2 глава

Как Правила в грязь упал и под мрази власть попал.

Пролетели годы беззаботные, как белые птицы-лебеди в небе высоком. Хорошие то были годы, счастливые да радостные для Явана. Народ в Расиянье жил весело, дружно, свободно и богато. Тогда-то ещё богатство не так, как сейчас, понимали – не в деньгах одних его видели. Деньги-то что? Их и украсть легко ведь можно. А попробуй-ка истое богатство для себя своруй – фигушки-макушки это у тебя получится! К примеру, здоровье неслабое – превеликое ведь богатство! Дураков с этим спорить нету. А ведь не купишь его, не продашь и взаймы никому не дашь... Потом умение всякое стоящее, мастерство – ого-го ещё богатство какое! Ну а души широта, весёлость нрава да дружелюбие – бедность что ли по вашему? – Едва ли... А ум цепкий, воля крепкая, сила героя – дёшево может стоят? Хм... Наконец, духа высокого величие, истая убеждённая человечность неужто менее на весах жизни потянут, чем какое-то там злато-серебро? Это уж, ребята, точно навряд ли! А ежели кто по иному думает, то, прямо сказать, разнесчастный это человек. Да и человек ли он?..
Так вот… Всяк в царстве сиянья Ра перво-наперво за Правду общую крепко стоял, ибо лишь она истую силу да закалку неуязвимую духу даёт; во-вторых – за царство-государство справедливое, ибо оно мощь отдельных людей в единый могучий кулак собирает и тысячекратно собою усиливает; в-третьих – за близких да за друзей своих, да и за чужих-то тоже, потому как разделять людишек не гоже; ну и напоследок – за себя нужно уметь было постоять, поскольку ежели каждый человек о собственной крепости и жизнепригодности не станет заботиться, то что с того человека, а по большому счёту, и с государства этого выйдет? Не по Ра тогда будет вита, как наши предки любили говорить, а ежели перевести, то попросту дерьмо будет – и всё!
Никто из людей другого не притеснял шибко, да и себя грубияну в обиду не давал, а коли видел всёж какое насилие творимое али неправду – на грешной земле ведь живём, не на небе – то обязательно вмешивался и правому пособлял, а неправого выправлял: злу вездесущему спуску не давал. Ни у кого “хата с краю” не стояла, все были общим миром повязаны, и сии связи нравственные путами принуждения отнюдь не были – своей воли порождениями они являлись. Ибо так велит нам поступать Правь Бога Единого Ра, и все люди до последнего – один более, другой менее – эти правила умом ведали да сердцем чуяли, потому что житьё-бытьё людское силу сих правил каждодневно и всечасно подтверждало, чем Правь в народе почище всяких церквей утверждало.
Хором-то тогда роскошных не было ни у кого. Даже царский дом деревянным был, не каменным – только большим, поместительным, а то куда народных старшин да бояр-воевод девать прикажете, ежели там совещание какое важное намечалося – не в сарае же их размещать… А в остольном – те же, в общем, на царёвом дому узоры красовалися, вычурно сработанные: птицы, звери да цветы всякие. И всё это, надо сказать, разукрашено было преярко, как то яичко родинное, кое люди в честь Ра деяния великого украшают и носят на праздник Родин целыми корзинами, чтобы друг с другом их побить краями и тем самым прочность вселенского творения как бы испытать. Ага… Дома же все, не исключая и царского, в таких прекрасных садах утопали, что летом большинство из них и видно-то не было: сплошное кругом стояло благоуханье да разных плодов колыханье. Лепота! А к тому ещё вдобавок ти́нистые всюду пруды с утками да гусями, да тени́стые дубравы с жёлтыми желудями, да липовые аллеи, что на дорогу вели...
Дружно люди жили со средою Земли! Себя-то они особо не утруждали и других надрываться не понуждали – за лишним-то никто не гнался. Работали часто сообща, толокою: дом ли кому новый построить или рожь-пшеницу сжать – все вместе. Да всё это весело, с шутками да песнями, а после трудов с непременными танцами и трапезами совместными. Любо это людям было, хорошо! Не один год так-то прошёл…
И наступило, наконец времечко возмужания для братьев Ваниных и для самого Вани. Меж собою они различалися прямо невозможно – чисто, щука, рак и лебедь Яваха! Старшой, Гордяй, длинный был парубок, худой, с чёрной подстриженной бородой, на лицо довольно красивый, да уж больно злой, насмешливый и спесивый. И середний, Смиряй, высоты был отнюдь не малой, да и насчёт широты дюже удалый, но в остальном какой-то оряпистый, неуклюжий, и умом пообуженый. А уж насчёт пригожести красоты-то лица, так попростее его поискать надо было молодца – ни дать ни взять деревенский он был лапоть, ёж его в квашню мать!
Зато у младшого Явана всё было в полном ажуре: и при теле парень оказался, и при лице, и при фигуре. Росту он вымахал высоченного, никак не менее, чем в две сажени. Лишь великаны одни над ним высились, но те-то были нескладными, а Яваха дюже выглядел ладно: статный такой, плечистый, с мышцами, в меру бугристыми, в талии зримо суженный и мясом лишним не перегруженный... Ступни ног у него были громадными, ладони словно лопаты, а голова была большая, лобатая и покрытая длинными соломенными патлами. Черты же его лица, хоть и казались слегонца дурковатыми, но смотрелись браво и выдавали весёлость нрава: глаза этакие коровьи, с ресницами длинными, то серые, то вдруг голубые, нос курносый, такущей картошиной, а подбородок волевой и массивный. Губы Ванята имел толстые, будто скульптором умелым лепленные, а на щеках у него красовались ямочки великолепные. Улыбка с его приветливой рожи практически не сходила, и всех людей до евоной особы будто примагнитивала, особливо красных девах. Ох и липли они на Яваху!
А насчёт Ванькина голоса вообще разговор особый. То, что с ним вытворял балагур Ваня, трудно даже было себе представить. Когда он просто говорил, то слова с его уст лились удивительно звучно и мелодично, без малейшего даже намёка на какой-либо там изъян. Но когда пересмешник Яван принимался кого-нибудь передразнивать, то тогда пиши пропало: до того потешно и выразительно он жертву свою изображал, что все слушатели буквально лежали вповалкую. Ну а если он вознамеривался попугать какого-нибудь несчастного, то от рыка Ваниного, из могучей груди исторгаемого, стёкла напрочь бывало вылетали…
А какие стихи поэт нашенский сочинял! Как он пел! Э-э-э! Во всём-то он был молодец-молодчина: и плясун, и певец, и на гуслях отменный игрец, и первейший боец с тоской да с кручиной... Правда вот, силе его дивной особого применения не находилось. Ну там, камни куда снести или брёвнышки тяжёлые передвинуть – это да – но то ведь для него была сущая ерунда, разминочка лёгкая для молодецких мышц. Праведы мудрые говорили, что не для обычной жизни Яван на свет народился, а для особой какой-то миссии, но вот только для какой – не ведал того никто. При всём при том ел он на удивление мало, а мяса и рыбы даже не пробовал никогда – то, говаривал, не бычья еда. И добавлял, смеясь, что он частенько солнцем да ветром питается, и потому собратьев своих жрать ему ни к чему. А вообще-то Ваньша кашу кушать предпочитал и овощи сырые. Зубы у него были дюже крепкие, а челюсти сильные – любые коренья перетирал он ими в пыль. Ну а что касается молока, так вёдрами его Яван выпивал. В этом деле никто с ним не мог сравняться.
В молодёжных компаниях Ваня, как водится, верховодил и гулеванил себе вовсю, но зазнобы сердечной, странное дело, у него не было и жениться ни на одной девке ни в какую он не хотел. Зубоскалил, что, мол, серьёзное это дело, а я-де в общении больно лёгок – не потяну, дескать, супружеского долга… Но друзьям по секрету он поведал, что ему как-то деваха некая чернявая во сне пригрезилась – и даже уже не раз. Красавица, сказывал – просто атас! Вот в эту-то дивную сонную грёзу и втюрился по уши богатырь наш тверёзый и никого другого для себя ни за что не желал.
Странно, конечно, это было: такой амбал – и мечта какая-то чисто де́вичья, отчего и издевался над ним язва-царевич…
А вот зато в воинском ремесле подшучивать над Яваном охотников не находилось! Тогда-то уже когдатошнее единое собратство земное на отдельные государства да страны поделилося, и начала разгораться между этими кусками грызня. Иной раз и до долгой войны дело доходило. Даже Расиянье, уж на что мощная была держава, а и она от набегов соседей-кочевников, бывало, страдала. Приходилося ставить на рубежах заставы, и врагов жадных от них отражать нещадно. И Яван, и его братья в заставной службе, как и все, участвовали, а посему искусство ратное необходимо осваивали. И тут вскоре выяснилось, что учить Говяду особо-то и нечему, да вообще-то и некому. Только ему какой-нибудь мастак способы обращения с мечом или там с палицей начнёт показывать, а Яван ему: нет, брат, это делается не так! Да сам как надо и покажет. И такие, значится, фортеля из памяти какой-то врождённой он доставал, что бывалые ратники-рубаки только ахали. В общем, в этом трудном деле он в короткое время всех лучших учителей превзошёл, а пределу своему умению так и не нашёл – сражаться-то всерьёз ему ведь было не с кем. Да и зачем ему были нужны эти орудия ратные, когда и щелобаном любого мог ухлопать Яван!
Только вот не ухлопывал. И вообще, скромно он себя вёл и многого для жизни не требовал. Частенько и самой грязной работёнкой не гребовал, к примеру, навоз на поле возить и ямы выгребные вычищать… И спать любил Яван на сеновале, а не в царских палатах, где для него комната целая была припасена. Иной же летней ночкой и в стогу сена он устраивался или даже на траве укладывался, ежели, конечно, погода его устраивала, ибо закалён парень был невероятно – из-за своего коровьего происхождения, вероятно.
Короче, всё у них там было славно и знатно, да стало вдруг это всё почему-то меняться – как бы неким духом мрачным наполняться. То дожди летом вдруг зарядят, так что поля от хлюпи и влаги аж набрякнут, то, наоборот, засуха жаркая жахнет, то морозище небывалый зимою грянет, то град ни с того ни с сего посевы побьёт. В замешательство пришёл народ. Праведы и те с ситуацией не справлялись... А тут вдруг повадился веприще какой-то агромадный огороды и поля у них подчистую разорять! И откуда только, оглоед, взялся? Уж такой-то он оказался большущий да всё подряд жрущий, что просто беда. Стрелы да копья его не брали – как от стены каменной, от шкуры евоной они отскакивали, – огня нисколько он не боялся, а за охотниками на него сам яро гонялся и кого лавливал, того пожирал без всякой пощады. Яваха с братьями попросили было у царя дозволенья изничтожить гада, но тот, поразмыслив слегка, охоту им разрешать отказался – за наследника своего видимо испугался.
Порешил Правила самолично со злою напастью сей сладить, а то какой он, мол, к лешему царь! И то сказать – верно. Погутарил он с праведами, и те копья и стрелы царёвой дружине великими заклятьями заговорили, чем силу безличную в оборонную силушку претворили. Сел царь с дружинниками смелыми на резвых коней, и отправились они на поля окрестные да на луга, чтобы выследить вредного врага. Как раз, как по заказу, хмарно было да пасмурно, а то страшный хряк в ясную погоду не казался, видать лучей солнечных, нечисть, опасался…Вскорости напали охотники на след евоный чудовищный, проехали вдоль него немножко, а тут, откудова ни возьмись, и сам веприна из лесу выскочил: несётся на них, аж земля трясётся! А у самого глазки маленькие, красным огнём яро горят, а шерсть серая на загривке торчмя торчит! Вот бежит он, визжит, жёлтыми клычищами клацает, хочет людишек явно пожрать, а тем-то некуда и деваться: позади овраг, а впереди чудище мчится поболее-то быка…
Да только Правила наш не растерялся! Натянул он лук тугой во всю свою силу, и пустил стрелёшку заговорённую в того веприну. И воткнулось остриё калёное зверюге аккурат в рыло! Тот-то хотел её видать стряхнуть, как обычно, да не тут-то было. Завертел он башчищей от боли нестерпимой и так громогласно завизжал, что у царя и дружины аж уши позакладывало. А вепрь-то назад – круть, да и драпаля дал в обратный путь.
Бежит жуткий свин через поля широкие, перепрыгивает через овраги глубокие, вскарабкивается на крутые кручи, продирается сквозь дебри дремучие, проносится по борам галопом свинячьим, через речки да ручьи словно заяц скачет... А Правила-то – за ним, летит – аж ветер в ушах свистит! Дружинушка и отстала – должно рисковать не стала. А уж вечер настал-то. Всё вокруг потемнело. Плоховато видать-то. Но наш бравый царь не унимается – ещё большим азартом он распаляется. Вот-вот вепря утомлённого вроде догонит... Тут и ночь настаёт. Прояснело. Выглянул в небе месяц. А вот и полночь...
Совсем было догнал Правила веприну и уж приготовился копьё заговорённое ему в загривок всадить. Размахнулся он лихо да к-а-а-а-к...
И вдруг ворона чуть ли не над головою у него как каркнет! Обернулся охотник наш машинально, а конь его в этот миг возьми и споткнись. Полетел царь вперёд через голову, копьё повыронил из уставших рук да прямо в трясину-то – плюх! Дёрнулся было в горячке отчаяннно, да куда там – ещё больше лишь застрял-то.
Побарахтался Правила слегка, побарахтался и от этих попыток пустых аж по грудь в болотную жижу он погрузился, а через времечко недолгое – по самые плечи широкие. А ухватиться-то ему и не за что – ни коряги кругом, ни дерева, ни даже кусточка. Испугался царь, закричал, на помощь звать почал – а ни души-то кругом! Только ворона зловеще невдалеке закаркала, да филин-пугач где-то заухал. Жутко стало Правиле, совсем тут упал он духом... И вдруг слышит несчастный царёк – топ-топ-топ! – кто-то по болоту к нему вроде идёт… Пригляделся он малость и видит в лунном сиянии, что это чудище невероятное к нему приближается, само навроде человека, да уж больно на вепря собою смахивает – свинячья у него чисто харя: глазёнки маленькие, недобрым огнём полыхают, а зубищи большие, в усмешечке этакой скалятся. Подходит чудище к царю утопающему неторопливо, усмехается как-то криво и веточку тонкую ему протягивает. Ухватился за ветку негодящую бедняга и еле-еле на поверхности удержался, только голова да рука наружу торчат...
Хохотнуло чудище бессовестное и насмешливей некуда заявляет:
– Напрасно ты гонялся за мною, Правила-царь! Моя взяла! Ха-ха-ха-ха!.. Тут тебе и погибнуть ныне смертью безвременной, ежели не спасу тебя я по прихоти по своей! Правда, за так вызволять тебя из дрягвы я не дурак – условие у меня имеется одно маленькое. Коли поладим – и тебе будет хорошо, и я не останусь в накладе. А? Как полагаешь?
–Что ты, чудище беззаконное, хочешь от меня, что, проклятое, желаешь? – воскликнул в отчаяньи увязший царь.
–Да пустяк. Стыдно и спрашивать о такой-то ерундовине, – отмахнулся оборотень. – Хочу я, Правила, вот чего: пошли ты Явашку, сына коровьего, в самое Пекло, пусть он Борьяшку, дочку Чёрного Царя, оттуль украдёт. Она у царя из всех любимая, так что задание это невыполнимое. А ежели ты этого негодяя в ад не пошлёшь, то беду неминучую на голову свою нашлёшь: будешь в оковах век свой доживать – как какой-нибудь тать! Ну что, по рукам?
Сильно взъярился Правила на этого нахала.
– Да как ты смеешь, каркадилина ты бешеная, морда ты поросячья, – он вскричал, – такую гадость мне, царю православному, предлагать! Да я тебя!..
А тут веточка в руке несчастного – тресь – и надломись. Ещё глубже царина угряз в трясину, захлёбываться даже начал.
– Хм! – ухмыльнулся нечистый хряк. – Ну как знаешь. Ты – царь, тебе и решать. Хошь – живи, не хошь – тони. Вольному воля…
Понял тут Правила отчётливо, что вот-вот он утонет и до того ему вдруг жить захотелось – ну прямо страсть! Не нашёл он в сердце своём смелости умереть как мужчина, дюже испугался он кануть в пучину вязкую, духом, понимаете ли, царь сломался и на крючок чертячий попался. Не выдержал, короче, испытания.
– Ладно, ладно! – прохрипел он, сдаваясь. – Чёрт с тобою – согласен!
– Э, не-ет! – рявкнул хряк издевательски. – Давай-ка договор полюбовный подпишем, как полагается, а то так-то дела серьёзные не вершатся, не делаются! Кровью твоей подпишем, чтоб уж не отвертеться!
И вынает откуда-то из-за спины чёрный-пречёрный свиток. Разворачивает его свинячина, а там светящиеся начертаны письмена – и такие-то странные! – так и горят во тьме ярким пламенем да дымищем едким чадят… Стало чудище писанное громко читать: так, мол, и так, обязуется, дескать, сим царь Правила в договор нерушимый войти с нечистою силою и отправить Гордяя Царевича, Смиряя Кухаревича и Явана Говяду прямым ходом во самый во ад...
Тут Правила не выдержал, взбунтовался. Это почему же, орёт он, Гордяя? Мы де так, возмущается, не договаривались, о Яване только толковали – ни в жисть не соглашуся сынка подвергать опасности! А чудовище его успокаивает: да какая ещё там, говорит, к ангелам драным, опасность! Ничего худого с отпрыском твоим не могёт статься – как сыр в масле он будет кататься, ага! И добавляет поучительно, что им лишь всем троим на тот свет надлежит идти, дабы Говяда зазря не насторожился, а то уж больно большой хитрован энтот Яван – того и гляди их идею он раскусит и ловкую всю затею на тормозах спустит…
И пальчище кривейший кверху воздев, премерзко хрячище хохотнул и странные словеса какие-то бормотнул: сия дополнительная конспирация пособит, дескать, нашенской операции…
Да, слегка прокашлявшись, договор адский продолжал излагать:
–Так, значит... Направить, короче, вышепоименованных отроков в наикратчайший, значится, срок в это самое... в несусветное царство – кому на благостность, а кому и на мытарство. Хи-хи! А за эту услугу нечистая сила царя Правилу страшно отблагодарит: этакую в руки ему даст власть, каковую не мог он себе и представить – даже в бреду не сподабливался. Отныне и впредь всех земных царей народишко бедный шибко почитать будет: бояться их зело станет, а не возлюбит. Правили ранее цари на белом свете скверно, а зато таперича будут верно: давить они станут гнид да лавливать татей, потому как власть настоящую будут имати! Чего кому владыки ни повелят, то любому сполнять придётся безоговорочно, а несогласным с царскою волею лучше в будущем не бузить, да язычишко покрепче следует прикусить, а коли кто сдуру загоношится, то тот и языка и головы вмиг лишится…
– Вот видишь! – воскликнуло чудище торжествующе и захихикало почему-то, – Мы и о тебе подумали – ещё как! Будет тебе хорошо – очень хорошо! Да! Ну что – согласен?
Ох и горько тут сделалось на душе у Правилы! Не хотел он ни за что договор этот сволочной подписывать. С одной стороны, жить ему хотелось сильно, а с другой – за братьёв сердце болело. Виданное ли это дело – живых человеков отправлять в пекло!
– Да как же это! – возопил несчастный пленник.– А не погинут ли дети мои в аду лютой смертью? Не сожрут ли их там клятые черти? О-о-о! Ы-ы-ы!..
– Ты чего, идиот, расхныкался? – осерчал на царя нечистый. – Говорю же тебе, что ничего худого с твоим чадом не приключится – гарантирую, ну! А о прочих зазря не думай – народишко дрянь! Особливо дурак Говяда… Да ежели хочешь знать, этот бычара негодный сам кого хошь в гроб-то загонит, силищи ж в ём – во! Так что бабушка ещё надвое сказала, какая из сторон в конце концов в выигрыше-то останется. Рисковое это вообще-то мероприятие...
Но Правила лишь глухо стонал да, зажмурив глаза, башкою мотал. Глянул на него тогда кабанина презрительно, сплюнул смачно и процедил ледяно:
– Ну вот что, царишка лукавый – решайся! Либо ты договор наш подписываешь сейчас по всей форме – либо я на хрен пошёл! Недосуг мне время с тобою тут терять, да возможные выгоды тебе описывать. Последний раз тебя, ангел, спрашиваю – будешь подписывать, а?!
Подумал, подумал раздавленный царь и головою кивнул устало. А раз так, воскликнул довольно хряк, то давай, мол, сюда свой палец! Прокусил он острыми клыками Правилин палец, приложил к свитку чадящему кровоточащую ранку, а потом ухватил увязшего царя за шкварник и на берег его выкинул, словно котёнка маленького. И покуда царина грязный на ноги, скользя, поднимался, сгинуло свиноюдище поганое невесть куда, будто и не было его там никогда. Только палец да совесть уязвлённые у Правилы саднили малость, а остальное – сном ему кошмарным показалось.
А тут и дружиннички отставшие скачут: кричат, свистят, факелами раскачивают – ищут царя потерявшегося…
Вернулся Правила домой сам не свой, и с той минуты нехорошей изменился он нравом противоположно. Раньше-то царь-батюшка по большей части весёлый хаживал да добрых людей уваживал, а сейчас посуровел вдруг, построжел, ходит день-деньской с недовольной рожей, с ближними своими лается, ко всему что ни на есть придирается, а ежели когда и засмеётся, то у людей от смеха евоного неловко на душе становится... Видимо, отравила его всёж слюна ядовитая чёртова кабанины, отчего дух человеческий в нём замутился, и снизошла на разум царский мрачная тень.
Вот такая получилася фиготень.
Дальше – больше. Начал наш царь в эту хрень зарываться – с хорошими людьми перестал он знаваться. Кой-кого от себя отдалил, от должностей важных других поотстранил, а некоторых шибко смелых так и вовсе прочь повыгонял, как говорится, куда батрак телят не гонял. Зато тех деятелей к своей особе поприближал, кто честностью и благородством не отличался, а льстил зело царю и во всём с величеством соглашался. Мудрых советов поток враз и иссяк, и пошли дела в государстве наперекосяк…
Короче, произвол немыслимый в Рассиянии случился – плохому царёк, как видно, научился-то.
Загрустила премилая царица Радимила. Попыталась она было на мужа воздействовать, и так и эдак старалась действовать: плакала, в уговоры пускалася, ссорилась с ним да на него обижалася, но от того было проку, как об стенку, к примеру, горохом… Оборзел совершенно лихой Правила – не слушал ничуть свою он Радимилу!
И вот однажды призвап царь к себе троих братьёв и, восседая гордо на троне, таково им рёк:
– Был мне намедни, голубчики, вещий сон! Сам кудесник великий Дед Правед мне помстился явно и такое мне дал указание: чтобы вы тут без дела достойного более не слонялися, а собиралися да в самое пекло подземное отправлялися! Надлежит вам, братья, одно дельце важное справить: Борьяну-красу, дочку Царя пекельного, сюда доставить. Задание это важное архи! По секрету Правед мне сказал, что коли вы с ним справитесь, то тогда, мол, правда на земле победит окончательно. Ага! Да ещё добавил, что акромя вашей братии с этим заданьицем никому более не под силу будет управиться... На все сборы я даю вам немного – время теперя дорого, так что живенько собирайтесь да к чертям собачьим отсель ушивайтесь!
Ну чтож, делать нечего – пришлось братьям подчиниться, потому как поверили они Правиле, не могли не поверить. Люди ведь в серьёзных делах друг другу тогда ещё не врали и сказанному весьма доверяли. Ну, да мы-то теперя навряд ли такое поймём – мы же ныне не по прави живём, а так, вот и попадаем с неверием своим привередливым частенько впросак. А братья впросак не попали. Ну, к чертям собачьим их в пекло послали – ну и чо?
У Явана ажно на сердце сделалось горячо: невже, думает, и в самом деле это миссия та, о коей праведы-то гутарили?..
Стали братья кумекать да голову ломать о том, как бы им в пекло то попасть, да перед этим смертию, как положено обычно, не пасть: стало быть, не мёртвыми, а живьём, и не пеше, а с целым конём. Мозговали, гадали да думали – так ничё и не придумали. Порешили тогда малёхи поразвеяться да порезвиться, по полям да лесам на лошадках прокатиться – авось, мол, в голове-то и прояснится…
Вот едут они час, едут второй, едут третий... Вдруг видят – выходит на поле олень необыкновенный: копыта у него серебрянные, сам цвету медного, а рога на голове у него золотые. Вышел он, значит, и давай посевы вовсю травить. Стали братья удалые на него кричать-голосить да посвистом молодецким посвистывать – а он нейдёт, знай себе набивает рот…
–Ах так, значит, гад! – вскричал тогда Яваха запальчиво. – Ну, погоди ты у нас! Царь-батюшка вепря злого прогнал давеча, а мы давайте бродягу сего прогоним сейчас!
Вскинули они луки свои тугие и пустили в чудесного зверя по калёной стреле, да не попали – олень-то живо отпрянул. Взметнул он на спину рога золотые и стремглав наутёк кинулся. А братья – за ним. Мчатся они в погоню быстрее быстрого: в ушах ветер свистит, по лицам ветки стегают, сучки да шипы одёжу рвут, а догнать стервеца не могут – тот-то бежит аж земля гудит… Яваха скорее всех скачет, ни себя ни коня не жалеет; оторвался он вскоре от братьев и через времечко известное догнал было оленя сказочного совсем. Положил он тогда стрелку вострую на тетиву звенящую, на ходу лук свой натягивает да и приготовляется беглеца ужо поражать… А олень Золотые Рога к дубу громадному тут подбежал да и остановился, а потом обернулся картинно и на Явана посмотрел пристально. А у того вдруг отчего-то рученька могучая застоялася, сердце ретивое в груди поунялося – не смог он в красавца-оленя выстрелить и оружие своё опустил.
Поклонился ему тогда олень до земли да человеческим вдруг голосом и говорит:
–Спасибо тебе, Яван Коровий сын, что не стал ты в меня стрелять и пылкой охоте кровавую потеху не стал дозволять! Не остануся я в долгу и тебе за то помогу!
Удивился Ванюха такому чуду.
– Ну и дела! – он восклицает. – Второй раз в жизни я наблюдаю, чтобы животное по-человечески разговаривало! Ктож ты есть на самом-то деле, чудесный олень?
– Я-то? А вот кто! Гляди!
Трижды вкруг себя олень великий в сторону-то посолонную поворотился и в ма-а-ленького такого старичёнку нежданно он оборотился. Стоит старичок перед Яваном, а голова у него белая вся пребелая, лишь ленточкой красненькой перевязанная, и борода белая тоже, и одёжа, только цветочками расшитая сплошь, а глаза у деда – ну синее сини небесной. Смотрит он на Ваню ласково, улыбается ему приветливо, потом подходит неспеша, с коня сойти приглашает, берёт его за руку да на травушку с собой рядышком сажает.
– Я, – говорит, – Ванюша, и есть тот самый Дед Правед, о котором твоя матушка, Дева Небесная, тебе сказывала да сыскать меня тебе наказывала. Ан вот он я и нашёлся!..
Улыбнулся старичок лучезарно, а потом вдруг нахмурился, головою седою покачал, усы на бороде разгладил и продолжал невесело, Явану в очи глядючи:
–Эх-хе-хе-хе-хе! Худые времена, Яванушка, наступают, тёмные тучи светлый наш небосвод уже застилают. Ох и много же лиха предстоит людям земным пережить, да уж тут-то, как видно, ничего не попишешь – такова, Ваня, Явь наша непостоянная, чёрное с белым мешающая и нас о том не вопрошающая… Да и мы, люди Земли, чай не ангелы там какие, в Прави обители жить не сподоблены и тоже, значит, в этом во всём долю вины-то своей несём. Захирели мы, расслабились, отошли от Великой мы Правды, попустили на белый свет Кривду-лихоманку – вот силы-то нечистые голову и подняпи: Навь вреднющюю развели да усилили…
Только недолго дедуля душою-то киснул: улыбнулся он вновь, встрепенулся, очами блиснул, потом прищурился, хмыкнул, крякнул, Ванька по колену брякнул и веселее не в пример продолжал:
– Ну да не беда, Ваня – не надо отчаиваться! И в лихолетье ведь люди-то живут и Прави огонь в душах берегут. Справимся! Одолеем! Ей-ей! Хоть, признаюсь, и нелегко это, и наступит не дюже скоро, и дорого нам зело стоить будет – но! – Правь на Земле до конца не убудет! Выстоят, Ванюш, люди!
Положил старичок руку Явану на плечо и вот что сказал ему горячо:
– На тебя, богатырь, большая у нас надежда – мощь в тебе есть благая безбрежная! Не случайно судьбинушка неисповедимая так распорядилась, что силушка Ра великая в тебе очутилася, а не в братьях твоих недалёких. Ох и худо бы было, ежели б ту силу в отпрыска грешного людского рода Рок Божий заложил бы – реки целые крови тогда пролились бы, морок чёрный тогда бы точно белый свет помрачил, а лиха порок, подобно змею давящему, людям души бы обвил…
– И что же, Праведушка-дедушка, – Яван у старичка спрашивает вежливо, – неужели такая беда неизбежна? Нельзя ли как-то уклониться от этой напасти али напору её гиблому не поддаться, а? Всякож ведь на свете бывает...
– Хэ! Уклониться... Ну как тебе то объяснить-то... Ну вот, например, Ванюша, плывёшь ты, представим, по озеру по взбаламученному и то в тёплую полосу заплываешь и тогда балдеешь, а то в такую со дна идущую ледяную, что ажно весь колодеешь... Вот так и наша планетка, Земля-матушка, летит себе по простору Вселенной, а на неё волны Яви неспокойной накатывают, тёплая с как бы холодной чередуясь. По всему-то видать, что суждено нам в холодную купель окунуться, а там как Бог даст да насколько сами не оплошаем. Ага! Как говорится, смелого сам страх боится, а уж коли ты попал в воду, то не теряй силу на разговоры: хоть ругайся, понимаешь, хоть молись, а к берегу-то гребись!.. Видишь ли, Ваня, сам Чёрный Царь, мира неправого государь, и все-то его подельники вновь наступление повели на белый свет. Почуяли они, гады отчаянные, что ночь космическая опять наступает, а день светоносный как бы кончается... Они ведь и ранее не раз на нас хаживали, да ярои наши их осаживали. Верю я, что и таперича мы с бандой их сладим – да уж больно волна черна на головы наши катится! Не все, Вань, мы выплывем, ой не все – иго нас ждёт чёрного времени!
Ну да что тут сетовать да зря вопить – помозгуем лучше, как делу правому пособить… Этот чёрт чего удумал-то? Часть света белого, силу ярую Ра, он ведь, ворюга, украл и в себе да в других нечистых заключил. Оттого-то ох как непросто бывает благую истую Правь от Нави обманной иной раз отличить! Ловко Навь в одёжу Прави рядиться-то научилась! Только вот пустая она да вредная, нет пользы от неё ни духу вечному, ни телу смертному. Не возгорается дух-то пламенно в обёртках навьих – лишь коптит он да тлеет. А тело бренное чахнет в плену её да болеет... Разум, Ваня, надобно иметь сильный, чтобы Навь от Прави-то отличить…
А ещё царь этот властный девицу красную, Зарю Ясную, однажды похитил. Давно это было. Ох и долго злой властитель светлую деву в полоне томил – всё любви её домогался, виды большие на неё имел, подручной своею сделать её хотел. Долго сопротивлялася Заря-Зареница, но в конце концов обманул её хитрый тать, не сумела она перед чарами зла устоять... Да сам-то он, дубина, может, ничего от ангелицы и не добился бы, если бы ему Навиха не пособила, Нави обманной главная демоница... Как бы в общем оно там ни было, а пришлось всё же Зорьке дочку от царя родить! Борьяной её назвали и за свою в Пекле вполне признали. Мать её славная через времечко недолгое умерла, не в силах будучи в краях адских прижиться, но Борьяна тогда несмышлёной малюткой уже не была – многое от мамы умная её голова переняла. Планировал ведь Чёрный Царь дочь свою себе подобной сделать во всём, да только это ему не удалось. Борьяна-то больше в мать пошла, смелою росла да красивою, а от отца лишь крепость да ярость взяла, а лютости его себе не привила. Переможила в ней всёж светлая сила!
Ты, Ваня, её на белый свет увести постарайся – под солнце наше красное. Уйдёт тогда из души её всё адское и ужасное, а райское и прекрасное останется. Этим самым ты чертям удар нанесёшь страшный – силы их великой лишишь, в любви заключаемой, да и порядок малость в аду наведёшь – не зря чай туда-то идёшь! Коли удастся это наше предприятие, то уж никогда более на Земле тёмные души открыто не смогут властвовать: вынуждены будут они силу свирепую на хитрость гибкую переменить и принуждены будут под людей подлаживаться. Это дело нам всем будет на руку, ибо не по зубам будет врагу одолеть все наши державы. Во многих своих обычаях и взглядах останутся люди Земли правы и послушны Богу. Выдюжим мы тогда, выстоим, перетерпим чёрную эпоху! А время светлое придёт – раскроются все личины чёртовы, скинем мы иго адское на фиг и будем тогда опять счастливы: жить станем, поживать да истого добра наживать!
Во всём Яван с Дедом Праведом оказался согласен и так об этом ему и сказал, а потом вот о чём старичка спрашивает :
– А как же мне, дедушка, путь-дорожку на тот свет-то сыскать? В самом деле, не помирать же?..
Рассмеялся старичок - невеличок смехом забавным и отвечает Явану :
– Зачем помирать? Не надо. А вот я тебе, Яванушка, клубочек волшебный дам. Ты пока спрячь-ка его в карман, а как в путь-то тронетесь – на земельку его брось. Он вас к мосту калёному, через реку Смородину переброшенному, приведёт, на самую миров границу. Короче, всё сам там узришь! Ну а далее поступай как знаешь – не стану я тебя неволить – пусть сердце тебе верную дорогу подскажет, ибо через него с нами сам Ра в общение входит... Это, правда, у кого как выходит: у одного сердце чистое – и дела, глядишь, пречистые, а у другого оно грязное – и дела тогда несуразные. А только ведь каждый сам в себе Правь искать должен, а не слушать бездумно кого ни попадя...
Улыбнулся дедочек этак хитро и деловито весьма продолжал :
–А вот без оружия тебе, Ваня, никак нельзя! Не пригодятся тебе в адских странствиях ни булава, ни меч, ни лук, ни стрелы вострые, а пригодится вот что... Как возвратишься домой – пойди к дубу огромному, под коим тело матушки твоей захоронено, да ствол евоный внимательно огляди. Найдёшь на нём гвоздик вколоченный невеликий. Ты тот гвоздь вытащи да кузнецу снеси – пусть он палицу славную из него скуёт. Вот тебе и оружие будет боевое – никогда оно тебя не подведёт! Да, вот ещё чего... На-ка, возьми перстенёк мой заветный, на мизинчик себе его надень. Как станет тебе в аду зело худо – ну чтоб совсем уж, значит, невмоготу! – то ты перстень на землю кинь и скажи: «Дед Правед, избавь мя от бед!» Я тогда появлюся, и чем могу тебе помогу. И помни, Яванушка – коровушка-матушка тебя при рождении облизала и тем самым несокрушимость телу твоему для сил ада придала. Ты теперича ни мечу, ни огню недоступен, но отравить тебя – можно. Ты уж там осторожно...
С этими словами собеседник Ванин на резвые ноженьки поднялся, сидящего богатыря крепко обнял, трижды по-православному его поцеловал и напоследок сказал:
– Ну, Ванюша – прощай, а чего старый правед тебе поведал – не забывай! В добрый путь, богатырь Говяда! Дюже повидать тебя я был рад!
Вкруг себя он потом шибко поворотился, в белку златохвостую оборотился – скок-поскок на ветку проворненько, да и был таков. А Яван братьев разыскал, и поехали они назад, а про встречу с лесным дедулей он им ничего не сказал – не догнал, мол, оленя и всё... Ну а как домой они добрались, то Ванька к дубу сразу прямиком… Смотрит, а поляночка усеяна вся цветами, и такое стоит там благоухание, что словами не передать! А кругом ещё бабочки разноцветные летают, пчёлки да шмели жужжат и птички-невелички трели свои выводят сладко. Ну будто бы в земной рай Ваня попал!
Поклонился он могиле матери, а потом глядит – гвоздь невеликий из ствола дуба торчит: блестящий такой, беленький – и пятнышка ржавчины на нём даже нету! Вытянул гвоздик Ванюха – и к кузнецу. Так, мол, и так, говорит – скуй мне палицу боевую из энтого вот гвоздищи, да будь ласка, поторопись, а то мне долго ждать-то нельзя – ехать вскорости надобно восвояси! Подивился заданию странному кузнец Рагу́л, думает про себя: парень, видно, умишком чуток рехнулся, этож надо – палицу ему сковать с гвоздя малого! Но сказать ничего он не сказал и головою лишь кивнул оторопело: согласен мол, Ваня, сделаю…
Только Яваха ушёл, Рагул на гвоздик, усмехнувшись, плюнул да в пыль его бросил, а сам взял железа лучшего пуда с два, да и сработал с него прекрасную палицу. Не впервой, чай, оружие он ковал – толк в этом деле кузнец знавал.
Наутро приходит Ваня, палицу хватает и ну её туда да сюда повёртывать, да над собою помахивать. На взгляд профана и впрямь штуковина получилась славная. А Ваня взял да и засунул её себе под мышку, а потом как пластиллиновую вокруг левой руки и обернул её в этакий змеевик.
Ох, он и рассердился! Железяку негодную с руки стянул, прочь её отшвырнул да и орёт ковалю:
– Врёшь, Рагул! Не то! Не из моего металла ты палицу мне сковал – фуфло это какое-то, ага!..
А затем поуспокоился немного и заявляет непреклонным тоном:
– Короче так, Рагуляка... Ежели ты к завтрему, закопченная харя, не скуёшь из гвоздика, тебе мной данного, доброй палицы, то я и тебя, плут ты этакий, поколочу знатно, и всю кузню развалю тебе на фиг! Так -то вот!
И ушёл.
Перепугался кузнец премного, видит – парень точно с ума-то свёрнутый! – где ж это было видано, чтобы из гвоздика еле видного палицу немалую заказывали себе ковать! Да уж коровий ведь сын этот Ванька – хрен его знает, чего от него ждать! Кликнул он голосом заполошенным своих сыновей и приказал немедля всю пылищу у кузни им просеять, а гвоздюгу проклятущего во что было ни стало найти.
И сам-то первый искать его принялся.
Вот искали они, искали – чуть надежду уже не потеряли, да наконец-то нашли. Обрадовался Рагул очень, бросил гвоздик в огонь и наказал сыновьям мехи раздувать живо. И тут он видит – ёж твою образину! – принялся гвоздь в пламени-то расти и вскорости в большую-пребольшую гвоздину превратился. Как раз для заказанной палицы в нём металлу-то оказалось. Раскалился в огне металл – ярче солнца кажись засиял – а глядеть на него не больно! Почал его кузнец ковать довольно, и такую во времени скором палицу сковал прикольную, каких дотоле отродясь не выковывал. Чуть ли не с него была она длиною (а росточка Рагулишка был не дюже большого), с одной стороны ручка была удобная, а с другой – шишачок торчал невеликий. Вроде посоха железного с виду палица сия оказалася, и на грозное орудие брани она вовсе даже не смахивала. А как палица готова была, то её ни сам коваль, ни вся его семья бригадно и пошевелить даже не смогли, не то что поднять. И так и этак они пробовали – ни в какую не поддавалася! Вот уж воистину чудеса!..
Поутру Яваха за заказом заявляется и первым делом палицу-то – хвать! Да и принялся вертеть ею да играть и вроде бы как с супостатами воображаемыми сражаться. А потом ка-а-а-а-к брякнет палицей об колено, да только от боли аж взревел он – палке-то этой никакого ущерба, а на колене синячище зато выпер здоровенный. Ну, Ванюха тогда и вокруг руки её завернуть попытался и вокруг шеи – да где там! – та и не гнётся даже ни чуточки, не то что в дугу сгибаться...
–Вот теперь та что надо у тебя получилась палица! – восхищённо Яван восклицает.– Спасибо тебе, Рагулище, удружил!
Щедро он мастеру за работу добрую заплатил и прямиком на царский двор стопы направил. А там уже и сборы заканчиваются. Народ окрестный собрался. Царское их величество хмурый стоит на личность, царица-матушка горько плачет, а кухарка Одарка воплем вопит да курицей кудахчет. Сынишек своих, значит, они провожают да последним родительским вниманием кровинушек окружают. Гордяй со Смиряем у родителей благословения напутственного испрашивают да выслушивают его краем уха, а Ванюхе-то не у кого его спросить, да только завет матушкин он и так в сердце своём не уставал носить…
Попрощалися брательники со всеми, на коней богатырских уселися и поехали куда глаза глядят. Клубочек Праведов Яваха из кармана вынул, на землю пред собой его кинул, и покатился клубочек волшебный по известному ему лишь пути. А за ним и братья в неизведанные края пустилися.

Уважаемый читатель, мы заметили, что Вы зашли как гость. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.