50 глава

Как Яван в Раскуев-граде людям нравы выправлял.

Через четверть где-то часа ко граду великому Ваня подходит, а там ворота широкие открыты, перед ними глубокий вырыт ров, и мост массивный на цепях опущен через него. Народишко богомольный по мосту в город идёт, и Яван в поток людей тож затесался, ибо любопытно ему вишь стало, как тама праздник будет протекать… Вот подваливает Яван к самим воротам, а в них когорта торчит мордоворотов. На часах, значит, стражники стоят и пытливо весьма на проходящих глядят. Облачены они все были в доспехи бранные, на вид несколько странные. И то сказать – арцы то ведь были, не рассияне, – вои собою бравые, видать нравом буяне. Говорили они на своём наречии, на расейский язык дюже похожем, но забавном немножко...
–Пошто в город идёшь, уморо́ше? – один из них Явана вопросил. – Нешто ты не знаешь указа, чтоб на богомолье никто не проказил? Чеши отселя давай! Не велено пущать вашего брата. Хохотунов нам тута не надо…
Да дорогу во град Явахе и перегораживает.
Только Ванька ведь шит был не лыком – трудновато его было сбить с панталыку. Окидывает он суровейшим взором грозную эту стражу и на полном серьёзе им возражает:
–Это я что ли по-вашему уморох?! – Да я в жизни своей не смеялся ни разу! Ага! Болезнь у меня такая: несмеянием называется. Иду вон сдалече просить у Ара, чтоб хотя б улыбаться мне волю дал. А вы меня к боженьке не пущать! Мракобесы этакие! Да я вас!..
И с таким чувством неподдельным Яваха на этих бездельников посохом замахнулся, что те даже попятились от него, а ближайший ажно отшатнулся.
–Ладно, ладно, дед, – пошёл старшой страж на попятный, – ты того... извиняй ежели чего. К Ару у нас дорога не заказана. Но коли и впрямь ты не уморох да не сказник, то отчего одёжа на тебе такая проказная?
Опустил Ваньша своё оружие и ещё угрюмейшим взором настороженных воев обвёл.
–А это мне жрец наш этак порекомендовал, – печальным голосом он сказал. – Платье, говорит, шутовское на себя напяль, да так в нём и ходи, тогда, глядишь, люди над тобою станут смеяться, а там и на тебя смех-то найдёт. Да где там – всё без толку…
И таким тут хмурейшим выражением Ванька рожу себе украсил, что даже стражники жёсткосердные и те над ним сжалились.
–Ну, коли так, бедолага, – махнул старшой рукою, – тогда годно. Ступай. Смеха у боженьки поспрошай...
Степенно и чинно Яван мимо стражи продефилировал, в сторонку затем подался и посередь народа идущего затесался. Идёт он вот себе, грядёт, по сторонам на людей смотрит – а и разный же в городе народ! Тут тебе и местные обыватели шастают, и пришлых цельная толпища: на малом пятаке чуть ли не тыща. Одеты и обуты по-всякому: кто расфуфырился, как попугай, а кому в самый-то раз ворон на огороде пугать, бо гол он, бос, сир и наг... Да на одного-то богатого не один приходится бедняк, а, пожалуй, все двадцать. Как тут Явану заулыбаться...
Топает он по тесной улочке далее, а там темно так да смрадно. Дома вокруг неказистые собою, которые есть каменные, которые деревянные. Окошки везде узкие, ворота и двери железом окованные. Боится, видать, здешний народец воров. В общем, в бедные кварталы Ванюху занесло. И довольно-таки долго он по брусчатке осклизлой шастал да с богомольцами локтями толкался азартно, пока наконец на площади большущей не оказался, где апосля теснотищи грязного городищи просторно было аж весьма. Посреди же площади, очевидно, храм Ара гордо стоял. Оглядел его издали Ваня – да, думает, внушительное зело здание… Было оно многоугольное, стены имело белокаменные, орнаментом сложным украшенные да разрисованные, а крыша была покрыта золотом, с куполами на башенках фигурных да со шпилями на них вострыми. С Аром общаться было наверное не так просто, как с Ра: дюже система богообщения хитро у арцев продумана-то была…
А народ валил во храм прямо валом. Трое ворот широких настежь были раскрыты, вот народишко в них и валил. И Яван свои стопы к одним из ворот направил. Сначала он по ступеням на возвышение предхрамовое поднялся, глядь – а там торговцев всяческих тьмущая прямо была тьма, и вокруг каждого, стало быть, кутерьма… Торговали всякой всячиной: кольцами и перстнями, ремнями и поясами, браслетами всевозможными, разнообразной одёжей, снадобьями чудодейственными и амулетами, печеньем рассыпчатым и сладкими конфетами, вкусными пирожками и благовонными порошками, а также, к удивлению вящему Ваниному, речными гладкими камнями и живыми петушками, которые разбирались превесьма живо – беднота голимая гальку лишь покупала, а те, кто был побогаче, предпочитали вдобавок и петушиный покупать товар... Не был тут в дефиците и навный всякий отвар: из бочек, вёдер и чанов торгаши краснорожие черпали вдосталь пиво и хмельной мёд, и не было возле них недостатку в народе. Многие аж залпом кружищу немалую осушали, а другие не спешили и этак степенно да чинно пойло забористое себе в горло лили, а после того и те и другие крякали, ухали, ругалися и хамили... Да в храм толпою потом брели.
Поглядел Яван направо, а там поодаль три бревна на широком помосте торчали, каждое на одинаковом от другого расстоянии, сажени этак в две. Чё там затевалося, он так и не скумекал, поскольку поток богомольного народа понёс его в ближайший воротный грот, и скоро в отверзтую храмовую пасть пришлось Явану волей-неволей попасть. "Вот же глупые головы, – подумал он на народ, – и самого бога уже оприходовали! Для нас-то был Он Отец, а для них, вишь ты, стал товарец... Ох и хитёр этот арец!"
Посмотрел он вперёд, и бросилось ему сразу в глаза то, что и ожидал он тут увидать: рукотворный высился пред ним идол!..
Внутреннее же убранство храма вообще было поразительным. Огромное помещение храмовое, золотом богато украшенное и ещё вдобавок малеваниями яркими с изображением солнца, луны и звёздного мира, имело посередине себя впечатляюще гигантского кумира, в основании своём единого, но в продолжении на части делимого. Там как бы три фигуры стояли безногие, спинами друг к другу повёрнутые, вроде бы деревянные, и не цельные даже, а сложно сборные, с невероятным просто мастерством сработанные… Даже Яван удивился – ну прям как живые они были!
Народ же богомольный шествовал по храму противосолонь, кумира пятисаженного черепашьим шагом огибая и то и дело распластываясь перед ним и ниц припадая. И Яваха в толпе той ошивался, но до идолопоклонства не унижался, а шёл себе чуток в сторонушке и наблюдал, спину же свою зазря не сгибал. Зрелище же, кое он тут увидал, превесьма его, по сути явленной, занимало, ибо вот кому народ расейский ныне поклонялся... Первая фигура, более прочих ко входу повёрнутая, представляла собой юношу прекрасного и молодого. Сей юноша был белокур, курнос и голубоглаз, он ласково на людей смотрел и весело им улыбался. В левой своей руке сияющий молодец держал огромную золочёную чашу, а правую свою длань жизнерадостный истукан поминутно в чашу сию плавно опускал и в сторону затем поводил её широким жестом, будто чего-то пред собою рассеивая...
"Ишь, сеятель ещё нашёлся!– усмехнулся в душе Яван. – Сам бог-творец это не иначе..."
Толпа же, собравшаяся в храме, отнюдь не молчала. Она славицы истуканам кричала.
–Слава, слава тебе, Сварила! – народ первого кумира славил...
–Ты своё тварное давай твори!
–Нам добро своё дари!
–На́ тебе за то цветы!
–На́ пряники печатные!
–Сласти на вон кушай!
–Да мольбы наши к тебе послушай!..
Возле основания этого славного деревянного парня большая куча всяческих лакомств была навалена: печенья, пряников, баранок, конфеток и леденцов, а также груда была накидана весенних цветов... Не все прихожане, очевидно, этого бога доброго боялися, поэтому не все на пузе пред ним валялися. Многие лишь на колена перед идолом становилися и разок-другой лбами об пол билися, а были и такие, которые лишь головы наклоняли слегонца с беспечным весьма выражением лица…
По завершении необходимых обрядов люди считали, что с бога творения и добра почитания будет достаточно, после чего на ноги они поднималися и далее по кругу идти направлялися. И Ванюха с ними туда же – что, думает, другой лик-то покажет? Продвинулся он чуток, глядит – ан второй-то кумир там уже стоит!.. Воин то был огромный в шеломе златом и блистающих латах. Выражение же лица твёрдое у него было и суровое даже весьма. Медленно-медленно поворачивал бог-вояка свою главу изрядную, точно людишек ничтожных с высоты оглядывая, а потом таращил грозно глаза-буркалы, и будто раскат грома под сводами храма прокатывался. А это, оказывается, чудовищный истукан мечище на четверть из ножен вытаскивал и обратно его затем задвигал. Этим грохотом он стоявшую пред ним толпу с ног на пол враз повергал. Люди камни речные в груду на пол кидали и такие хвалы идолищу великому орали:
–Слава, слава тебе, Вы́шень-заступник!
–Как скала ты крут и неприступен!
–На тебе, боже, камень!
–А ты силу нам за то дай!
–Охрани меня, непоборимый!
–Спаси!
–Огради!
–К худому меня не приведи!..
"Не иначе как этот мечом бренчала олицетворяет собой защитное начало, – догадался без труда Яван. – Экий же впечатляющий истукан!.." А сам уже далее по кругу проталкивается. Ага, думает, раз первые два мировые начала были уже явлены, то остаётся и третьему себя тут явить. А что у нас противостоит защите-то? – Разрушение, конечно, крах, разруха... И точно – появляется вскоре перед взором его страшная видом старуха! Ваня как на эту чучелу деревянную поглядел, так ажник даже малёхи оторопел, ибо чисто Навихина жуткая рожа гримасы пугающие сверху корчила.
"Фьють! Вот так встреча! – присвистнул даже Ваня, башку вверх задирая. – Уж кого-кого, а старую энту мочалу встренуть здеся я не чаял! Ишь, щерится, вредная зараза!.."
Идолица тут глазищами красными завращала, ротище огромный разодрала и зубищи внушительные толпище показала. А потом только – щёлк челюстями! И натурально запах крови стал от неё источаться... Ан нет – пахло не она. Это люди, оказывается, чан большущий, под ней стоящий, жертвенной кровью наполняли: петушков над ним ножами обезглавливали и цедили с них кровя́. А те барахталися у них в руках да трепыхалися, с жизнью расставаться, само собой, не желая... Убитую солнечную птицу молельщики затем в ящик великий кидали, а сами поспешно оттуда ретировалися, место у чана другим кровопроливцам уступая. Самая же нищета и голь, не имея видимо денег нисколько, руки себе резали да кололи, и кровавые алые капли в посудину мёртво капали...
Никто славиц карге лютой не кричал. Некоторые просто молчали, а большинство, от идола кровожадного отойдя, под нос себе бормотали:
–Чур меня минуй, чур!
–Изыди прочь, нечистая!
–Душу с телом моим не трожь!
–Да провались ты!
–Я за то тебе пожертвовал кровушку!..
"Вот же ещё бараны! – Ванька на это вознегодовал. – О чуре всуе говорят, а сами за черту зла попасть так и норовят! Кровью вишь, подлецы, от напастей всяческих откупаются, а по Прави-то жить более не стараются!"
Стало ему в этом вертепе суеверия невмоготу, и начал он проталкиваться помаленечку к выходу. А людей-то во храм набилася масса – поди тут попробуй сразу-то выбраться... В общем, находился Ваня внутри с полчаса, не менее. Наконец, выпуливается он оттуда, смотрит с удивлением – а там уже новое готовится представление… Огромная толпа собралася возле постамента, на котором брёвна торчком торчали, а к тем брёвнам как раз стражники троих человек привязывали... Ванька шею повытянул – а ни видать издали ни шиша! Толпища-то большая, а он росточка невысокого. Подпрыгнул он тогда, скок-поскок – ага, с гулькин нос толку, бо амбалы впереди собралися рослые... Осерчал тогда Ванёк не на шутку, вьюном юрким в толпу вклинился, и пихаясь напропалую, вперёд двинулся. И хотя щипков, тумаков и тычин он в достатке от земляков получил, но цели своей зато добился и к самому возвышению вскоре пробился. Смотрит – вот так номер! – а на постаменте сожжение людей навроде как готовят! Старик какой-то, мужчина крепкий и юная девушка были уже прочно цепями к брёвнам прикованы, и ушлые служители накидывали проворно вокруг них кучи хвороста и дров…
Пригляделся Яван к жертвам приговорённым, прикреплённым к тем брёвнам, и стало ему их жаль. Особливо девицу... Красивая то была молодица, ясноглазая, ладная, белокурая... Висела она в своих путах бессильно и понуро, потому как избита и истерзана оказалася немилосердно.
"Эх! – сжал Яван челюсти. – Вот же звери! Спокон веку такого изуверства не было в Расиянье, чтобы живых людей на кострах сжигали! Экие же арцы-то эти мерзавцы!.." И на мужчину взгляд заинтересованный переводит. А тот был вроде как воин – настоящий по виду богатырь: усатый, чубатый, статный, широкоплечий... Тоже побитый сильно да калёным железом, очевидно, покалеченный… Только раны его рваные и жжёные язвы отнюдь рта ему не связывали. Зело изощрённо он на людишек столпившихся ругался и на чём свет стоит крыл власть арскую. Особливо же от него воинам доставалося, что в оцеплении кружном стояли. И понял Яваха из евоной ругни, что был он ранее, видно, ихним командиром... Те же стояли не ворохаясь, вниз взорами потупившись, и лишь краснели да бледнели, но ничего буяну возразить не смели. А другая часть воев, по доспехам судя, были арцами. Те-то вели себя нагло, старалися с богатырём пререкаться, громко временами смеялись и жертву казнимую вовсю подкалывали...
–Эй, Боегор, – они орали, – не жидок ли будет для тебя костёр?
–А то мы дровишек подбавим!
–Зажарим тебя, как петуха!
–Ох-хо-хо-хо!
–Ах-ха-ха-ха!
Смерил Боегор охальников наглых тяжёлым взглядом да и говорит этим гадам рокочущим басом:
–Вас, продажные твари, я криками да стонами своими не порадую! Глядите внимательно, как витязь расейский будет погибать и ужаснитесь, потому что тысячи таких витязей скоро на вас восстанут и всю вашу банду в ад отправят! Тьфу на вас, предатели!..
И плюнул в их сторону кровавой слюною.
Арцам же не по нраву пришлась обрисованная казнимым перспектива. Перестали они смеяться, подошли и ещё большую гору дров вокруг Боегора навалили.
А Яван уже на третью жертву во все глаза-то глядит. То был глубокий, но не дряхлый ещё по виду старик. Длинные волосы и борода были у него белоснежные, а выцветшие глаза глядели на окружающих спокойно и, как то казалось ни удивительным, почти что безмятежно. Он вроде и не осуждал даже, а словно бы жалел глупых своих соотечественников, отказавшихся бездумно от древнего отеческого права и оттого впавших в великий грех, жертвы идолам принося человеческие. Видно было, что он тоже побоев и пыток не избегнул, отчего одежды его светлые от крови пролитой аж потемнели.
–Ишь, герои, – крикнул кто-то в толпе недовольно, – не пожалели и старика! За что его-то, а?!
–Да этож правед Велизар!.. – удивлённо кто-то сказал. – Целитель он знатный. И его что ли сказнят?!
–У-у, мучители! – третий голос надрывно завопил. – Позор!..
И пошло...
–Девку-то тоже ни за что привязали! – раздавался отовсюду базар.
–Ну не угодила она Радави́лу – и чё?!
–А Боегора на костёр-то почто?!
–За крамолу вестимо!
–Да уж, это грех ныне непростимый…
–Сколько ж можно над людьми измываться!
–Это арцы всё эти клятые, арцы!..
Короче, брожение в толпе пошло немалое. Не все ещё в Рассиянии арскую сторону видать взяли. Хотя много было и тех, кто кричал обратное:
–Правильно – так их и надо!
–Сжечь негодяев!
–Чтоб другим было неповадно!
–А нам зрелище будет приятное!
–Ага!
–Кто за Ра, тот дурак!
–Ха-ха!
–Молодцы, арцы!
–Хорош трепаться! – взвился тут старший из вояк, выпучившись от гнева точно рак. – Кто это там ещё колобродит? Молчать, уроды! И пасти у меня на замок! А не то всех урою!..
И прочие стражники вмиг сбросили с рож своих важность, забегали вдоль толпы, засуетились, кой-кого схватили, и плётки, свистя, над их спинами вмиг взвились... Сразу всей ораве рты и позатыкали. И пары минут даже не минуло, как бунтарское настроение народную массу покинуло… А в скором времени трубы призывно заиграли, волынки визгливые заволынили, да барабаны тугие затарабанили. Смотрит Ваня – процессия торжественная из-за храма показывается, слуги впереди несут знамёна золочёные, а за ними несколько жрецов преважно грядут, в роскошную одёжу облачённые... В народе от того гул да рёв раздались возбуждённые. Мало кто молчал: кто свистал, кто кричал, и не понять было ни шиша, то ли люди жрецов так приветствуют, то ли, наоборот, осуждают...
А те шествовали себе неспеша, чинно этак да гордо. Все такие солидные, раскормленные: что ни харя, то мордень – как у борова пярдень… А пузищи не как у нищих – каждое в полтора обхвата. Обожали, видать, пожрать-то ребята. Потому, стало быть, и называлася эта братия жрецами, а не праведами, как в Расиянье...
Вот добралась группа сих товарищей до срединной части лобного возвышения и остановилася напротив места сожжения. И вышел из жреческой компании их старшой: дядька весьма большой, годами немолодой, с длинными расчёсанными власами и красной крашеной бородой. На голове его корона красовалася золотая с лучами-рогами радиально расходящимися. Это, значит, чтоб на солнце был головной убор похож – мол, сего деятеля сверху освящает сам боже… И на брюхе толстом тоже светило было выткано мастерски́, а в самой серёдке тканного диска крест чёрный с загогулинами на концах раскорякою зиял. Светоты́ка то была арская, солнечный ихний знак... В тех ведь окраинах Расиянья, коя теперь Арией стала, любили люди всяческую абыстракцию где ни попадя изображать. В Явановых-то краях цветы всевозможные для украсы предпочитали вышивать, или там зверей разных, птиц, а арцы, значится, малёхи ленилися – тяп-ляп и готово… Да ещё и смысл под эту хрень подводили глубокий: это-де символы у нас великие, черты эти да закавыки! Хэ! Смысл... Смысл – это масло из мыслей, и величайшим смыслом всегда вот чего считалось: как счастливо людям жить, как ладить им в любых обстоятельствах научиться, а не поклоны отвешивать всяческой чертовщине, и не рисуночками замысловатыми кичиться… Пока рассияне это ведали, то справлялись со всеми бедами, а как правило сиё подзабыли, так чисто разумом одебилели: перед деревягами всякими зазря спины ныне они гнут, да кровушку безвинную, будто воду, щедро льют...
Да, баранами бездумными люди себя теперь проявили и что заслужили, то и получили...
Только народ-то обличать дело негодное. Он ведь как ребёнок: и сладкого хочет, и красного и, в слепой жажде находясь, не зрит он опасного. А зато взрослые ведуны-козлищи в ответе большом за своё детище, бо они и умнее, и сильнее, и дальновиднее. За недосмотр их ведь надо винить и по всей строгости за дела спрашивать: а был ли ты, милочек, прав, когда рвал да крал? Был ли ты вообще человеком?.. Ах нет? И понятия такого не ведаешь? Тогда власть, зверёк, не трогай и в игры свои животные с ней не играйся! Не по тебе эта тяжкая ноша – духовно ты ещё недоношен...
Такие приблизительно мысли в голове у Явана рождалися, когда он главного жреца и его приспешников наблюдал, благо стояли они от него недалеко, и всю их суть нутряную чуял Ванюха легко… Поднял тут жрец руку, в коей светотыку держал золотую за рукоятку недлинную и потребовал решительно тишины. Послушалась толпа неумолчная его веления и угомонилася вскорости помаленьку. Обвёл тогда пузач бородатый людишек собравшихся магнетическим взглядом, а потом и вторую руку к небу вознёс и зычным голосом приветствие произнёс:
–Здорово, братцы-арцы!
–Здорово, батюшка! – не дюже стройно толпа ненастроенная ему вразнобой ответила.
–А кто это такой? – спросил какой-то парниша у Ваньки за спиной.
–Ну ты даёшь, паря!.. – возмутилася рядом стоящая харя. – Высшую знать надобно знать! Этож сам Прах̀ой, жрец Ара верховный, князя Радавила ставленник!
–А откуда мне его знать! – усмехнулся в ответ парень. – Я-то не местный чай… Мне на него начхать!
Прахой же недовольным, видать, остался, как ему толпа здравицу-то прокричала.
–Вы это чего, агнцы мои, – взревел он, – али не ели?! Или глотками совсем охилели? Рази ж так-то орут, когда вас власти приветствуют! Сей час князь Радавил пожалует сюда собственною персоною, а вы сипите тут будто сонные... А ну по новой давай попробуем! Да поболе у меня рёву!..
И он минуты три толпищу ещё муторил, пока не добился от неё слаженного ору.
–Вот это годно! – остался жрец наконец доволен. – Это дело другое!
А пока они там в оре тренировалися, слуги расторопные расстаралися: помост на возвышении соорудили и на него трон резной живо установили. Вскорости и сам князь Радавил припёрся туда со своей блестящей свитой, мужчина рослый такой, серьёзный и на лицо сердитый. Одет он был роскошно и богато, но под одёжей кольчуга на нём угадывалась, а на брюхе латы...
–Здравствуйте вам, мои подданные! – не слишком-то ласково он с людьми поздоровался.
А те воздуху в груди поболе набрали да как грянули:
–Здравия желаем, княже Радавил!
То услышать ему было мило. Усмехнулся суровый князь довольно, к трону повернул, сел, раскинулся в нём привольно и Прахою кивнул: начинай-де, жрече – очередь подошла твоей речи…
Всего жрецов было тринадцать. По команде своего главного они быстро в своеобразную звезду собралися: Прахой в серёдке устроился, как паук, а те по двое встали на каждый луч. Видимо, положено у них было эдак-то выпучиваться, по торжественному, значит, сему случаю…
Возвёл сызнова Прахой руки к пасмурному хмурому небу и пуще прежнего он заревел:
–Слава, слава, слава Ару!!!
И толпа ему вторила то же самое дюже яро.
–Дай нам сверху больше жару! – он опять заорал.
И те то же наярили.
–Дай нам тучный урожай!
И народ просить давай...
–За то жертву принимай!
–Да, да! – толпа исступлённо орала. – Бери жертвицу нашу, Ар! Мы те души дадим – ты нам жар!
И вся эта непотребная треба далее продолжалася...
–Муки сих тварей мы подарим тебе, Ар! – злой Прахой вдохновенно орал. – А ты наполни нам наши амбары!
–Дай рабам своим здравие!
–Добрую дай нам погоду!
–Помоги, боже, своему народу!
И многие из столпившихся ему громко опять вторили, и аж даже заходилися в оре они. Но были среди людей и те, кто общего сего воодушевления смели не поддерживать...
–Размечталися, гады! – хмыкнул за спиной у Вани тот самый парень. – Слушать же тошно это фуфло!..
А жречиный-то рой тою порой прекратил истошный свой вой и быстро распался. Один старшой их, Прахой, возле пленников обречённых стоять остался. Попервоначалу к девушке он подался, за чёлку её свесившуюся рукою взялся и резко голову девке задрал.
–Вот тебе, щедрый Ар, первый наш жертвенный дар!.. – в небо ненастное он проорал. – Се красота есть людская! Огнём священным тело её белое мы приласкаем! А ты пей её муки, Ар! И мы терзаниям грешницы сей порадуемся, ибо сожжёт огонь очищающий в душе её скверну и всякую гадость! Дай нам, Ар, жару через сердце своё красное! Отдаётся тебе от нас дева сия прекрасная! Прими же наш дар, добрый и грозный Ар! Слава тебе, слава, слава!!!
Пуще прежнего взревело злорадно огромное раззадоренное людское стадо, и ещё ближе в слепом азарте оно к помосту к самому сгрудилось... Эх, люди, люди! Никому, казалось, не было совестно от того изуверского представления, власть имущими здесь затеянного. Никто не соболел отчаянию, на лице девушки отпечатанному. Никто не видел тоски, в глазах её молящих выразившейся. Хотя... некоторые безвинно казнимую всё-таки пожалели...
–Прощай, плясунья Мило́ра! – прорвался сквозь общий фон чей-то голос. – Потерпи – ты в раю будешь скоро!
Но на выручку девушке не пришёл никто.
Тогда сквозь шум и рёв резкой сиреною крик обречённой вдруг прорвался:
–Пощади меня, князь! Я во всём, во всём раскаиваюсь!..
Лишь усмешка на лице Радавиловом показалася.
–Кто-нибудь, помогите, спасите меня! Ради Ра! Ради Ара!.. – словно вопиющая в пустыне, дева к людям взывала. – Мамочка моя! Мама!..
Но не размягчили её стенания сердца толпищи каменного. Лишь немногие тяжко вздохнули и глаза опустили долу. Многочисленная же сволочь даже расхохоталась.
А в груди у Явана холодная начала разгораться ярость...
–Дура ты безмозглая, не кричи! – Прахой-жречина казнимую напоследок учил. – Сам бог тебя в раю ждёт! Грехи твои тяжкие пламя святое скоро сожжёт! Ныне же Ар тебя примет к себе и простит!
И он к небу очи возвёл глумливо, при том пробурчав:
–Ну никакой у людишек нету благодарности...
Покачал Прахой демонстративно головою, словно в том сокрушаясь, и к воину прикованному направился.
–А знаете почему эту девку выбрали жертвой? – кто-то невдалеке вопросил. – Она пляшет здорово, эта Милора. Вернее, уже плясала… Ха-Га! Да только дюже гордою эта дурёха оказалася, с самим Радавилом повздорила, мразь, и на уговоры евоные не согласилася, зафордыбачилась. Ну а куда ж против князя-то!..
–Ага, и я слышал – он её сначала отдал охране!
–И правильно! Ишь гордячка ещё нашлась! Крыса!..
–Заткнись!
–Сам заткнись!
–Жаль девицу...
–Эх, и ловкая была плясовица!..
Прахой же уже около второго столба ошивался. К вояке свирепому он по-видимому вплотную подходить опасался, поэтому, кругом его обойдя и сбоку него остановясь, он руку к богатырю протянул, да так, что конец светотыки плеча связанного касался едва...
–Вот тебе, господине Ар, второй наш жертвенный дар!.. – опять он свой клич проорал. – Се есть людская сила! Мощью витязя сего закуси! Мы сей час его в огнь ввергнем, а ты дар наш, молю, не отвергни! Живительнейшей напитай нас энергией! Пробей, солнце ярое, лучи свои-стрелы сквозь тучи! Жертвуется тебе за то воин могучий!..
И опять, само собою, славицы во всё горло завопил, задёргался в корчах, точно больной, забрызгал в экстазе слюной... А народ-то ему подражает – дерьмо душевное через крик выражает... Зато Боегор отчаянный маху не дал, плюнул он харчком кровавым в Прахоеву бурую харю и очень точно в неё попал. Да ещё и заругался трёхэтажным на жречину преважного. Враз тот от него дал ходу, чем рассмешил чуток собрание народа. И пока он к старику, от слюны оттираясь, шёл, такой вот трёп в толпе произошёл:
–Боегор-то давеча, бают, напился да князю публично не подчинился. Мерзавцем его обозвал, собакою, жабою... ну, в-общем, по всякому… А когда князь вязать его приказал, так он крамолу начал глаголить, а Ара почём зря хаять. Ага! Цельная дюжина бояр с ним едва, говорят, справилась. Как щенят он их всех разметал, пока не устал да не упал...
–Вот как кур в ощип и попал!
–Дурак он!
–Тупой амбал!
–А ты сам-то?!
–Да я тебе!..
– Ну дайте же посмотреть!
–Повывелись ныне богатыри-то...
–Ага! Боегор этот не того... чай, не Яван Говяда!..
–Да уж куда ему до него! Тот бы в обиду себя не дал!
–Это ктож такой? Поведай!
–Да был у нас один богатырь. Говорят, сын коровы... Врут конечно про корову-то! Вот он-то действительно был здоровый!
–И я его помню. Силой он обладал сказочной! Он бы точно арцам этим показал!
–Во-во, не подкачал бы!
–А гдеж он счас-то?
–Вроде как в ад его Правила послал. Ушёл, сказывают, и не вернулся...
–Жаль!..
–А то нет!..
–Таких уж более нету...
Странно Ване было слышать про себя такой базар. Вишь, рассчитывал народец на его потенциал... Как бы там оно ни было, а проявить его Явану будет самое скоро время, раз свалилося на плечи народные тяжкое это бремя. Надоело Явану тама, словно чурбану бесчувственному, стоять да наблюдать зазря, как нелюди над людьми измываются. Ишь, думает он про них, негодяи бесстыжие, власть противную в ручонки свои грязные захватили да чертохрень прокислую в умах людей намутили! Ох и алчная сия публика до поживы!.. Ну да мы-то пока ещё живы!..
А жрец-арец подгрёб уже малым ходом к старцу, потряс пред ним со значением своею светотыкою и затем на кумпол её ему возложил. Да и заблажил:
–Вот тебе, мудрый Ар, третий наш жертвенный дар! Се в подарок тебе ум посылается человечий!..
И он на толпу обратил своё красноречие:
–Не хотелось нам праведа этого кроткого жечь, а что делать – надо!..
Да сызнова рыло в небо задрал:
–Дай нам, Ар, за то больше лада! Пусть солнце красное светит, когда есть в нём надобность, когда дожди идут сплошные и студит хлад! Ни засухи нам, Ар, не посылай, ни отмоки! Прими платой за то умника сего, бог!..
–Эй, дед Велизар, – громко тут кто-то в толпе позвал, – попустил ты, старче, на себя дурь! Накажи жреца сего наглого, заколдуй!
–Да отпустите праведа этого! Чего он вам сделал?! – и другой голос вслед за первым прорезался.
А за ним ещё, ещё и ещё...
–Пошто знахаря губите, сволочьё?!
–Сам себя сожги, Прахой!
–Ага, на тебе столько тука, что знатная Ару будет докука!
–Ха-ха-ха-ха!
–Точно! Загорится мигом – чих-пых!
–Тебя одного хватит на всех троих!
–Велизара – на волю!..
–Волю ему!
–Волю!..
Тут многие стражники повыхватывали мечи даже и к толпе подскочили, чтоб её утихомирить. Наверное, любим был у части народа этот правед, коли не желали они его делать жертвой. Хотя большинство всё же на старика плевали и, чтоб сжечь его побыстрее, орали... Даже Прахой от реакции такой неоднозначной растерялся и сначала по помосту заметался, а потом к князю побежал. Стали они совещаться между собой, а в толпе произошёл разговор такой:
–А кто этот дед?
–Да знаменитый же правед! Вращ. Целитель.
–Не, не слыхал. И чем же он знаменитый?
–Известно чем: вращ свои чада в Ра повернуть чает и здравие доброе им возвращает, а жрецы эти, подлецы, всё извращают! Свой карман они лечить мастера – вот это уж да так да!..
–Эй, чего ты там брешешь, гнида?!
–Ага, пасть-то заткни!
–Точно, мужики – мошенники все они, и целители энти, и праведы! Подохнем же все один хрен!
–Эй, жги давай быстрее!
–Задолбалися тут без толку стоять-то!
–Костры вона зажигай!
Мало-помалу волнение стихийное поутихло. И тут приговорённый перед людьми выступил...
–Нет, люди добрые! – молвил он печально. – Напрасно вы за меня просите. Пощады от безбожников не дождёшься. И чары творить за себя я не буду! Раз не нужен Велизар вам старый, то я уйду. Устал я жить очень. Нету более на то моей мочи...
А князь Радавил, как видно, решение уже принял. Бросил он на народ взгляд гневливый и махнул рукою нетерпеливо, чтобы зеваки более не ждали, и чтоб служители костры зажигали. Те, естественно, не замешкались, вмиг принесли факелы яркие, и вскоре вспыхнули три костра пламенем жарким. И барабанщики, кои за помостом стояли, дробью тревожной в барабаны забарабанили... Толпа же враз взбудоражилась. Все почитай рты-то пооткрывали: те ревели, те кричали, те свистели, те мычали...
Взволновало всех казни жуткой начало.
Народишко ждал продолжения...
А у казнимых с каждым мгновением ухудшалося положение. И хотя тела их языки пламени пока ещё не лизали, но всё ближе и ближе к ним они подползали. От дыма едкого Боегор закашлялся, заперхал, Милора завизжала пронзительно, только Велизар глаза закрыл и не шевелился. А зато Прахой с прочими жрецами бегали вокруг костров и вроде как плясали...
Потеребил Яван перстенёк на своём пальце, но снимать его передумал, не стал. Сам он зазря не орал, и не суетился впустую тем паче. Он, вишь ты, внутренне сосредотачивался. Всю свою силу необоримую духовную собрал в комок богатырь-скоморох и обратился мысленно он к самой Природе: "Матушка планета Земля, послушай пожалуй меня! Буйны ветры, мать, сюда пригони, столпи тучи над нами ты грозовые да пролей на место сиё сильный ливень, чтоб огонь он в кострах загасил!"
Сначала-то показалося, что мать-природа глуха к Ваниным просьбам осталася, громы-молнии никакие с неба не вдарили, а потом вдруг слегка более этак нахмарило, кап сверху, кап, да кап-кап-кап-кап – и такой через скорое времечко дождина на них ливанул, что ну прямо и ну!.. А народу с площади открытой деваться особо было и некуда. Не, кое-кто куда ни попадя само собою, естественно, и разбежался, но основной отряд на месте стоять остался, и за то время недолгое, пока ливень лил, все промокли, можно сказать, до нитки. Даже жрецы и те… Один лишь князь сидел в сухоте, поскольку слуги над его головою плащь натянули, так что потоки водные княжескую особу минули.
Быстро прошёл нежданный этот потоп, и после его прекращения увидели люди вот что: не выдержал огонь ярый нападения извечного своего врага, и в битве неравной смертью позорной он пал. И головешечки чадящей даже не осталося на месте том, где костры пылали…А из жертв прикованных никто от пламени не пострадал нисколько. И ни одна собака более не брехала там и не орала громко, словно небесный природный душ охолодил разгорячённые страстями души. На короткие мгновения наступила даже почти тишина. Чё делать далее, никто вроде бы и не знал...
И тут князь приказывает гнусаво:
–А ну-ка по новой костры запалить! Казнь жертвенную возобновить! Принести сюда сухие дрова! Живо, живо там у меня!..
Однако в народе от княжьего повеления недоумение большое родилось и возникло бурление...
–Неправильно, княже! – чей-то голос сутяжный в глубине толпы вскричал. – Сей водный остуд божий есть суд! То Ара нам указ, раз всё погасло!
И народ собравшийся крикуна поддержал.
–Долой сожжение! – все закричали.
–За бога нам не решать!
–Самосуд вроде получается!..
–Грешно тебе, князь!
–Останавливай давай казнь!
–Неправедный это суд!
–Ну!..
Наконец сам Прахой вперёд сунулся.
–О, добрый наш арский народ! – заблеял он, играя мордой. – Не тех вы, братья, жалеете! Ох, не случайно здесь ливень пролился! Не сам собою огонь священный залился! Не Ар сей страшный ливень наслал – а злые чары! Да! Да!..
И он руки к небу воздел и ими потряс:
–Не естество нам всем было явлено, а чёрное колдовство отъявленное! И колдун сей ужасный здесь находится, среди вас!..
Словно разгневанный вепрь кинулся жирный жрец к толпе и горящими очами взор в неё вперил, как будто высматривая в её глубине схоронившегося злодея. Над самим над Яваном трясся от негодования брюхан, не ведая что "колдун", им почуянный, стоит себе, как ни в чём ни бывало, внизу и мысленно кажет жрецу этому козу…
–О арцы! – продолжал Прахойка стебаться. – Властью, данною мне Аром, я повелеваю!.. – и он сделал внушительную паузу, а затем проорал: Казнить сих жертв, богу нами уже подаренных, не уязвимому пламени я поручу, а... твёрдонепреклонному вострому мечу!
Быстро вернулся он на середину площадки и троих арских воинов к себе подозвал, а затем к подошедшим оборотился и чего-то шёпотом им приказал. Те его послушали малость, головами шлемоносными покивали, мечи из ножен подоставали и, подойдя каждый к своей жертве, поспешили оружие угрожающе отвести, чтобы по знаку жреца головы им поснести…
А тот вроде как и не особо спешил. Снова он к народу рожу обратил и заявил во всеуслышанье:
–Сильна и могуча власть арская! Зиждится она на истинной и единственно правильной вере! Посему велико и даже бескрайне наше милосердие!.. Вот что я объявляю: пусть выйдет сюда подлый колдун, творящий исподтишка чары свои мерзкие! Поглядим, кто из нас сильнее: мы, правоверные – или сей злодей! Коли его переможет сила – всех недобитков этих я помилую! Ну а коли наша сторона победит – тогда голова колдуна четвёртою с плеч слетит!.. Что, народ арский – справедливо я порешил?
Конечное дело, толпа одебиленная с ним согласилася, бо интересно всем стало аж страсть, кто же посмел наслать на них ту напасть… А Яван, предложение Прахоево слухая, усмехнулся. Вот же, думает, зараза ещё хитроумная – не верит ведь он ни в какого колдуна! – так само про него брякнул, чтобы авторитет себе на вранье поднять.
–Ха!.. Ха!.. Ха!.. – служитель культа, торжествуя, рассмеялся. – Струсил, коварный! Так я и знал. Куда там какому-то травнику супротив-то меня!..
Невмоготу сделалось тут Явану.
–Это я ливень-то наслал! Я!.. – весело он заорал.
Да, скорчивши смешную рожу, как скомороху и положено, на постамент живо взобрался и пред народом предстал.
Появление нежданное Яваново всеобщее сначала произвело оболванивание. Не думал же никто из собравшихся, не гадал, чтобы на выручку обречённым какой-нибудь обалдуй восстал. А тут вам не колдун суровый, не герой и не силач, а презренный какой-то скоморошек на помост вылазит – форменное же это шутовство да безобразие!..
Подумали сперва на Явана, что он пьяный или дурак – ну а по-иному-то как... Князь Радавил ажно буркалы в недоумении выпучил, а у его подельника по духовной линии челюсть, блин, вниз отвисла. А потом кто-то в толпе не выдержал, пырснул, и будто камень с горы-то столкнул: лавина хохота по головам раскатилася громоподобно, и продолжалося это ухохатывание от видона Ваниного достаточно долго...
Наконец отрицательный заряд в человечьем большом теле поразрядился, и тогда князь Радавил на ноги вскочил и злобным ором разразился...
–А ну-ка хватайте этого татя! – грозно он на Ваньку перстом указал. – В оковы его! На дыбу! Пытать!..
Стражники было сполнять приказание рыпнулись, а Яван посохом по помосту как вдарит да голосом молодецким как грянет:
–Сто-я-я-ть!!!
А потом пальцы в рот заложил живо да как свистнет! Казалося, даже волоса у гневного князя ощутимо заполоскалися, когда звуки свиста пронзительного окрест разлеталися. Рухнул он на трон, будто мешком трёпнутый, а вояки евоные остановилися как вкопанные.
Оборотился Яван тогда к людям стоявшим, в пояс низко им поклонился да и говорит:
–Здравствуйте, земляки мои дорогие! Вот мы с вами и свиделись... Зовут меня, если что, Яваном, и родился я во граде во славном Раславе! Давно я в краях ваших не бывал, за тридевять земель обретался, в чужедальних сторонах скитался, и о том что на Родине моей происходит, не ведал я ничего и не знал... А теперь вот, глядите, вернулся и подумал: уж часом ли я не обманулся? Сорок всего годов я в Расиянье не был, а очутился... ну будто бы на другом свете!.. Всё тут, оказывается, переменилося, да не к добру, а к худу! Правда-то, я гляжу, нынче не в почёте. Честных людей – наперечёт. А зато кривда у вас в фаворе! Лихо везде да горе! Куда ни посмотри, обманщики везде да воры, и кто сильнее да умнее, так тот тем болеее! Милосердия промеж вас и в помине нету! Людей вон как дрова сжигаете да за муку чужую благо себе урвать чаете. Ай-яй-яй-яй-яй! Кому вы, глупые, поверили?! Выродкам что ли этим?! Да у них же совесть законопачена и душою их живою за богатства мёртвые заплачено. Веры в них и на грош нету! Обряды лишь пустые для вас припасены да лживые обеты. Навь обманная есть главное их оружие, вот при её помощи они в мороке вас и кружат... Чем вы, скажите, жертвуете? Силою, умом да красотою? Али не знаете вы вещи простой, что худшие свои качества в жертву надобно приносить – гордость, злобу да жадность в горниле воли надо сжигать, – тогда Сам Ра, Отец наш всеобщий, неисповедимым образом делам нашим и поможет... Эх, земляки, земляки! Как же вам за себя-то не стыдно?! Ниже зверей вы духом своим опустилися...
Ни одна живая душа Явана не перебивала. Стояла такая тишина, что муху было бы слышно или комара. Чуть ли не дыша, слушали обыватели правду горькую про себя. И, выдержав паузу, Ваня далее вещание своё продолжал:
–Да, дела у нас теперь скверные... Наказания вы достойны примерного... Да только верю я, что искра Ра неугасимая в духе у вас тлеет, душу тёмную она вам всёж греет, и коли мы все вместе разбудить её сумеем, то и правду снова найдём и кривду одолеем!..
И вдруг: бум-бум!.. бум-бум!.. Заглушили голос Явана удары огромного барабана. А за большим и маленькие затарабанили ритмично: бам-бара-бим-бом! бам-бара-бим-бом! бам-бара-бим-бом! бам-бам-бом!.. Умолк недоумённо Яван, на барабанщиков, у храма стоящих, он глянул, а тут вдобавок к барабанам и рёв труб ещё грянул: ду-у! ду-у! ду-ду-ду-у-у!.. "Ишь ты, – подумал про себя Ваня, – музычка как прям в аду! По мозгам-то как лихо бьёт, дух книзу-то гнёт, в трубу узкую его загоняет и на уровне каком-то насекомом объединяет... Да жрецы эти и есть истинные колдуны – целого человека звуками резкими они колют и ощепки человечьи легко потом неволют!.."
А жречиный строй по знаку по Прахоевому слаженно уже перестроился. Выстроились они все в круг друг за дружкою цугом и противусолонь закружилися, вопя гортанно:
–Ар! Ар! Ар! Заар!.. Ар! Ар! Ар! Заар!.. Мы за Ара грянем яро: рви, круши, громи, бори! Все ограды мы разрушим, все ворота отворим!..
Сначала стражники к этой организованной оргии подключилися, рядов своих стройных не покидая. Повытаскивали они мечи из ножен и по щитам ими звонко стали колошматить, жречиному рою в то же время подпевая. Да не абы-то как, а всё в ритм-то, в ритм рубленым тем грубым рифмам... А вслед за ними и кое-кто из толпы к орущим присоединился. Всё больше, значит, да больше, громче да громче… Как словно зараза какая-то на людей перекинулась громыхальная, и через недолгое времечко уже чуть ли не всё собрание в такт, задаваемый жрецами, вдохновенно орало, так что всё бесилось вокруг и громыхало:
–Мы за Ара, мы за Ара, мы за Ара кровь прольём! Кто не с нами, всех уроем, всех угробим и порвём!..
А потом так:
–Ар – царь мира! Ар – царь мира! Ар – царь мира! Мира царь! Трепещи пред нашей ратью, вся неверящая тварь!..
Огляделся Ванюха окрест себя и безумству орущей толпы поразился. И стар и млад, и мужики и бабы, здоровые и больные, нищие и бояре – все как один с выпученными глазами гортанные вирши взахлёб орали и в душевном своём одурении вершителями судеб себя, очевидно, представляли. Сам князь Радавил с трона проворно вскочил, и потрясая кулаками, во всю глотку с народом вместе громыхал. А жречара Прахой, в серёдке кружащегося аровода стоя, и бороду кверху задрав, светотыку в небеса простирал и тож орал, орал, орал...
Казалось, лишь троица жертв несчастных да стоящий одиноко Яван в общей сей вакханалии участия не принимали, и даже физически в окружающем пространстве чувствовалась сгустившаяся донельзя ярь, с каждым мгновением до крайнего предела рьяной оравой нагнетаемая...
Неужели проиграл в сей схватке духовной Яван?
И когда громогремящая эта оратория уже, казалось, полностью над Ваниной крамолою восторжествовала, воткнул он посох свой в мостовую между камнями и гусли Праведовы из-за спины достал. Да неслышно вроде в жутком этом рёве струны звонкие перстами он тронул. Мелодию какую-то свою заиграл. И – вот же странное дело! – хотя и негромко гусли мелозвучные звенели, а начала мал-помалу тихая их мелодия пробиваться явственно сквозь грозный рокот. И чем дольше Яван играл, тем очевиднее хор воинственный вокруг него стихал, пока наконец минуты через две где-то или через три последние выкрики в толпе бесновавшейся не затихли... И лились теперь над притихшим народом звучания незамысловатых аккордов, словно не за серебрянные струны Яваха пальцами щипал, а на самой душе народной музыку искренности играл…
Наконец он песню запел, тихим таким голосом, неисступлённым, но почему-то слышимым хорошо в самых уголках отдалённых. Не глоткою искусною и не ртом, а самим своим сердцем открытым пел людям Ванюша, и всяк там присутствующий, замерев и не двигаясь, его слушал...
Вот какие простые слова Явановы уста произносили, и те слова по душам обнажённым наотмашь как будто били:

Как на Родине моей
Нынче непогодится
Злые ветры в душах веют
И уроды ро́дятся…

Солнце скрылось в серой мгле
Стыдно солнцу красному,
Что народ, отвергший Веру,
Изменил прекрасному.

Эх, родимая моя
Матушка Расея!
Породила ты меня
Людям на веселье

Я бы пел бы и играл
Всех музы́кой радовал,
Если б враг бы не украл
У народа правду.

Раньше были мы друг другу
Точно боги дороги
А теперь же стали вдруг,
Словно в поле волки…

Мне такие не по нраву
Про Рассию новости
Когда тот, кто самый бравый,
Не имеет совести.

Развелося по стране
Много всякой пьяни
И валяются в дерьме
Наши рассияне...

Все чрезмерность полюбили,
Злом в азарте тешатся
Им, болезным, золотые
Призраки мерещатся...

Эх, восстаньте ж ото сна!
Цепи зла порвите!
Разум новый, как весна
Миру вы явите!

Мы – хозяева Земли!
Мы не звери – люди!
Пусть же совесть нам велит,
Что мы делать будем...

Разве силушкой обидел
Бог Единый нашу стать!
Чтобы мы не защитили
От чертей Рассию-мать!

Детям Ра не подобает
Быть рабами навными
Нам поделаться пора
Снова православными…

Гляньте ж в небо, рассияне!
Пусть же сгинет чёрный мрак!
Там для нас для всех сияет
Светлым Оком Сердце Ра!

Мы же всё же Его дети
Даже в чёрном веке
Да воспрянет в чистом свете
Правда в человеке!..

И снова, значит, пока пел свою песню Яван, ни один слушатель скомороха-баяна не перебивал. Многие, особенно бабы, плакали, украдкой или даже открыто рыдали. А и тот себялюб, кто был с ним несогласен, туп тама стоял и тоже безгласен...
Наконец умолкли чудесные гусли. Струны серебрянные вибрировать перестали, словно волны мелодии чу́дной совесть у народа бередить поустали. Но дело доброе уже было сделано, и прошло всё у Вани, как по нотам, ибо определяющий произошёл в душах людских перелом, а у шайки паразитов властительных наоборот – удручающий наметился облом...
А и поделом!..
Спокойно на постаменте стоял Яван – словно изваяние. Лишь лёгкий ветерок кудри его рыжие слегка колыхал... А надо заметить, что едва слова побудительные в устах поэта затихли, как начала вдруг погода меняться стремительно. Сначала яркий солнечный лучик прорезал собою серые тучи, а вслед за ним и вся хмарь пропала, будто сама по себе облачность в небе растаяла…
И явилося над народом обрадованным Око Самого Ра!.. Как будто по горячему Явановому хотению чувствительно сразу же потеплело. Воздух в городе стал чист, хрустален и прозрачен, и сам мир вокруг сделался оттого прекрасен…
–Ур-ра-а-а!!! – заорал в восторге душевном парень, стоявший ранее всё время за Ваней. -- Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра-а-а-а-а-а!..
И сначала нестройно, а потом всё слаженнее толпа клич Расиянья загорланила, да под конец-то грянула так, что прежние её орания и рычания и близко даже по силе звучания с уранием не стояли… В рядах же неприятеля, дотоле донельзя самоуверенного, замешательство обнаружилось несомненное. Видно было и невооружённым глазом, что сама вера в могущество их приказов в сознании ихнем поколебалася…
–А ну-ка отвяжите живо этих несчастных! – превесьма решительно Яван стражам скомандовал.
И он для подкрепления приказания рукою на привязанных им указал.
На это арские вои сполнять команду Ванину не бросились и на месте остались топтаться, да только нашлось кому за них расстараться. Это раскуевские стражники подсуетилися и авторитету вождя новоявленного с охотою подчинилися. Принялись они цепи да путы расковывать да развязывать, а Яваха тем временем с властями ошарашенными порешил разобраться. Сначала он к Прахою, невдалеке стоявшему и очумело всё это дело наблюдавшему, подался. А тот, то видя, затрясся как лист осиновый, перепугался само собою дико, отчаянно светотыкою замахал и заклятия какие-то заковыристые скороговоркою забормотал. И все евоные подручные-мордовороты дурными голосами пахану стали подбормотывать...
Подвалил Ваня к жреческой банде чуть ли не вплотную, посох свой над собою взметнул и к светотыке в руках Прахоевых им прикоснулся. А сам такую живую думу про себя подумал: "Как ты, изувер арский, своих собратьев на огне жарил, так пусть этот ярый металл тебе руки твои прижарит!" И едва только деревяга Ванина по злату литому ударила, как вспыхнула светотыка ярким пламенем, и будто сосулька, в ладонях подлеца растаяла.
Сильно преступнику идейному плоть его она ошпарила. Заревел оттого Прахой, как белуга, и скрючивши пожжённые руки, на колени перед Яваном он рухнул.
–Пощади, праведушка, не убивай, прости! – не своим голосом он заголосил. – Аз грешен есмь! Заблуждался зело! Каюсь! Жизнь лишь мне, молю, оставь! А-а-а! А-а-а-а!..
А Яваха-то к толстяку – шасть! За шкварник его крепко – хвать! И попытался было кверху его поднять... А того то ли ноги не слушаются, то ли так само сдуру упираться он вздумал – короче, никак не поднимается, ножки у него, видите ли, подгибаются... А кабанище-то здоровенный, тяжёлый да жирный – одного сала на брюхе огромный курдюк… Пришлося Ванюхе напрячься не на шутку, чтобы на ноги поставить эту тушу. В народе ажно смех возник искренний от энтой возни. А Ванька даже запыхался.
–Вот так стоять надо! – сказал он, чуток отдышавшись. – А то ты, жрече, душу свою, я гляжу, искалечил: не токмо перед богом своим на брюхе валяешься, но и перед человеком чуть что готов распластаться! Не по Ра это, дядя, не по Ра...
И слышит Яван в этот миг, как гомон какой-то позади него возник. Глядит, а это сам князь Радавил тут как тута стоит, а за ним арцы столпилися обронированные с мечами наготове. "Ага, – смекает Ваня, – а князюшка-то быка за рога взять желает! Дай такому волю, он реки крови прольёт и дров лихих наломает… Нет, сечи здесь допустить нельзя никак, иначе окажусь я последний дурак!"
Тут же за Ваней и раскуевская собралася рать, превесьма духом возбуждённая и на драку готовая тоже, а из их рядов Боегор выперся на видное место с угрожающей явно рожею. Был он весь в ранах сочащихся кровавых, но как видно этого он почти не замечал и держался оченно браво.
–Мечи наголо, ребята! – громовым басом боярин грянул. – Ишь же крысы арские, в три холеры вам перемор, узнаете у меня сейчас каков в бою Боегор!..
–Стойте!.. – воскликнул тогда Яван и посох над собою поднял. – Стойте, земляки!.. Рубиться нынче нам не с руки. Ежели мы сей час учиним здесь бой меж собою, то обильно кровушкой умоемся. А разве ж это дело двум половинкам одного народа друг друга гробить?.. У меня вот есть другое предложение!..
Моментально в народе произошло движение, и заинтересованные раздалися голоса:
–Давай, дед Яван – валяй!
–Говори чего хошь!
–Что ещё нам предложишь?
–Ага, поведай!
–Знамо дело – правед лучше ведает!..
Тогда к князю Яван обращается:
–А давай-ка, княже, мы с тобой стакнемся! Поединок устроим! Суд божий… Кто с чем может: ты мечом рубись булатным, а я орудовать стану сей деревягою! Кто кого победит, тот пусть народом и рулит!.. Иль, может, ты, князь, боишься?
Гул возбуждения одобрительного произвёл на сиё Яваново предложение народ. Верили в него теперь люди. А князь чуток подумал и… в усмешке ощерил свой рот…
–Чтож, годно, годно, – ехидно промолвил он. – Так и быть, уморошье отродье – стакнемся! Сейчас мой сей меч голову тебе снимет с плеч. Воистину – не хитрый колдун, а сильный воин править народом лишь достоин!..
Да принялся после слов сих десницей своей повёртывать не тихо. По всему было видать, что рыцарь он был умелый да смелый – тот ещё вояка, – рубака лихой ни дать ни взять… "Эге, тут востро нужно держать ухо! – подстегнул себя мысленно Ванюха. – А то, неровён час, слегонца зазеваешься, и с жизнью распрощаешься! Ишь, лихоманец, мечиком как покручивает – мнит себя, видимо, воином наилучшим…"
Ну ведь и Яваха в искусстве сём был не промах, даром что телом сейчас старик, а зато начинка-то в нём осталась богатырская. Не, с его стороны вызов князю был не самоуверенностью – верой! За правое ведь сражался он дело!..
Снимает тут Ванёк с себя котомку, гусли в руки берёт и спрашивает у народа:
–А кто из вас, ребята, на струнах бренчать умеет? Пускай-ка сыграет чего-нибудь повеселее. Никто ж не скажет, что, мол, не до смеха, коль пойдёт у нас тут потеха…
И оказалось, что парень тот самый, коему всё было не так, на гуслях игрывать был мастак. Принял он с улыбкою струмент у Вани да и давай плясовую на ём наяривать. А Яваха за посох-то хвать – и готов стал враз воевать…
Образовалося на постаменте том довольно широкое пространство, где и сошлись наши противники на жестокую брань. С одной сторонушки арские вои, как злые осы, с мечами вострыми в руках стояли, с другой прорасейская местная рать, с третьей брёвна лобные торчали, а с четвёртой раскуевцы не молчали...
Стали поединщики непохожие по кругу друг за другом похаживать и каждый своё оружие к руке прилаживать, прокручивая в уме атаки молниеносные да ловкие увёртки. И первым из них князь Радавил не выдержал и бросился на Явана, словно коршун на курёнка! Маханул он мечищем блескучим что было сил и едва-то-едва Явахе голову не скосил: половину евоного колпака срубил вояка рьяный лихим ударом! Да только пропал первый пыл его даром, ибо больно шустёр на грубый напор скоморох наш оказался, и смертушке лютой он сразу в лапы не дался. Во как он с костлявой-то разминулся: мигом этак нагнулся, в сторону споро шибанулся, за спиною невесть как у князюшки оказался и ещё посошиною его стебанул по заднице...
Народу-то стало от приёма сего весело́, а князю зато весело́ не зело, бо и для зада весьма болюче, и для духа боевого, знамо дело, не лучше. Крутояро он тогда разворот дал и с таким жаром почал мечиной рубать, что сделалось Явахе не до стебанья... Еле-еле успевал он от лезвия смертоносного уносить ноги, и ежели бы не посох его верный, то полёг бы герой наш там наверное. А тут пришлось ему вдоволь посошком-то поотбиваться и – странное дело! – от соприкосновения с мечом наточенным деревяга необыкновенная спешила перерубаться не очень… Да и чему там было особо удивляться, когда мы знаем, что то боевая Яванова была палица, под дерево замаскированное лишь умело! Ну да Радавилище ведь того не ведал, вот и нападал на Ваню он дюже смело...
Погонял, погонял воитель вооружённый по помосту опосошённого скоморошка и не на шутку от евоной вёрткости разъярился. Зубы он зло сцепил и так оружие своё опасное раскрутил, что ещё бы совсем чуток, и противника своего несомненно убил бы. Да только не тут-то было! Долго это превосходство Радавилово не продлилося... Ручка у него, видите ли, приутомилася. Пот жаркий с княжеского чела лил градом, и видно стало, что бою он уже и не рад...
А Ванюха зато наоборот – словно мочи в нём стало невпроворот, – не просто скачет он да от меча уворачивается, а к тому вдобавок начал ещё и приплясывать. Да и парень-гусляр на гуслях наярил как надо. В дураках выставил князя Говяда. То по заду, значит, он врага пендальнёт, то по башке его огреет, то посоха концом в пах пырнёт, а то накостыляет ему по шее... Не минуло с начала боя и нескольких минут, а уже не токмо Ванька там скоморохом истым предстал, а казалось, что и сам князь какой-нибудь шут...
Пришлося, в общем, надменному воину туго. А Ваньке и того мало – стал он голоском высоким ещё и напевать. Во какие куплеты сходу сочинил да между делом, затейник истый, народу и выдал:

Лих и грозен
славный князь!
Стук!
Бряк!
Свись!
Хрясь!..
Он не рухнет
мордой в грязь
Пырь!
Коль!
Резь!
Хлясь!..

Это он Радавиловы экзерсисы с мечом так комментировал...

Ух!
Ах!
Ох!
А!..
Разойдись, бояр, сполна!
Покажи свою отвагу
И размах свово ума!
Так, так, так...
Уже получше...
Сила духа,
Ярь в глазах...
Выпал князю
Верный случай.
Кто тут главный
Показать…
Ну же!
Вот!
Прекрасный выпад!
Взмах
Отмашка
Разворот…
Что за чёрт!
Простую палку
Не берёт
стальной клинок!
Эй, светлейший –
вот же пузо!
Распори его скорей!
Только, вижу я,
обузой
Мечик стал
в руке твоей…
Князь, как видно,
с перепою
И с большого
бодуна –
Зарубить никак не может
Он простого
колдуна…
Ай-яй-яй!
Да как же смела
Сила князя
подвести!
Вспомним, други,
как хотел он,
С плеч башку
шуту снести...

А народ уже хохотал гомерическим хохотом и лежал частично вповалку. Ситуация для властителя складывалась, надо сказать, совсем аховая. Понял он уже окончательно, что с этим проклятым скоморохом ему нипочём будет не совладать и, в совершенном почти отчаяньи находясь, и словно жеребец загнанный запалясь и затравленно вокруг озираясь, собрал он остатки своей решимости, дабы зубоскала неуязвимого всёж-таки порешить...
Яваха, знамо дело, это приметил и таким куплетиком действия князя отметил:

Пыл потух
и догорает
крутизны
В душе запал…
Наш петух
в себе смекает
Что он – пан
или – пропал!
Вот он
с нравом
совладал…
Поднял меч
шагнул
напал!
Что есть силы
размахнулся
Снова на хрен
промахнулся
В скомороха
не попал
Тягу дал
Куда?!
Упал!!!

Да сам-то он, может, и не упал бы, а это ему Ванёк подножку ловко подставил, и стукнувши князя посохом по запястной кости, меч выбил наконец из ослабевшей его десницы. Греманулся князюка на зад под взрыв ликования, а Ваня его ногою в грудь толкнул, на спину повалил и лаптем на горло ему наступил. Да вознёсши над поверженным врагом посох, таково рёк:
–Сдавайся, доблестный князёк! Моя взяла! Ты проиграл…
Народ-то враз позамолк, а Радавилище давимый захрипел, оскалился словно волк, и запросил пощады:
–Не лишай меня жизни, правед! Не убивай меня! Не надо! Признаю я над собой твою перемогу. Видно, ты любимей, чем я, будешь у бога. Хр! Хр! Власть княжескую я с себя слагаю и на тебя бремя её возлагаю! Ы-ы-ы-ы!..
–Да на черта мне власть твоя поганая сдалась! – воскликнул на это Яваха, смеясь. – Властвовать-то – не по Ра!..
Не стал он более князя лаптёю давить, отнял ногу от горла Радавилова и к народу зычным голосом обратился:
–Али забыли вы, люди добрые, как ранее жили? Али свобода вам более не мила? Али не дети мы уже Ра? Цари наши слугами были Прави, а и каждый из нас ей верно служил да жил себе, не тужил. Так будет у нас и впредь – живём в Рассии мы ведь!..
Загундел народец, зашевелился, гул одобрительный по нему прокатился, и то тут, то там отдельные граждане выкриками громкими Явана поддержали:
–Верно, дед Яван!
–Правильно!
–Так мы и жили!
–Нам о том отцы говорили!
–Мы – дети Ра!
–Ура, ребята, ура!..
Ну буквально на глазах Ваня силу влияния на народное сознание у власти побитой перенял. Да тут Радавил-князь, сгорбившись и трясясь, на ножки ватные кое-как поднялся, Явану закланялся подобострастно, замялся и вот о чём у него поинтересовался:
–Достопочтенный праведушка, свет Яванушка-дедушка, силу твою волшебную я, конечно, таперича чую и о важном вопросе ныне мозгую... Ответь мне, будь ласка, правед: а будущее ты тоже, может, ведаешь?
Поглядел Ваня на князя разжалованного, прищурился как-то странно и плечами даже пожал:
–Хм, ну как тебе сказать, Радавиле – ведаю кой о чём, хотя и не всё, само собой, в моей силе…
А тот рожу просительную скроил, руки жалостно на груди сложил и голосочком медовеньким заблажил:
–Ой, правед вещий, прошу, не откажи – о будущем моём правду скажи! Был я здесь ранее великим князем, а теперь вот упал повровень с грязью. Так, может, это мой конец? А, отец?
–Хэ! – поскрёб свой затылок Яван. – Нда-а... Отчего же сразу конец, молоде́ц? Может, только чего-то начало? Ты, милок, теперь на перепутье стоишь: либо искренне сейчас покаешься и, могёт быть, человеком тогда станешь – либо совесть свою вновь зажмёшь, и тогда подохнешь, как паршивый пёс!
–Ага, ага, – разжалованный вельможа осклабился и довольно головою закивал. -- Как же, как же, конечно покаюсь. Иначе ж нельзя, бо мы более не князья. А вот скажи... О себе, вещун божий, ты будущее предсказать можешь? К примеру... чем завтра милость твоя займётся, а?
–Ого! – Ванюха кудрями даже тряхнул. – Ну и загадочку ты заганул! Потруднее ничего не мог выдумать? – Конечно же ведаю! Буду я завтра далече отселя, в пути, на родину свою полечу, как ветер, в Раславу-мать – хочу человека, мне дорогого, обнять да к сердцу его прижать. А ещё... желаю кривду я исправить у нас в Расиянье, чтобы страна наша крылья смогла опять расправить в солнца лучей золотом сиянии!..
Последние сии слова говорил Яван уже народу раскуевскому, к бывшему монарху спиною повернувшись, а тот будто того лишь и ждал: незаметно нож из-за голенища он достал, подшагнул к Ване сзади на шаг, другой да и тыркнул вперёд пребыстро предательскою рукой!
Хотел видать, подлый тать, оппонента своего непобедимого хитростью взять, ножиком его порешить и тем самым спор ихний в свою пользу завершить...
И зарезал бы, мерзавец, Явана, ежели бы тот, как дурак, на месте стоял бы! Да только у Ванька нашего ухи наверное были на макухе, или третий, может, оказался глаз у него на затылке… Как бы там в общем ни было, а в самое последнее мгновение он – раз! – и вбок живёхонько уклонился. Вражина же подлый вперёд от неожиданности провалился, и узрел местный народ, какой ими правил моральный урод... Едва-едва растерявшийся Радавил на краю помоста остановился и ход своего тела тяжёлого удержал. Для этого он руками, словно ворона драная, размахался, ножик при этом потерял, а Ванюха зато сторонним наблюдателем стоять не остался и такого пинка под зад ему поддал, что Радавилище аж подскочил, ухнул и кулём в толпу рухнул.
Нетрудно было представить, какое к себе отношение вызвал в народе деспот бывший апосля бесславного сего приземления. Навалилися на него осатаневшие мужики и вломили горяченьких князюшке от всей своей широкой души. А поскольку тулово евоное дородное кольчуга скрытая обороняла, то в основном по морде ему от народа досталося.
Прибили бы его точно, ежели бы Яваха не вызволил из их рук эту сволочь! Свистнул он пронзительным свистом и самосуд этот враз прекратил. Взяли тогда мужички Радавилку за ручки да за ножки, раскачали его и на помост на раз-два бросили. А у того харя уже кирпича-то не просит: нос набок сворочен, губы в кровь разбиты, а оба глаза синячищами позакрыты...
Стал он на карачки, головою замотал, замычал и неразборчиво чего-то забормотал. Видимо находился в шоке, мордоворот толстощёкий...
–А ну-ка вставай, подлая твоя душа! – приказал мерзавцу Яван. – Мечик свой в руки бери да смерть заслуженную как воин прими!
И ногою меч валявшийся к нему подталкивает.
Все вокруг позамолкли, стоят, глядят. Даже арцы и те ни гу-гу. Не решились они оказать князю своему подмогу. А и то сказать – не по-рыцарски ихний предводитель поступил-то, тем самым всякой поддержки он себя сам лишил-то… Разлепил Радавил один красный от крови глазик, меч кое-как в руку взял, с трудом немалым на ноги поднялся, покачался, пошатался, а потом оружие на помост уронил, чего-то на перстне дорогом, на пальце его красовавшемся, отвинтил, губами к нему быстро припал, захрипел, за горло схватился, зарычал – и наземь упал. Да и закорячился, словно червячище раздавленный, у ног Явановых, ядом смертоносным своим отравленный. А потом дугою выгнулся, ногами засучил, кровавую пену изо рта пустил и... дух к чертям испустил.
–Глядите, земляки, – Яван тогда к народу обратился, – сам князь свою судьбу выбрал! Мог бы он стать человеком, да оказался духовным калекой – подох, как крыса травленная, смертью бесславной! Ну чтож, туда ему и дорога – знать, далёк он ещё от Бога...
–Ладно, с этим всё ясно, – Яван взор от падали отвёл и на арскую рать да на жреческую притихшую братию его перевёл. – А что с этими делать-то будем, а, люди?
Смутилися арцы бравые под Ваниным пронзительным взглядом, ещё смирнее они стали и оружие наземь побросали. А жрецы в кучу столпилися, точно бараны, и с ужасом взирали на победителя Явана...
–Сжечь их, сжечь! – истошно кто-то с толпы заорал. – Как они нас сжигали в угоду своему Ару, так и мы расправимся давай с гадами!
И многие, надо сказать, крикуна этого истеричного поддержали и тоже стали сожжения людей требовать, мстительным чувствам своим на потребу. Да только Яван их в этом хотении разуверил....
–Э, нет, рассияне! – он им твёрдо сказал. – Ежели и мы жечь да терзать людей станем, то чем же мы от изуверов будем отличаться? Не по Ра, братва, такие дела. Человеческие жертвоприношения приносить будет не по-расейски… У меня другое есть предложение!..
И вот чего он раскуевцам предложил: взять да восвояси всех желающих и отпустить! Разоружить, конечно, это да, но даже богатства их навные, насильем да неправдой нажитые, им отдать, а потом спровадить под охраной до границы, и пусть будут свободны как птицы… И такая в словах Явановых слышалась воля да сила, что толпа безропотно с ним согласилась. Тогда раскуевские вои увели арцев обескураженных прочь под конвоем, а Ваня к жертвам, им спасённым, наконец подошёл, у коих самый сердечный приём нашёл… Ведь пока Яван с князем разбирался, Велизар даром времени не терял. Попросил он у людей простой колодезной водицы, чего-то над ней пошептал и дал Боегору и девице напиться. А потом язвы им обтёр чистой смоченной тряпицей, рваные раны ниткой зашил, аккуратно их перевязал, и только потом собою занялся...
Когда Яван к ним подошёл, все уже были на пути от болезни к здоровью. Особливо воевода Боегор – тот прям выглядел как орёл...
Ну, стали спасённые Яванову особу, конечно, благодарить: Милора на шею ему кинулась и слезами радости его умыла, Боегор себя всецело в распоряжение Яваново предложил, а Велизар после всех этих чувствоизлияний Ванюху за локоточек взял и в сторонку его подале увёл.
–Чую я, что ты не тот, за кого себя выдаёшь, – начал он осторожно, – да вот суть твою истую никак не пойму: то ли ты действительно правед сильный очень, то ли чудо-богатырь обороченный, а то ли и то и другое... Откройся мне, Ваня, не таись предо мною, дорогой ты мой – тайну твою я никому не разболтаю…
Подумал, подумал Яван и решил непреложно: кому-кому, а праведу надёжному открыть себя можно. Так, мол, и так, говорит – я такой-сякой, Яван стал быть Говяда, направляюся домой прямо с ада, да скрываюсь вот под скоморошьей личиной, и на то есть свои-де причины... Обрадовался тогда Велизар: я, говорит, так и знал, но сомневался, ибо вижу – мощь в тебе таится невероятная, да только куда как поболее она ныне, чем у прежнего-то Явана…
На том пока они и рассталися. Велизар предложил Ване народом позаняться и провести настоящий праздник по обычаю старому, чтобы не пропали его усилия даром. И добавил, что вечером он его найдёт и к себе домой приведёт.
Сказано – сделано. Праздник закатить и Яван хотел. Живо он веселие расейское организовал и с того начал, что затейников, какие с прошлых времён ещё остались, вызвал... И такие, к удивлению общему, нашлись. Оказывается, не все они под игом-то арским перевелись. Попёр народ по призыву Вани на простор, из стен тесных на волю, на берега широкого Дайнапора, где веселилися все они ажно дотемна, и что странно, без пива, без браги и без вина, а по искреннему душевному настрою, и близко не достижимому ни для какого опою...
И так людям радость-то истая понравилась, что решили они и в темноте свои души потешить, вернулися в Раскуев-град да не мешкая хотели кумиры деревянные, что стояли в храме Ара, на фиг поломать и потом пожечь, да только Яван им того делать не дал и вот чего людям сказал:
–Нет, дорогие мои землячки, раз уж вы попустили на себя сиё верованье и столько лет тут богу маливались, то не след всё так сразу ломать-то! Кое-кто, может, успел и искренно в такого Ара уверовать, так пусть ходит да молится сюда на здоровье… Пускай даже петухов своих режут али самим себе кровя пущают – вот только человечьи жертвы приносить не надо нам теперь попущать... Ну а кто в Ара деревянного в душе не верил, а лишь притворялся, то пусть эти кумиры деревянные на память им останутся. Дорогого стоит память-то, ага!
И народ с речением Ваниным согласился. А в это время и Велизар явился, не запылился, в платье новое переодетый и без единой видимой раны на теле. Известное дело, плох тот врач, который сам себя врачевать не может – это как-то неправильно было бы, не по-божески. А Велизар, оказывается, то мог, и значит, за ним стоял сам Бог…
Нашёл вскоре Велизар Явана и от людей оголтелых, хотя они его пускать и не хотели, прочь увёл да в избушку свою повёл. Жил он от города не шибко далече, на горке лесистой у малой речки. Пришёл с Велизаром Ванька, а уж там его ждала готовая банька. Попарилися они с дедом знатно, потом попили, покушали и на всю-то ночку недолгую разговор завели: то говорили они, то слушали, Яван Велизару о похождениях своих чудесных порассказал, а тот о нонешних тутошних поведал непорядках... Много чего узнал от деда Яваха: о горькой недоле, крылом своим чёрным Родину осенившей, о войне братоубийственной, население немилосердно покосившей, о спорах разных и распрях, об убиенных в боях богатырях, о победе силы неправой и о поруганном врагами Ра...
Но знание это печальное лишь большей непреклонности воле его стальной добавило. Пуще прежнего порешил Ваня порядок истинный в Расиянье вновь навести, а кривду навную прочь извести, и Велизар его в том поддержал и слово одобрительное ему сказал. Да поостерёг лёгкой победы Явану чаять, ибо арский царь Хитларь, как оказалось, не только силачом был великим, но вдобавок и колдуном дивным слыл. Величайший среди людей он был чёрный маг, и дюже опасным мог стать такой враг...
Но толечко Ваня не испугался нисколечки. Я, говорит, могунов видывал и поболее, да вот супротив Правды они оказались жидковаты – все почитай до единого получили они мат!
В общем, не заметили они, как ночка весенняя филином пролетела. Зорька утренняя на востоке разгорелася, и такое настало утро ясное, что настроение у Явана стало прекрасное... Хоть и не хотелось душам родственным расставаться, но... настало время прощаться.
Вышли они из избухи Велизаровой, а правед Ванюхе и говорит:
–Слушай, Яванушка, дам я тебе один совет как вращ знающий. Как разберёшься в Раславе с врагами, пойди под дуб огромный, под коим тело матушки твоей похоронено, сядь под ним и в молвение погрузись. Попроси у светлых высших сил научить тебя мелодиям дивным, и те мелодии играй народу нашему где только ни побываешь. Звуки правные душу людям поправят, и изыдет из них навная оморочь, коя сосёт души червю подобно. Сделаешь так – истым правителем станешь, а уж души обездурманенные и сами свою жизню наладят...
–И вот ещё что...– подумав, добавил он, – Никак нельзя тебе, Ваня, далее до Раславы далёкой пешком добираться. Опоздаешь Борьяну спасать как пить дать... Ну, да на то мы и правая рать, чтобы друг другу в беде помогать! Пособлю я тебе, друже Ваня – дам те своего я коня. Ох же и добрый он у меня!..
Отошли они тогда во чистое поле, и Велизар трижды пронзительно свистнул, а потом вскричал будто молодой:
–Сивка-Бурка, вещий каурка, встань передо мною, как лист перед травою!
Сначала-то ничего особенного не произошло, было тихо-претихо, а потом послышался стук да гром, и видит Ванёк: из-за леса, из-за гор конь летит во весь опор… Прибежал он и встал, как вкопанный, на Явана карим глазом кося и угощения себе не прося. Удивился Ваня виду конячьему, ибо был он худой-прехудой, аж кости везде выпирали, да вдобавок и масти конёк был непонятной: не сивый, не бурый, не гнедой, не каурый, а цвету, значит, всякого – и такой он был и сякой, оляповый да пятнистый, росту малого и виду неказистого...
–Вот тебе, Яван, конь богатырский! – похлопал его по холке Велизар. – Не гляди, что он худ да тощ – пребольшущая таится в нём мощь. Устатку сей конь не знает – целый день пробежит, не умается… И кормить его не надо. Ты его лишь на ночь погулять отпускай, а наутро, буде в нём нужда, кличем моим призывай. На свободе он никому не видим, потому не сделает ему никто никакой обиды... Да, главное – когда с Хитларём будешь биться, дай Сивке-Бурке в утренней росе омыться, поваляться в ней да покататься, дабы силушки от земли поднабраться. Тогда любые адские кони супротив него не более смогут, чем против сокола вороны…
–А отчего же он у тебя вещий? – поинтересовался у деда Яван, гладя по шее коня.
–А это ежели тебе узнать у меня чего-нибудь будет надо, то ты в правое ухо Сивке вопрос свой шепни, а я его устами тебе отвечу. Вещать он могёт, потому и вещий…
Тут конёк волшебный головою мотнул, и вывалились у него с левого уха седло и сбруя. Оседлал тогда конягу Яван, с дедом Велизаром на прощание затем обнялся, в седельце проворно вскочил и в путь-дорожку подался, да к Борьяне своей ненаглядной заспешил.

Уважаемый читатель, мы заметили, что Вы зашли как гость. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.