – это для пользы нашенской подходяще! – хватай удачу за хвост, Упоище, бо открытие сиё крутяк ваще! И порешил я сразу же такому многообещающему начинанию всяческое своё содействие оказать. А поскольку среди предпринимателей я из первых был удалец, то где-то через годик-другой суры этой во всей офигенной округе – хоть залейся! Такие мастера-медовары везде и всюду появилися, и таку сурицу варить они научилися – прям с ума сойти!
А я народишку оболваненному во ещё какую лабуду-то втаранил: это, говорю, не просто питьё опьяняющее, а, ни много ни мало, священный напиток самого Ра! Не зря же, добавляю, сура эта такая жёлтая – чисто же питьё солнечное, ей-богу!.. И напиток сей, боженькой нам данный, пить надо, учил я, на всех праздниках. Веселуха же от того сплошная, а ведь по Ра завещанию веселие да радость первостатейные для нас есть занятия. О значит как!.. А сказать откровенно, какое у пьяных-то по большому счёту веселье?! Пустозвонство же одно, да горячечный бред... Это трезвым человеком бог-то владеет, а пьяным ведь чёрт качает. Сначала может и весело – да зато потом бесиво! Было дело – мужики осатанелые за колы во гневе пьяном хваталися, да друг дружку теми колами колошматить по чём зря принималися, а потом, когда опамятовывалися, кой-кого в живых и не досчитывалися.Да-а...
Вот тут-то праведы недорезанные из чащоб своих и повылазили. И почали они народ супротив моих порядков буянить.Что с рассиянами, орут, стало?! Одна дескать везде шастает пьянь!.. Ну и всё в таком же разряде: не по Ра-де сура сия, кричат – жизнь, мол, не по Ра веде...
И всколдобили таки народ, ретрограды! Собрали они Великую Раду, пошумели там, языки почесали и... присудили всем миром алкую ту голь боле не пити, а всю суру везде собрать и в овраги вылити. Так, горлопаны, и сделали!
Да только поздно! Не все, ой не все за сурогон этот голос-то отдали: кое-кто обиду на суроборцев затаил ярую. Привыкли люди многие пить-то, по нраву немалой ораве лиходейство сиё пришлося, и противовесов мощных безобразию пьяному в душах, голи алчущих, не нашлося... Эта ведь голь самая, как я позже узнал-то, отнюдь не простым-то было жоревом. Не иначе как сами черти хитрые энту хреновину-то изобрели, потому что она, как ключик универсальный, подходила к запорам всем мозговым. Нету от пагубы этой у земных тварей защиты – всюду она, пакость этакая, пролезет, и из любого трезвого – тупого да нерезвого сделает... В питье-то хмельном много чего есть полезного, акромя сего яда, понятно – вот голь алкая за полезным-то и прячется, до поры до времени жало своё скрывая. Она-то, как я понял, заботы глушит здорово и, хоть и на время, а снимает с сознания напряжения бремя. Ежели у человека установки в душе неправильные, и многие заботы тревожат да донимают его непрестанно, то такой человечишко легче всего на удочку голи попадается. Кому ж не охота отдохнуть от забот-то?! Даже и те, кто казалось бы думами витает на высоте, но из-за однобокого развития склонен духом киснуть – и они тоже устоять перед голью не можут: хлещут её они для вдохновенья, да для души усталой отдохновенья...
Только человек кругозоркий, у коего праведные внедрены установки, бестию эту победит легко, и пить наотрез откажется, ибо он ведь и так рад.
Лишь через годы долгие я дознался, что голь алкая вещь не случайная. Это ведь сама Навь обличие пития принимает и на крючок яда, в мёде таящемся, жертвы свои уловленные тайно насаживает... Были у меня сомнения даже – а стоит ли мне и дальше в игру эту играть опасную, не пойти ли, пока не поздно, на попятный – да посчитал я себя умным зело, и решил самонадеянно, что удержу я силу разрушительную под своим контролем. Не ведал я тогда, дурак, что в игре этой не игроком я был-то, а фигурой – водилой навроде ферзя. И сам-то я слепо алкал, да только не весёлой голи, а чего-то поболее: дюже я хотел обрести могущество и порешил что навье оружие – воинского-то будет пуще...
И то сказать – мягкость да хитрость частенько ведь силищу грубую побеждают!
Пришлось мне, правда, сначала выжидать и мысли тлетворные от народа прятать, а на словах – под новую-старую власть подлаживаться. Я даже громче всех за суроборство ратовал, сильнее всех на сходках в грудь себя колошматил, и рьянее всех рубаху на себе рвал...
Подлец ведь для подлаживания под ситуацию готов хоть самому себе в рот обкакаться, лишь бы получить что хотел!
И вызрела у меня постепенно идея всем праведам кирдык сделать, но дать бой я решил не открыто, влияние их в толпе учитывая, а сподтишка, на манер татей. Всех их приговорил я под корень повырубать, а новой поросли и взойти не дать, ибо окончательной в идейном деле добивался я власти. Создал я из самых моих доверенных головорезов тайную такую банду, и в чёрную безлунную ночь напали убивцы окаянные на праведную знать, по случаю большого праздника в одном месте собравшихся – да всех до единого и поубивали! И ни одного свидетеля в живых не оставили.
Ох, и шуму было поутру, ох и крику... Дело-то жуткое ночью свершилося, подлое донельзя, невиданное. Многие на следствии княжеском под подозрение попали, в том числе и я, но с пеною у рта невиновность свою мне удалось отстоять: даже на крови я клялся и землю благоговейно жрал!.. Короче, тупик вскоре в следствии образовался, а народишко долго ещё недоумевал. Даже на оборотней пеняли...
Ну а я месячишко-другой повыжидал, да во всей красе своей коварной себя и показал... Охмурил я скрытно одного заезжего дурака, при помощи колдовства ввёл его в транс и заставил в преступлениях злодейских пустомелю признаться: будто бы это он к кровопролитию жестокому руку свою приложил – да не один вестимо, а в составе дружины. Князь, мол, соседский, в коей стране суру покупную пили, праведам нашим за трезвость отомстить порешил…
Повинился, значит, ложно сей дурак, навёл на страну свою злую напраслину, да с жизнью тут же и расстался, ибо его при всех, принародно, один мой приспешник зарезал ножом, будто бы во гневе находясь благородном.
Знатная у меня получилась провокация: и концы были обрезаны враз – и сам я отмазался!
Я сразу – в набат!.. На раду, времечка горячего не теряя, народишко собираю, и вдохновенно распалясь, на войну карательную соотечественников призываю. Вперёд, ору, земляки – за отчизну славную ляжем костьми! Все как один на бой пойдём кровавый! Наше-де дело правое...
Конечно, после этого – война! – да не скорая, не нахрапом, а затяжная, года на два. Как положено – с набегами, с засадами, с потравами, с осадами – да с битвами ярыми с врагами заклятыми... Выиграли мы кое-как, и всё соседнее княжество под себя подмяли. Усилились мы малость, но главное – от праведческих порядков за время бранное ничё пожалуй и не осталось. Мои кореша-бояре повыдвинулись в боях зело да власти себе немало взяли. Будан меня устраивать перестал, и я его тоже вослед за праведами отправил, а на его место своего ставленника безвольного поставил и титло ему новое дал: пораоном дохляк этот стал!
Я же с подручными своими жрецами управлять начал тайно. Зачем, скажите на милость, на подмостках театральных мне было светиться? Мне охотилось быть кукловодом или, на худой конец, тузом – картой в колоде самой невзрачной, но зато имеющей высшую власть… Я вот таким тузом-то и был, и не простым – а козырным! Массы же народные за время невзгод к послушанию были приучены жестоко, к дисциплине военной строгой. Попробуй ведь чего-нито пикни при чрезвычайном-то положении супротив власти! С такими ершистыми начальники полевые не нянькались. Чуть кто варежку из подчинённых шире чуток дозволенного откроет, как его – чик, дрись! – и точка. Напрасно мамочка ждала свово сыночка...
Быстро таким макаром строптивцев всех и пообломали.
Вот вроде и мирная жизнь уже наступает – а народишко-то уже не тот, что был ранее: изувеченным он стал духовно, да морально сделался израненным... Правильно говорят-то: народ, блин, как глина – что хошь с него лепи, да только не глупи! Субстанция, в общем, это сырая...
Хм… Так-то оно конечно так. Вопрос лишь в том, чего ты из этой глины слепить желаешь – что-то прекрасное, или никуда не годное барахло?.. Вот из меня, из жреца главного Упоя, глиномес получился хреновый, хоть и работал я энергично и здорово: прям засучив рукава месил я душу народа…
И слепил-таки, чёртов гончар! Лучше б и не начинал! Воистину бают правильно: не умеешь – не берися, а ступай вперёд поучися! При моей внедрённой системе подлецы разномастные да всякие отщепенцы власть-то и заимели. Дюже, скажу я, эта компания командовать-то полюбила – прямо хлебом их не корми, а только дай чем-либо им порулить! А какие, по большому счёту, из них правители? А-а-а! Конфетку ведь не сделаешь из дерьма: хоть в какую обёртку говно ни заворачивай, а нутро-то всё одно воняет...
С тех пор в народе и говорят: дерьмо наверх завсегда всплывает, ага…
По моему теперешнему рассуждению, каждый почитай властитель могучий – демонёныш этакий по сути. Первым делом он общее одеяло на одну лишь свою задницу норовит натянуть: ему самому-то тепло, а что там с остальными – не жарко ему, и не холодно! Что ему народ какой-то – толпа тупая и всё тут! Материал этакий ничейный, поле обширное для обогащения... Бери семя любое, сей, жни, молоти, да муку мели, а после пироги для себя пеки! Всё просто и плоско, как блин на плошке.
В общем, достиг я вроде власти вожделённой, прожил кусок жизни чуть ли не небожителем, вволю понаслаждался своим величием – да и привык. Поблекло да пожухло как-то всё в глазах моих, а чувства умасленные попритупилися. Всё вроде есть, а какое-то не такое это всё – не то оно, и не так… Думал я, думал над этой неприятностью, и понял вдруг – ёж меня в переляку! – почёту-то мало!.. Помнит народец в памяти своей недалёкой ещё старое, с прежними порядками нынешние порою равняет, и нет-нет кое-где ропот да недовольство и прорываются.
Не любит власть новую народ, но её боится, и в мыслях таится. А власть в свой черёд гнева народного да бунтов опасается, вот и нету ей оттого покою – ни по-трезвому, ни с перепою.
И надумал я тогда не токмо в мозг народу с сурой своей залезть, но ещё и в душу ему с духовной отравой пробраться, тонко там покопаться да кой-чего и подправить, а вернее подкривить. Это чтоб, значит, восстание народное возможное предотвратить, али хотя бы отсрочить, а положение знати во власти упрочить. Долго я над проблемой этой голову ломал, покуда в один прекрасный день вдруг не догадался – ба-а! – да мне ж Ра мешает!.. Ну, не сам Ра, конечно, который сердцем своим в небе сияет – тот не мешает – а тот Ра, который образом великим в душах людских сложился и дальнейшим моим реформам предел положил.
В сём деликатном и щекотливом деле порешил я ставку на молодёжь сделать: стариков-то не перемолаживать было стать, закоснели они во взглядах своих неугодных, староверы упёртые, туго-натуго духовно заколдобились. Зато молодые – о-о-о! Сырые ещё у них душонки, неопытные: гни их да мни, лепи да куй – и в ус себе потом не дуй! Лепота!..
Понял я также, что от наскока тут дело не сдвинется: нужно было терпением адским запастись, да план на годы вперёд разметить. И было, было у меня такое терпение! Стал я помаленьку кадры жреческие обновлять: сильных, жадных, пронырливых отбирал – и наглых! – чтоб мочись хоть им бы в глаза, а им то была бы лишь божья роса! Ну а как компанию достаточную я подсобрал, так принялися они за работу рьяно: набрали молодь подходящую, в отряды их организовали, и... стали старые праздники по новому праздновать, по новому же их называя...
Жертвы Ра эти канальи приносить стали! Да, да – жертвы скотьи, дух их живой превращая в мёртвый! Начали они скот закалывать на сборищах ритуальных, и мясо жареное потом жрать в угоду якобы Ра: и богу, мол, то питание, и тоже людям... В суре, конечное дело, недостатку на праздниках не было: лилась она прям рекою, и пир развесёлый стоял горою... На втором же этапе повелел я храмы везде строить, чтобы подручных моих получше пристроить. Жрецы перевоспитанные популярно поддатому населению объяснили, что, оказывается, плотность духонаполнения, коя в природе земной имеется – вишь ты, не одинаковая! Кое-где это духонаполнение вообще, можно сказать, мизерное, и в тех местах дух папы Ра не появляется, гнушаяся скверны, наверное, а вот зато в храмах – ух ты! – тама совсем, мол, другое дело! Благодаря таинствам пречистым, святославными священниками производимым, этого самого духа там – ну не продохнуть! Битком, можно сказать, набито...
Народишко в храмы и повалил. Ведь куда идёт знать да власть – туда и простолюдин шасть… Иначе-то редко бывает, потому как баран вожаку дорогу в жизни выбирать доверяет. А коли у человека из собственного сердца, где искра божья находится, в чужую голову власть уходит, то разве такое водительство путь истый находит? – Не было такого и никогда не будет, доколе Ра у людей вне сердца пребудет! Угу!..
А на третьем этапе вознамерился я из пораона глупого сына Ра сделать истинного, и притом единственного, а прочую шелупонь, не исключая лицемерно и свою особу, принизить до уровня грязи. Для пущей убедительности мы несколько фокусов чудесных учредили, а потом громогласно провозгласили дурака Хурая сыном Ра, а население остатнее – хрен его кем знает…
Вот так получилась загогулина для народишка для обдуренного! Как ушат воды холодной вылили мы им на болды! И хоть и утрамбован народ был духовно до того достаточно, а всё-таки не поверил он объяве такой спервоначалу, и даже решился местами поднять восстания... Явное несогласие из глубин духа угнетённого народа поднялося, противоречие бунтарское с линией генеральной выражая, и таково жрецам возражая, что людишки тоже де как-никак не Ра вроде пасынки...
А оказалося – заблуждение это вредное, и взгляд на мироустройство отсталый!
По моему-то плану головорезы мои готовыми к бунтам оказались. Ох, они правду-то истинную заблуждающим и показали! Кто по глупости своей али, наоборот, по шибкой и борзой своей умности верить нововведению отказался – тот вскоре крепко в упрямстве упёртом раскаялся. Такого перцу мои черти им задали, что спустя годик где-то другой истый сын божий – один лишь пораон! А народишко забубённый вполне ясно о себе понял: не Ра он сын, точно, а – служка всего лишь его конченный.
С тех пор и пошло у нас понятие раба, как не части Ра, в бытие уявленном, а как невольника чьего-либо в кандалах...
Ну а кто из подданных пораоновых так и не смог сиё понятие извращённое в свой разум дюже просвещённый взять, тот без лишних увещеваний в иной мир был отправлен, чтобы тама, значит, сей мудрёный вопрос уточнить, а тута чтоб обработанный по новому народ не мутить. Вот такие-то пироги...
На ступени же чётвёртой я, Великий Жрец Преосвящённейший Упой, с самим Ра заключил вечный лигиум – без свидетелей, конечно, тайно и скрытно. Но обтяпана эта хрень была здорово, и охотников не верить чудесному делу не нашлось. По сему Ра лигиуму великому обязался Вселенский Правитель народу своему избранному всемерно благоволить и с небес по мере своей возможности ему светить. Ну а народ, по договору, должон был творца всегосущего чтить, славить да всё лучшее, что у него есть, ему жертвовать – правда, не когда и где ему вздумается, а лишь через жрецов посредство. Сиё условие было так обставлено, что Ра, дескать, от воплей людских зело устал и не желал более, чтобы чернь некультурная ему зря докучала...
В высшее сословие производил Ра жреца!..
Здоро придумано, а?! Прямо сказать, гениально...
Ясно-понятно, что после реформ сих кардинальных бог Ра из души человеческой да из природы окружающей по большей части в ухватистые жреческие ручонки переместился – да изрядно собою переменился: ревнивым стал да гневливым, обидчивым да злым... Как и люди… А правильнее будет сказать – это люди переменилися не по Ра. Кумира они себе сделали гадкого и по образцу сему жить стали, а как – не стоит и говорить. Ведь коли воду в бочке огородить – одна только вонь от неё будет, а уж коли огородить дух – так куда как более вреда будет от духа протухлого! Убеждён я был тогда круто, что общество людей жестоко и беспутно. Подобно царству высших зверей рисовалось оно в моём представлении... Ну, а как зверей-то одомашнить? Известное ведь дело – кнутом и пряником! Сделай так, чтобы боялись питомцы тебя зело, но при этом ты о них и заботиться должен, хотя можно и показно. Способность-то к мышлению у большинства людей не так ведь и велика – природа бо рождает в основном дурака, так что ежели на разум людской полагаться станешь, то сам в дураках останешься. Ага! Отпихнут тебя от блага наглые эти твари, и будешь ты тогда лапу себе сосать... Хм. Али вы, может, думаете не так?
Доселе слушали сего жрача Яван с яванцами своими не перебивая. А тут вроде как пауза такая настала. Отвечать рассказчику было надо. Прокашлялся тогда Ваня да и брякает:
–А это как на сиё дело глянуть. Я вот сам сначала тебя желаю спросить: мироздание наше, как по твоему – динамично али статично?
–Хм... – поскрёб затылок Упоище. – Да вроде это... течёт всё да меняется... А там кто его знает...
–Вот! – воскликнул Яванка. – Так я и думал. Веры в тебе мало, Упой... Коли человек полагает, что всё что ни на есть во Вселенной, ведёт в Ра, в лучшее, другими словами, состояние из шаткого настоящего – то он и верит по-настоящему. Ну а кто так не думает да не считает – тот невежа недалёкий, шалтай-болтай… И на твой, Упой, вопрос отвечая, я скажу так: люди земные, конечно, твари не развитые. Много среди них и зверей говорящих, а попадаются и похуже зверей даже. Но ты же священник как-никак, особа духовного звания – ты же развивать окружающих был обязан, а не их разобщать!.. Так что получается, брат, что ты не голова, коли не в Ра ты людишек вёл, а волок их из Ра!
–Точно, Яванушка, правильно! – грянул дерзновенно бывший великий царь. – Извращенец он, шкура, жадина!..
–Ага, паразит! – и другие к нему присоединилися.
–Жречатина!
–Грешник не лучше нас!
–Пропойца!
–Поп!..
–Чего-чего?
–Ну, поп, – объяснил, смеясь, Делиборз скакавший. – На попа он веру поставил, кверхтормашками – значит поп... Поп любит пить да лопать, поэтому и языком он ловко работает. Вот спорим, что он какие-нибудь законы замороченные изобрёл для народа, вот спорим!..
Конечно, шум тут немалый поднялся, гвалт да галдение... Один лишь Сильван с невозмутимым совершенно ликом сидел, а прочие не...
Где-то минуты так через две успокоил Ванюха публику бойкую да и спрашивает у Упоя:
–Чё, Упой – правда что ли? Ну, насчёт законов-то?
Оглядел тот исподлобья всю ватагу, а потом глаза отвёл слегонца виновато, вздохнул и так отвечал:
–Правда, Яван, правда. – Да! Изобрёл я такие правила! Или законы! Или заповеди! И горжусь этим, если хотите знать! Вот такие у меня были правила!..
И он палец большой оттопырил и кверху торчком его задрал. Знак правды, значится, показал.
–Ну, ну, дорогой, валяй, – усмехнулся на то Ваня. – Просвети заодно и нас. Какие такие, говоришь, изобрёл ты правила?
–А вот какие... – воодушевтлся упоец лысый. – Не убей! Не укради! Навь в душе не разводи! Не завидуй! Не блуди! В праздной лени не сиди! Будь покорен главным! Щедро жертвуй в храмы!.. И терпи, мой брат, терпи, не будь зело буен: коль кто в щёку тебе вмажет, то подставь другую...
Упоище враз подбоченился, ватажников высокомерным взглядом смерил и спросил важно:
–Ну, Яван, хороши ли мои заветы, кои я выдал за богом мне переданные? А может статься, это так и есть – может, это сам Ра через меня так действовал?
Все замолчали. Даже Буривой, на критику спешный, вроде как чуть опешил. Один Яван голову почесал, патлами покачал несогласно да и говорит:
–Всё это конечно мило, дорогой Упой, ежели бы не замечание невеликое одно...
–Это ещё какое?
–Да вот... Заветы твои хороши, по большей части, спору тут нету – особливо первые шесть (с прочими-то я не согласен), только ты не учёл одну малость...
–Это спрашивается какую?
–Хм... Я лучше тебе образно истолкую... К примеру, подходит к тебе твой сынишка, лет этак от роду восьми, да и говорит: «Тять, а тять, а как мне табуреточку для себя сварганить?» А ты, не долго думая, так его поучаешь: то мол, сынок, не делай, да энто, да пятое-десятое робить не смей… Хэх! А как табуреточку сколотить -- и не показал! О значит как... Так и с твоими законами мудрёными: заповедями да запретами ты так и сыплешь, а положительного моменту в твоих речах – с гулькин хрен! Ты дельному людей научи сперва! Коли человек в положительном-то утвердится, то он куда как устойчивее супротив отрицательного станет! Тогда уж ты, пожалуйста, расширяй своё учение и о знании отрицалова, а ежели человек положительное ещё как следует не познал, а ты ему негативом по мозгам – бам! бам! – то он поневоле хренью этой липучей интересоваться станет азартно. Вот так...
–Правильно, Ванята! – нехило Бурята по плечу ему втаранил. – Я и сам так считаю. Коны ж ведь православные из положительных установок состоят!
–Ладно, ладно, – сказал тогда Упой, чуть досадуя. – А чем тебе девятое моё правило не понравилось? Разве и терпение по-твоему хрень?.. Растолкуй-ка, Яван!
–Э-э-э! – ответил за Ваню боярище чубатый. --Я, я тебе растолкую, попяра! Нас ведь праведы о терпении учили не так…
–Ну-ну, и как же?
–А вот как... Ежели тебе какая невежа по левой щеке оплеуху врежет, то ты в ответки по обеим ему огрей! Ха-ха-ха-ха!
–Хе! – усмехнулся криво жрец и почесал себе озадаченно репу. – Н-да-а... А ты, Яван, тоже что ли так считаешь?
–А как же...
–И пошто так?
–А зазря не замай!.. Как говорится, прощай того, кто пытается каяться, а не того, кто в драку кидается!.. Конечно, имеются и варианты: ежели ты, к примеру, виноват – то стерпи и плюху, брат! Одну. Для свово вразумления. А вот вторая – уже чрезмерность…
–Ну да ладно, – добавил он деловито, – не пора ли малёхи и бока нам придавить?
–Подождите, братовья! – Упой сызнова в разговор встрял. – Дайте мне, пожалуйста, договорить! До конца повесть мою печальную выслушайте. Позвольте душеньку исповедью облегчить...
И молчаливое на то получив согласие, бывший жрец повесть свою компании дорассказал:
– Чтож, братья, – он сказал, – ладно, – ваша взяла! Чуток соврал я насчёт своих правил. Не ввёл я их в обиход, не успел ввести их в народное сознание. А дело было так... Состарившись, заболел вдруг я. И не просто какую-нибудь простуду там подхватил – а удар меня внезапно хватил! Обездвижело частично моё тело и слушаться меня более не хотело. Даже говорить я вовсе не мог – лежал, точно колода... Конечно, лекари наилучшие жреческого главу как могли лечили, но ничем почти участь мою жалкую не облегчили...
И вот лежал я тама, лежал, и яснее ясного постепенно осознал, что смертушка моя безжалостная уже не за горами. Да вот же она – грохотом невыносимым душе обессиленной о шествии своём неотвратимом напоминает; этак топ да топ, топ да топ... и всё ближе вроде, всё громче!.. Как словно наяву, а не в горячке бредовой...
Жуть, скажу, да и только!..
И до того тут муторно и одиноко душеньке моей стало, что не могу я даже того передать! Погрузился я тогда в размышление тягостное, и стал жизнь свою несчастную вспоминать... Вырвала ведь болезнь, при всей своей неполезности, душу мою из стремнины суетности, предоставила мне возможность с мыслями бегучими собраться, и на дела мои иначе дала взглянуть шанс... Я же дотоле ручонок не покладал, бешеною энергиею аж переполняясь, а тут как бы отдых получил я своеобразный: тишина вокруг образовалася, пустота... И вот сознание моё, не опутанное более заботным саваном, начало как бы от грешной земли ввысь отрываться, в высоты некие духовные стало оно подниматься. Навроде как с орлиного полёта обозревал я жизненный свой опыт, знания неожиданные откуда-то при том получая... И вот парил я так да летал и вдруг – бац! – вспышка разорвалась у меня в мозгу, молнии далёкой подобная, озарение некое, осознание... И хоть было это не ясным для меня полностью, скрытым дымкой тумана, но понял я без каких-либо вариантов, что важное оно для меня и преважное...
И ужаснулся я содеянным своим превратным делам! Увидел я зримую связь великую, всех людей на Земле воедино соединяющую – на какой-то всего лишь миг увидел...
Но и мига этого мне хватило! Страстно до невозможности захотелось мне жить! И вовсе не для радостей земных сладких. И не для ставшей почему-то постылой мне власти. Нет! А для того, братцы, чтобы хоть что-то из своих злодеяний исправить! И... стал я внезапно быстро весьма поправляться... С каждым новым днём силы витальные тело моё вялое наполняли: начал я сперва шевелиться, потом слегка вставать и, хоть и с трудом, но даже разговаривать... Будто сам Ра стал мне помогать! Ага! Сила вливалась в меня, светлая сила, и жуть наводящая смерть жертву верную из лап своих отпустила.
Вот тут и нанизал я на нитку разума свои правила! Душа моя от полученного знания пламенем аж пылала! Целыми часами пребывал я в состоянии воодушевления необычайного, намечая, уясняя и оттачивая свои планы, и сильно своему занятию я радовался. Нет, думал я – хоронить меня ещё рано! Я ещё повоюю во славу Ра!..
И вот как-то лежал я на ложе своём роскошном... Ночь была поздняя, но я ещё не спал, думы свои думая непрестанно, и вдруг слышу – кто-то шагает, кто-то к покоям моим приближается. Поднял я очи свои и вижу, что это Рабур, сын мой единственный, жрец тоже степени великой, направляет ко мне свои шаги.
Его появление нежданное было для меня удивительным; как же: входит он к отцу властительному – без вызова, к ложу его подходит – без почтения, рядом усаживается – без позволения, а во всём его облике пьяном – сквозит дерзновение. Вот он сел, тело своё дородное на спинку стула откинул, и ногу на ногу непринуждённо закинул. Потом глянул на меня нехорошим взглядом, и не отводя очей своих нахальных от глаз отца, харкнул на пол вызывающе и презловеще рассмеялся.
–Как ты посмел, Рабур, пьяным ко мне войти, да ещё без дозволу? – вопросил я сына строго, но голос у меня предательски дрогнул. – Выйди вон – я тебя не звал! Эй, слуга мой верный, старина Есираст!..
Усмехнулся криво сынок, потом свистнул негромко, и в опочивальню Брувал шагнул грузною тушей, громила бурый, подручный давний Рабуров. Остановившись у входа с видом прегордым, ручищи огромные на груди он сложил и рожу ехидную мне вдруг скроил.
–Уволил я твоего Есираста! – прорычал Брувал хриплым басом. – Отбыл старпендер на тот свет. Хех! Передавал тебе напоследок привет. Гэ-гэ!
И на руку свою грубую покосился, а на ней – пятна крови багровой виделись.
–Молчать, жалкие твари!!! – громовым голосом я вскричал и на ноги, аки барс, прянул.
Увы… Не так. Всё случилось иначе... Это я хотел эдак заорать властно на зарвавшихся наглых охальников! Это я в душе своей пожелал вскочить пружиною на ноги мои сильные и рукою моею крушащею предателей покарать! Да только не послушались меня ни голос, в горле сдавленно смёрзшийся, ни тело моё бренное, бессильно лишь дёрнувшееся на смертном моём одре. Только очи мои старческие полыхнули, наверное, былым пламенем, да только никого это уже не испугало.
Особливо Рабуру от вида моего нелестного весело стало. Наблюдая за конвульсиями жреца главного жалкими, он лишь расхохотался издевательски, а потом харю злорадную сквасил и презрительно сказал:
–Я пришёл, чтобы проводить тебя в ад, дорогой папаня! Довольно тебе уже править! Я сам уже состарился и устал ждать, а ты, старая падаль, всё никак не подыхаешь и, я гляжу, и не собираешься подыхать! Скажу тебе по-сыновьи, папаня: х-в-а-т-и-т! Твоя верёвочка чересчур долго вьётся, а мне власть взять – во как уже неймётся! Ну, думаю – вроде кранты – вот-вот окочурится старый паразит, а он оказывается, клещ проклятый, вздумал пойти на поправку… Ишь же мразь, сам живой-то едва, а за власть ущерепился – не оторвать! Ха!..
Все эти оскорбления грязные в лицо мне высказав, Рабур на ноги свои жирные привскочил, руками, в кулаки сжатыми, потряс и заорал страстно:
–Мне власть нужна, пёс старый – власть!!! И я её, милушку, в эти вот руки заграбастаю! А ты своё отжил! Место новому уступить поспеши! А ну, Брувал – придуши эту дохлую крысу!
И подбоченившись гордо, рассмеялся опять подлец во всё горло.
Ох, и паскудно у меня на душе тут стало, ох же и сердцу моему сделалось больно! Получается, что сын, родная кровь, меня, отца своего, угробил! Огненный сбитень из ярости жгучей и пустого бессилья в душе у меня сбился. А в это время хряк этот Брувал с подушкой немалой на меня навалился, и провалилася моя душенька грешная во тьму какую-то кромешную...Ну а очнулся я уже в адском этом месте. Сказал бы я вам, что хлебанул я в пруду этом пекельном много лиха, да как-то язык у меня не поворачивается слово «хлебанул» вымолвить. Мне бы ещё добавить, что одна печаль здесь разлита безысходная, но и это сравнение для меня негодное. Ничего тут не налито и не разлито – ни капельки нет тут жидкости, и нечем мне было напиться. Одни терзания меня мучили жгучие, и не имел я надежды на что-то лучшее... Да видно смилостивился надо мною Ра – вот он вас ко мне и послал! Ура, братцы мои, ура!..
Никто, правда, порыва Упоева не поддержал.
–Ура, ура, – сказал Ваня. – Спать пора.
Встал он, прочь отошёл и на травке-муравке под кусточком устроился. Да и заснул вскоре сном богатырским, хотя нет-нет и слышал он сквозь сон, как товарищи его о чём-то говорили и отдыхать почему-то не спешили.
Часов через несколько проснулся Яван, глядь – а вся компания по-прежнему у скатёрки заседает, шумит о чём-то да промеж себя ругается. Ну, Ванюха знамо дело туда... Чё, спрашивает, за дела, отчего, братцы, колобродим да спать-почивать почему не ходим?
Конечно, акромя Буривоя, ответить-то толком и некому. Восстал на ноги герой ярой, рукою воздух рубанул и вот чего заганул:
–Короче, Яван, мы тут маленечко друг с дружкою разобрались и пришли к выводу неутешительному: не можем мы так просто с тобою идти! Ватага у нас, прям сказать, аховая – чисто лебедь, рак, да щука... Я так полагаю, что недозрели мы ещё да не домучились. И вот, дабы противоречия межличностные наши сгладить, я считаю, что волю ватажью совокупную в кулак нужно нам сжать, а потому... предлагаю я этим всем мерзавцам... в верности тебе, Ваня, поклясться! Кхе-кхе... А ещё хочу добавить: ежели которая мразь клясться будет не согласна, то вот мой меч – и башка негодяя с плеч!..
И за Крушир свой решительно – хвать! Да, не шутки шутить он решил, видать: суровым таким стал, очами засверкал, усищи встопорщил – ну любого готов был кончить! Ванюха же, на то глядючи, усмехнулся этак слегка, бояра по скорой руке его похлопал, да и говорит убеждённейшим тоном:
–Нет, дядя Буривой – на крови клясться не стоит! Пустое это дело: наружная ведь клятва внутреннему убеждению не соперник.
–А я говорю – не пустое! – горячо возразил тот. – У меня в рати всем клятву надо было давать; дело стоящее – проверено! Вот пропасть мне на этом самом месте!
–Тогда как желаешь, – отвечает ему Яван. – Дело хозяйское. Коли впрямь сильно хошь, так кольнись, а коли нет – то уймись.
–И кольнусь – а как же!
–Давай.
–А ты ножик давай, а то мой Крушир для сих дел несподручный!
Покопался Ванюха в сумке и дал чубатому ножик, а тот взял его да – коль! – остриём себя по ладони и жахнул! Только что это? Кровь-то из раны не идёт, не капает... Тогда Буривой ещё разочек по рученьке себя полоснул и чуть полладони себе не распана́хал, а кровушки-то – тю-тю! – не вытекло ни одной капельки! А самое удивительное, что рассечённая ножом ткань сама собою затягиваться вдруг стала, и через минуту где-то раны – как не бывало. Остолбенел даже воин смелый, глаза выпучил, стоит, на руку глядит очумело, а у него Делиборз ножик из рук перехватывает да в свой черёд палец себе режет. И от же хрень – тож самое дело!.. Потом и прочие, клясться охочие, сию процедуру проделали на себе, но и у них крови как будто не было. Вот так номер...
– Выходит, братцы, это... мы тут не совсем живые что ли? – подытожил увиденное Буривой, за ус себя нервно дёргая.
–Точно. Мёртвые мы, – Сильван похоронно пробасил.
–Ага! – и другие встряли.
–Вот те на!
–Ей-ей, мёртвые!
–От ёжкин кот, никогда бы не поверил, что я покойник! – засмеялся Делиборз, пританцовывая. – В жизни столько силушек во мне не было – точно!
Тут и Ваньша свой нож берёт, к ладони его подносит и по коже острым кончиком проводит. И видят все вот что: за лезвием полосочка алая появляется, в тоненькую струйку кровь живая собирается и на земельку капельками красненькими скатывается.
–Во кто живой-то, братва! – Буривойка рявкает радостно.
А Делиборз опять смеётся:
–Раскудрить твою в дребедень через ёжьего пня! Выходит, Ваня, что не мы тебе, а ты нам поклялся!
Все, то слыша, расхохоталися.
–Ура! Ура Явану! – наперебой они заорали. – Ура! Ура! Ура!
А Яван на славицы эти – ноль внимания. Ни ухом, ни рылом не реагирует. На ранку он, как ни в чём ни бывало, пописал, чтобы кровотечение побыстрее остановить, да чтоб зараза какая не прицепилася, а потом руку эту самую вверх поднимает и такую речь братве толкает:
–Друзья мои! Может быть, вы меня не совсем ещё знаете, так вот что я вам про себя скажу: звать меня Яваном Говядой, и мне, братцы, в Пекельный град – во как попасть надо!.. Сначала-то я хотел Борьяну, дочку Чёрного Царя, на белый свет любыми путями доставить – хоть бы даже и украсть её! Теперь же, трудностями не обнадёженный, вижу я, что задача сия – архисложная; дюже сильна эта чёртова рать, трудно мне будет их силу унять! А потому, соколики-греховодники, без вашей подмоги не видать мне над адом перемоги. На помощь вашу, земляки дорогие, я уповаю, но предупреждаю: предприятие нас ждёт опасное, и посему предлагаю решить окончательно: со мною вы – али без меня?.. Люди вы теперь свободные – вольны вы поступать, как вам будет угодно; кто со мною путь свой выберет – ступай в мою дружину, где за всех у нас будет стоять один, а все прочие – за каждого, как за себя самого, а то и пуще ещё, стоять обязаны... Итак, робяты, кто с Яваном на врага коварного в бой святой идти не боится – тот пусть по правую руку у меня становится! Ну а кто сробел али просто не захотел – тот на месте стой! Попрёку им не будет никакого. Слово!..
На мгновение тишина в воздухе аж повисла, а потом Сильванище вперёд шагнул и по правую Ванину руку взгромоздился, кулачищи-кочанищи сжимая и решительным взором полыхая. Ну а за лесовиком и Буривой пристроился гордо – да и все остальные тоже. Даже ненавистники былые Упой с Ужором и те рядышком стали и от других-то не отстали. Заулыбался тогда Яван радостно, поочерёдно всех дружинников сердечно обнял, а потом и предлагает весело:
–А не лишне ли будет нам, други, спеть боевую какую песню? Да и сплясать будет не худо – показать значит нашу мощь да удаль...
–Какую песню, Вань? – Буривой его спрашивает.
Тот же не ответил сразу, подбородок себе в ладони помял, другою рукою пред собой поводил и заявляет деловито:
–Готова песенка! Уже сочинил. Две последние строки поём хором...
И запел презадорным голосом:

Как роди́ла меня мать,
Так и начал я играть
И со злом сражаться
Не могу уняться!

Тут и ватажники заорали кто во что горазд:

И со злом сражаться
Не могу уняться!

А Ванька далее себе горланит:

Тешусь делом ратным
И мечом булатным
Палицей-булавицей...
Мне игрушки нравятся!

Лихоманец Чёрный Царь
Спрятался от нас подаль
Но мы с пекла не уйдём
Всё равно его найдём!

Эта чёртова порода
Делает из нас уродов
И заманивает в ад
Ра-Отец тому не рад!

Мы покажем этим гадам
Что со злом играть не надо
Грешны души мы спасём
И Борьяну уведём!

А Делиборз-умелец за то время, покуда пел, дудочку сладкозвучную мыслью мигом сделал и таково на ней наярил, что началася там бесшабашная пляска. Первым Яванка пошёл вкруговую ломаться и таку выкоблень-то показал, такие коленца заковыристые выкидывать начал, что куда там нынешним до него плясунам! Но и другие от него не отстали: этакую гопцацу заколбасили, что от земельного трясу плоды с соседних деревьев на головы им попадали. Даже громила Сильван вихлялся да шатался там, словно пьяный...
Через времечко немалое дружиннички оголтелые притомилися весьма изрядно, оборотов поубавили, а потом на травушку мягкую все попадали. А сами ржут, хохочут, пальцами друг на дружку кажут да подначиваются по-свойски. И никакой тебе середь них розни – как будто сгинули адские козни...
– Эй вы, красавцы из оазиса, – обратился к Упою и Ужору задира Буривой, – вы что, так и пойдёте далее голяком? Нам-то чё – нам ничё – как себе хотите! А только глядите – говорят, в Пеклограде чертовочки дюже шкодливые: далеко не пройдёте в эдаком-то виде. Хе-хе-хе!
И прочие тоже: ха-ха-ха-ха! Один Делиборз не засмеялся, на чревоугодников голых он глянул, а потом по лбу себя – бам! Эх же, восклицает, ёж бамбула – да как же я сам-то до того не додумался! Ну да это, добавляет, мы быстро – робу вам смастерим в один миг... Да оттедова – вжик! Потом возвертается через времечко недолгое, а в руках у него – костюмчики готовые, из лычек каких-то сплетённые: штанишки недлинные да навыпуск рубашки, а в тех штанишках аж даже кармашки. Во значит как! Те оба обновы померили – ну влито! – как по ним сшито... тьфу ты – связано – хоть и не было заказано! И до того та одёжка мягкая была, ладная да аккуратная, до того удобная она оказалась да для носки приятная, что некоторые из ватаги ажно в зависть впали, но никому об том не сказали.
Готовая к выходу оказалась компания.

Уважаемый читатель, мы заметили, что Вы зашли как гость. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.