8 глава

Как коварство за зло своё расплатилося, и чем всё потом оборотилося.

Вот идёт Ваня, неслышно к лачуге подходит и слышит, что старик-то на всю округу храпит: нехило его, видать, разморило. «Сладко тебе, подлому, – думает мстительно Ваня, – спится да почивается, никого-то твоя особа не боится видно да не опасается – а зря! – идёт к тебе расплата твоя!» Решительно Яван дверь в хату распахивает, во-внутрь, пригнувшись, заходит и Ловеярку подлого тама находит. А чего его не найти-то, когда в хибаре из всей обстановки только стул стоит, стол да деревянная кровать, на коей тёмный пастырь и изволил почивать. Спал он на овчине, в неё зарывшись, да попоною грязною с головою укрывшись – отдыхал, стало быть, гад, от трудов-то неправедных. Да видно чутко он спал-то. Не успел Ваня и шагу тама ступить, как дедок с постели скок – и на ножках уже стоит. И посошину свою из угла – хвать! Уставился он на Явана недоумённо: глаза прямо из орбит у него исторглись, бешеными стали до невозможности, а из зрачков натурально лучики стрельнули огненные.
– Ах вот, значит, каков ты удалец! – вскричал он голосом рассерженным.-- В человека обратно превратился – этож надо! Да-а! Недооценил я тебя, Яван Говяда!
И как начал он гнуться во всех членах да ломаться умело, юрким змеем проворно заизгибался он, и ещё посохом в воздухе закрутил, что аж свист пошёл.
– Ну да это ведь дело поправимое! – грозно дедок Ваньке орёт. – Я те, бычья башка, покажу, кто здеся всех круче! Я ить в бою из всех наилучший, поражениев отродясь не знавал, и не таких, как ты, ещё побивал! А ну-ка наружу давай марш, будущий ты говяжий фарш!
Старичонка, очевидно, в себя опять пришёл, усмехаться да посмеиваться вновь принялся, а Яваха из тесной хаты назад попятился, палицу поудобнее в руках перехватил, да и говорит своему супротивнику:
–Слышь ты, пастух чёртов! Ныне конец твоим вывертам пришёл! Сколь верёвочке-то не виться, а пора и концу когда-нибудь появиться! И свой корочун ты сей час от меня получишь, да возьми напоследок в толк: я тебе не телок, а сын Ра Яван Говяда, и дурить меня, нежить, не надо!
А старичонка без лишних слов как вдруг вертанётся и – свись! – Ване посохом своим по лбу! Едва-едва успел Ванята палицей-то отбиться, да так, что по округе аж гром прокатился, и целый снопище искр из палицы выбился. Уклонился витязь в сторонку и сам по шарабану чертяку ударил – да не попал. Яро тогда Яваха оружием своим замахал, да и дедок-то был не промах – вовсю принялся охаживать Яваху. И пошла тут у них потеха – любо-дорого со стороны посмотреть! – да не дай бог самому-то биться: ужо не миновать головы-то лишиться!..
Никогда ещё не доводилось Явану с таким сильным и умелым противником сражаться. Видать в чём-чём, а в искусстве воинском был этот Ловеярище искушён до крайности – мастак из мастаков посохом махать он оказался. И где это он так натаскался?.. Долго они там билися: всю-то ноченьку напропалую. Да к тому ещё и утро. И полдня вдобавок ещё... Окрест траву сплошь повытоптали, пылищу неимоверную подняли, сами до чёртиков устали. Потом жарким обливаются, а бьются, не унимаются...
Уже разов с пяток пропускал Яван посошиные удары. Добро, что вскользь они приходилися, а то бы завал… Боль-то адская от дубины гадской! Зато старик для Ванькиной палицы неуязвимым оставался – ну никак тому достать стервеца не удавалося! Больно прыток был чёртов уж – даже Ваня тут был не дюж!
Не на шутку от этих обломов Ванёк разъярился и с удвоенной живостью на чёрта двужильного навалился: и так, и эдак его лупит да бьёт, а всё коту-то под хвост! Ваня и бегал, и прыгал, и ногами дрыгал – чуть был даже не летал – и по земельке споро катался. Всё мимо, всё рядом – ну не унять никак подлого гада!..А в это время старик поотбился и сам в атаку буром попёр, посошиной своей только: швись, хрясь, хлесь, бум!.. И ой как худо Ванюхе тут пришлось бы, ежели бы он наконец не нашёлся... Всю-то свою остатнюю мощь собрал Ванюша в одну точечку, и с такой скоростью молниеносною маханул чудо-палицей, что переломил-таки посох стариковский на две палочки!
Да только чёрт Ловеяр и тут присутствия духа не потерял. Швырнул он посошиные обломочки Ваньке прямо в лицо, и пока тот уклонялся и к земле приклонялся, за руку ярого воина хитроумным приёмом он ухватил и через себя его скорёшенько перекинул: на песочек сыпучий богатыря низринул, а палицу из длани Ваниной на фиг вышибил.Сцепились они тогда драться-боротися без оружия, принялися недруг недруга бить-колотить не жалеючи. И руки и ноги в ход-то пошли… Сшибилися супротивнички грудь в грудь – прямо на части один другого рвуть! Удивляется в себе Ваня – глянь-поглянь: старик-то не слабее его ну ни капельки, а то и посильнее даже будет! Даром что с виду он крыса-крысой, хилый да тощий, зато внутри – необоримой ну прямо мощи! «Вот же чёртов хрыщ, колдун треклятый! – негодует в замешательсве некоем Ванька. – Насобачился драться-то, змей вертлявый – не ухватить!..»И такая тут обида богатыря расейского взяла, такая горечь печальная на душу ему легла! Вспомнил он муки свои непомерные, принятые им от хохотливого изувера, вспомнил задание своё труднейшее, и белый свет, вспомнил красавицу-богатыршу, и погубленную подло мать, не утерпел, да за бороду Ловеяркину в сердцах-то – хвать! – и цельный клочище с неё-то и выдрал!
И чует Ваня – что за дела! – упырёва-то хватка враз как будто ослабла, куда как некрепче супротив прежнего-то стала! Ага!.. Навалился воодушевлённый богатырь на давшего слабину вражину да на взрыхлённый песок его, поднатужившись, и свалил. «Так вот, значит, в чём твоя сила!.. – Ванюху тут осенило. – Как же я раньше не догадался: власа седые и борода не просто ведь у него снега белее – тож наш белый свет, вором чёртовым заключённый и в волос им облечённый! А я бился с этим мошенником и пластался! Экий же я дурак, так меня, разтак!»
Уселся бычара Яван на своего врага поудобнее, телом своим богатырским его как следует подмял, да почитай что все волосищи с дедовой бородищи и головищи и повырвал. А и в самом-то деле – не за ножнями ж ему там бегать! Кто он в конце-то концов – паликмахер что ли какой, цирюльник али брадобрей? Хэт!.. А Ловеярка-то, пока Ванька его драл да скубил, что было моченьки голосисто вопил. Аж даже зашёлся весь, несердешный. Потом руку одну высвободил, за головёнку общипанную схватился – а шевелюры-то и нету. Дал Яван волю пленённому свету. Вот он, освобождённый, сиянием радостным взыграл, радостно расцветился и в небо жёлтое устремился.
Старикашечка сразу слабеньким таким, немощным зело стал, под Явановой тяжестью и ворохнуться даже не может: пыхтит только да кряхтит.
–Ну что, клещ плешивый! – воскликнул грозно победитель и кулачину свою бронебойную над поверженным врагом вскинул. – Допрыгался, довоевался, гад! Счас как дам!..
–Яван, Яванушка! – затараторил скороговоркой Ловеяшка. – Заклинаю тебя, что хочешь у меня проси – всё дам, всё отдам! – только не бей, Ваня, не убивай! Помилосердствуй, богатырь, пощади!!!
Колдун тут перевёл дух, повыпучил выцветшие глазёнки и продолжал торжественным тоном:
– Да! Великий ты! Наивеличайший на всей земле богатырь! Наимогучий! Необоримый! Боравый! Слава Явану! Ур-ра!
– Что-о?!! – вскинулся ничуть не польщённый Яван.
– Ой, прошу тебя, Яван – ты же не чёрт! – завопил Ловеярка, дёрнувшись. – Человек же ты! Ты, Ванюша – Ч-Е-Л-О-В-Е-К!!!
Тут он аж всхлипнул и добавил жалостливо:
– Нельзя ведь нам, Вань, погибать-то! Лютое у нас посмертие тогда – ох и лютое! О-у-у-у-у!
– Раньше было думать надо! – нешутейно замахнулся опять Говяда. – А сейчас – получай!
– Ай-яй-яй! Пощади, не бей! – взвился дико чёрт и угрём под Яваном заелозил. – Постой, не спеши – черепушку мне не кроши! Я откуплюся! Откуп великий за жизню свою дам – оружие грозное против Чёрного Царя! Ага! Только этим оружием и можно проклятого Черняка одолеть, а силою – не-е! Силой нельзя! Ты думаешь, почему я под пятку его не подогнулся – так само, думаешь? Хе-хе! Э, не-ет! Всё из-за энтого оружия волшебного. Я его выменял у инопланетных чертей. По мощи ему равных нету! Ей-ей! Дюже его братец-то опасается – у-у-у!
Яван тогда кулачище разжал, балду свою лысую почесал, подумал малёхи и усмехнулся.
– Давай, – говорит, – своё оружие.
– Э, какой хитрый! – обрадованно захихикал старик. – Так не пойдёт! Так дела-то не делаются. Давай-ка, Яван, договор заключим – так-то оно будет лучше. Ты, я вижу, парень честный – да, честный, достойный парень, честнейший из честных! Я тебе, Ваня, верю – ещё как верю-то! – на слово тебе поверю запросто... Короче, поклянись сей же час памятью незабвенной своей матери, небесной стал быть коровы, что не убьёшь ты меня, а отпустишь своею волею подобру-поздорову, как говорится, ко всем чертям! И тогда – клянусь тоже! – передам я тебе своё оружие грозное, и делай с ним, Вань, что хошь, а меня после того уж не трожь!
Подумал Яван, подумал, да и решился.
– Согласен! – бодро он заявил. – Клянусь матери своей пречистой памятью, что не убью я подлого Ловеярку! На произвол судьбы его отпустить обязуюсь, коли отдаст он мне оружие своё чудодейственное, супротив пекельного царя зело действенное!
Тут Яваха на резвые ножки подскакивает, а за ним и Ловеярище, кряхтя, подымается да от песочка налипшего отряхивается. Ударили они по рукам, сделку закрепляя, после чего старик заспешил к себе в хату походочкой семенящею, а следом за ним и Яван гренадёрским шагом зашагал.
Приходят скорёшенько. Чертяка под кровать сразу шмыг, чуток тама покопался, башкой об кроватку шандарахнулся, заругался, и вытаскивает оттуда не меч-кладенец, и не булаву гулкую, а... ма-а-ленькую такую шкатулку.
– Вот!.. – хихикает ехидно. – То самое и есть. В цельности, как говорится, и в сохранности… – и он подул на ларец, пыль сдувая. – Принимай вещь, Яван! Бери и владай, а мне – волю за неё дай!
У Ванюхи от вида его лисьего аж челюсть низко отвисла.
– Да ты чё, старче! – он возмутился. – За дурака меня держишь что ли?! Думаешь, я тебе лох?! Какое это, к чертям сучьим, оружие?!
А старичок знай своё гнёт:
– Не сумлевайся, Яван – оружие! Да не простое а самое что ни есть сильное, против братца мово из всех пересильное! Только кнопочку пусковую зазря не нажимай, да до срока шкатулочку не открывай – не приведёт это ни к чему. Оружие ведь это выборочное: на меня не подействует, на тебя тоже, а вот на главного земного злодея – ещё как! Да, да – факт! Хе-хе!
– Ну, коли так, то ладно, – согласился с чёртом Яван. – Давай-ка сюда шкатулку и вали отседа к бабушке своей чёртовой, покуда я добрый, да не дюже спеши – вход в пекло мне покажи!
– Хе-хе-хе! – сызнова расхихикался старикан. – А чё его показывать-то – я ж показывал уже! Во-он, на горе там чернеется... Только я, Ваня, это... ноне туда не ходок: силёнок, благодарение тебе, по кручам-то бегать не имею. Старость не радость! Хэ! Так что ты уж, милок, сам, сам...
И снова, подлец, захихикал и глазёнками на витязя сверкнул.
Ну, Яванка, не долго думая, повернулся да и тронулся себе в путь. Шкатулку в котомку он кинул, палицу на плечи положил и решил сразу на гору подняться, чтобы зря-то не телепаться... С добрый уже кусок отмахал, а тут мысля одна ему в башку и вдарила, и повернул он решительно к той пещере огромной, где прикованный обитал дракон. Приходит он вскорости в тот самый грот, глядь – а драконище-то уже оклемался, стоит у стены, пыхтит, да на Ваню жёлтыми буркалами недоумённо глядит. А сам-то понурый такой, хмурый, смурной – видать, что после пытания Ловеярова предюже больной... Поступью уверенной Яван к зверю волшебному подошёл, посмотрел на него сочувственно и такую речь повёл:
– Поравита тебе, гордый дракон! Пришёл я тебя отблагодарить за то что есть во второй раз ты меня отказался, за что и поплатился жестоко от чёрта Ловеярки!.. Воле его крутой ныне конец настал: я его в бою победил и силы волшебной его лишил... Правда, кончать мерзавца не стал – так уж вышло у нас: слово ему я дал! Отпустил негодяя восвояси – он теперь возле хаты своей ошивается, ноги делать оттель собирается. Ныне и тебя я отпущу: хорош тебе уже тут томиться – пора и на волюшку возвратиться! Ступай, брат, куда пожелаешь – моё дело вызволить тебя из неволи, а над твоей волею я неволен…
Как услыхал огромный дракон слова Явановы, так взревел он громоподобно и лапами по полу каменному заскрёб, а глазищи у него уже не жёлтым цветом, а красным пламенем загорелися. Яван же поближе подступил, да как саданёт палицей по цепям толстенным! С превеликим лязгом грянулись цепи оземь, и стал наконец чудовищный узник свободен. Постоял он ещё чуток, потоптался, словно в нерешительности некоей пребывая, а потом вздрогнул, дёрнулся – топ, топ, топ, – и вразвалку наружу попёр.А Яванка за ним неспешно этак идёт…Выбрался дракон из тёмного прохода и оказавшись наконец снаружи, аж от света отвычного он зажмурился. Видать, долгонько он в пещерной тьме-то обитал, раз небелого этого света даже не видал... Через минуту примерно приоткрыл он одно око нешироко и начал головищу влево да вправо повёртывать, словно выискивая чего-то или кого-то. А тут глядь – чертяшка Ловеяшка из хибары своей вылазит, узел с манатками немудрящими волокёт, старый обормот! Дракоша его и узрел с верхотуры. Рост-то у него ого-го какой – метров семь, наверное!.. От такого зрелища долгожданного глазище у ящера – чпок! – во всю ширь и растаращился. А за ним и другой тоже. И даже кожа на роже у зверюги чудовищной обтянулася. Приосанился дракон горделиво, огромный, величественный такой стал, а потом как фыркнет свистяще да шелестяще... Старикашка голову в ту сторону и повернул, откудова фырк-то ему послышался.
Ой, чё тут было! Ну невозможно же описать!..
Старичишечка-то сперва навроде как присел с перепугу, словно бы в земельку хотел телом ужаться. Да куды там ужмёшься-то – чай не гвоздик он был и не прут – напрасный же труд... А дракоша тогда с места рванул и по направлению к дедовой хате потопал. Да быстро же этак: идёт, бредёт, вихляется, только хвост из стороны в сторону телепается... Это и понятно – отсидел, бедняга, невесть сколько веков в тюряге – откуда ж ему терпения-то взять, ёж его на коряге мать!
Прохиндей же старый спервоначалу будто ополоумевши сидел, но по истечении недолгого времени просчитал он цель направления драконова движения, да как с места подскочит. Взвизгнул он по-поросячьи, пёрднул и опрометью оттудова дёрнул. Откуда и силы вдруг взялися! Прям не разбирая дороги чёрт прочь понёсся, словно петух, который снёсся! А драконка за ним устремился: дыц-дыц-дыц! – ножищами криволапыми по бездорожью выписывает... Экий же право громила!.. Пылища столбом стоит, лес дрожит, земля трясётся – во всю прыть жуткий дракон за старым колдуном несётся...
Бегали они, бегали... То туда, понимаешь, то сюда – с острова же не денешься никуда. Ну натурально кошка за мышкой... Драконище от злобищи ажно огнём пышет. А дедок-то бегать молодец: вёрткий, прыткий, стервец; чудовищу в зубы не даётся – вот-вот от него оторвётся... Наконец, притомился Ловеярка али чё, только ошибся он, дурачок: дал, значит, маху и греманулся оземь со всего размаху. Что у него там произошло – уж не узнаем: видать, всёж устал – али может ножку не на ту дорожку поставил... Короче, всем чертям назло дико пастырю тёмному не повезло! Тут противничек его и настиг! К поверженному вражине трусь-трусь, да зубищами его аршинными – кусь! Вроде как слегонца эдак, словно опробывая... Диким голосом завопил подлый Ловеяр. Да не слишком-то долго он кричал. У дракона ведь аппетит будь здоров… Нагулянный! Сорок же годов во рту ни маковой росинки не было, ни кролика даже, ни барана (это ежели не считать, конечно, Явана.) Покромсал ящер чёрта зубами, подвигал страшными своими челюстями, да и проглотил гада с неимоверной жадностью. Только – у-у-уть! – видимый такой комок у него по глотке пошёл и место в желудке драконьем вскорости нашёл.
И едва зверина злыдня проглотил, как что-то в окружной природе вдруг изменилося. Невообразимый гром с небес прогремел, полоснул ветра шквал ужасный, море вздыбилось волною пенной... И тут же всё стихло почти мгновенно. А потом откуда-то сверху музыка зазвучала дивная, торжественная такая, мелодичная, человеческому уху непривычная. И вдобавок ко всему этому свет преяркий засиял – сам воздух, кажись, радужными сполохами заиграл. Смотрит Яван – и глазам своим не верит: на месте дракона огроменного существо стоит необыкновенное – человечище с огненными крылами за плечами, упруго над ним вздымающимися и разными цветами переливающимися! Сам страшенный, мощный, высоченный – сажени в две ростом! А лицом тёмен, как ночь, и суров с виду до невозможности. Только глаза глубоко посаженные багровым пламенем светят.
Демон!..
Яваха столбом на месте застыл, от удивления слова вымолвить был даже не в силах, а демон поклонился ему до самой земли и пророкотал низким голосищем:
– Спасибо тебе, сын Коровы Небесной, что избавил ты меня от плена долговечного! Уж и не надеялся я более, что выйду когда-либо на волю! Тыщи и тыщи лет я в тесной пещере ютился и духом своим гордым зело томился. А когда-то, давным-давно, был я демоном вольным, собою довольным, и самым убеждённым являлся чёртом. Звали меня тода Дивьявором. Послушай, друже Яван Говяда, не откажи в просьбе моей нижайшей: разреши исповедь мою тебе поведать, позволь тяжесть с души снять последнюю!
И демон сызнова Явану поклонился и взором пылающим в него вперился. Почесал Ванька свою балду да и рукою махнул:
–Чтож, – отвечает он бывшему дракону, – коли тебе душу облегчить неймётся, то для этого дела время у меня найдётся. Садись вон на камень да валяй излагай, а я послушаю, открою для истории твоей уши…
И сам на камень уселся поудобнее, а Дивьявор, сложив крылья свои бесподобные, опустился на валун огромный, вздохнул тяжко и начал повесть свою голосом протяжным:

Исповедь Дивьявора.
(поэма демона)

Ты лицезреешь пред собою существо,
Чьё было зло и бездуховно естество,
Чей ум был изощрённым до предела
Чья сущность обладания хотела...
Живя веков на свете сорок сороков,
Обле́гчил дух я наконец от всех оков.
Печали, скорби, горести лихие –
Мне стали чужды...
Новости плохие
До чувств моих не долетали никогда.
В избытке сладости текли мои года.


Могучей силой с лихвой преисполнен,
Я крут был, властен, дерзок, непреклонен.
Преграды падали пред волею моей...
Я брал не всё себе,
Лишь – что было милей!
Что лило в душу наслаждения елей!
И цели вожделённой достигая,
Я полагал, что жизнь моя – благая...

Давным-давно избрал я путь удачи.
Я тех ничтожил, кто судил иначе.
Ведь что такое в мирозданьи ЭГО?
Се благо вечное без потолка и брега!
Оно единственно, таинственно, нетленно!
Маняще, греюще, слепяще, совершенно!..
Я идолу сему всепреданно служил
И на алтарь его – я душу положил.

О, беден, беден человеческий язык!
В трёхмерном мире куцы представленья.
Я не смогу тебе понятно изложить,
Что значит жизнь шестого измеренья...
Да и не буду – это бесполезно.
Но ведь и здешним мудрецам вполне известно,
Что наше верхнее – отражено внизу...
Я вашим слогом мою повесть донесу...

Меня всегда... тянуло самолюбье.
А сзади страх толкал, бичуя не шутя.
Я делал, что хотел – мне было это любо.
Я привыкал к действительности грубой,
Но трудных дел я ловко избегал:
Униженно служил и лицемерно лгал,
И всё святое, не смущаясь, продавал...

Всю горечь мерзости и подлости коварной,
Что я испил в нижайшем состояньи,
Я не сумею адекватно передать.
С тех пор в душе моей предательства печать...
Но я угодничал, величью поклоняясь,
Под Власти сапогом прежалко извиваясь,
И ядом мести постепенно наполняясь...

Хоть путь не схож был мой с парением орла,
Но и стезя змеи к вершинам привела.
Я был правителем, чиновником, слугою...
Я был воителем, разбойником, изгоем...
И много кем ещё, влекомый мощным ЭГО,
Как верный пёс его, посаженный на цепь...
Ну а в конце...
Я был Царя Галактики вельможей.
Я был ужасно горд!
Я был совсем безбожен!

Мировоззренье демонов несложно.
Нам верным видится оно,
Всё прочее же – ложным.
На уровне своём мы бога отрицаем,
Вселенную – безличной полагаем,
Существовавшую всегда
И будущую вечно,
Нам во владенье данную, конечно...

Мы признаём, что рождены в природе,
Как сорняки, а не как редька в огороде.
Безличным миром нам даны права:
Кто сильный – жить,
Кто слабый – умирать...
И тот, кто совести химеру презирает,
Лишь он всего на свете достигает!

Да-да, у нас кристально ясное понятье:
Себя любить,
Лишь с ЭГО быть в объятьях,
И ради этой связи несравненой –
Отринуть всё!
Вплоть до самой вселенной!
Холодной и пустой, жестокой и надменной...
А всё то мелкое, что в ней, вертясь, ютится,
Лишь средством к хватке благ для нас годится.

Я не был плотным существом,
Как в этом состояньи,
Я полем был великим в мирозданьи,
Благой энергией исполнен до краёв...
Прекрасно было ощущение моё!
Я далее желал вести удачный блага лов,
Того не ведая, что близится расплата.
Её не видела ума моя палата...

В конце карьеры стал я мудрецом.
Прискучили мне пышные утехи.
И вместо шумной, рьяной той потехи
Надумал вечности я разомкнуть кольцо.
Я вроде всё имел, но мне было всё мало.
Во мне подспудно беспокойство созревало...
Морщины мыслей мне изрезали лицо...
Не поддавалося проклятое кольцо...

Наука наша смела утверждать,
Что Благо вечное смогла она нам дать..
Не всем, конечно –
Избранному племю,
С которых долга мирового сняла бремя,
И навсегда освободило от проблем.
Отныне демонам не нужно жить в заботах,
Их дело – наслажденье и охота...

Наимудрейшие из мудрых толковали,
Что благо потерять
нам суждено едва ли...
Был скрупулёзно точен их прогноз.
На миллионы лет он мысль вперёд пронёс.
И верный дал ответ, очищенный от грёз:
То будущее нам не угрожало –
Там не таилось разрушенья жало...

Но мне вопросы всёж покою не давали:
И демоны ведь тоже погибали,
И деградировали тихо иногда...
Но мы ж в раю живём – что за дела?!
Мне даль веков уже не виделась бела...
Неужто есть погрешности в расчётах,
И нам когда-нибудь представят кайфа счёт?

Светила знания превысшего разряда
Мне отвечали:
Беспокоиться не надо!
Погибшие – те просто дураки,
А умному погибнуть – не с руки...
Мы победим самой вселенной вопреки.
Ну а тогда – всё будет просто класс!
Никто и никогда не сможет скинуть нас!

Второй вопрос о настоящем был.
Он тоже ум мой преназойливо мутил...
Коль мы мудры и пребываем в благе,
То отчего нуждаемся мы в браге:
Хмельной, забористой и веселящей влаге?
Роптанье духа лечим мы разгулом жгучим
И способ сей мы почитаем наилучшим...

Мне отвечали так:
Любезный брат!..
Мы принимаем счастья концентрат.
Ведь демоны – поклонники искусства.
Исканья способ то,
Чтоб тешить наши чувства
И чтобы вместо «пусто» было «густо»!
Мы пили, пьём...
И будем пить и впредь!
Лишь идиот откажется балдеть!

Мы были в мире сём всесильны и могучи.
Считали мы себя умнее всех и лучше.
Мы всех дурили, гнобили, пасли...
Они для нас в загонах солнц росли...
Но всё же были те,
Кто нам не подчинялись,
Которые везде без наших пут слонялись...
То племя ангелов, мерзейшее для нас!
Сильнейшее средь прочих разных рас...

У тварей этих – всё наоборот!
У них начальство даже
Тяготы несёт.
Богатства у них... нету никакого.
Они невзрачны, часто – до дурного...
И якшаются постоянно с разным сбродом.
Полны идей ещё, бредовых и пустых,
И корчат из себя совсем простых...

Спокон веков мы с ними враждовали.
Мы за вселенную ведь с ними воевали.
И пленных демоны не удосуживались брать.
Лишь иногда,
Чтоб тайны разгадать...
Я б не хотел у нас в застенках побывать!
Как раз тогда одну мы захватили...
Её надсмотрщики чрез муки пропустили...

Да только не добились ни шиша!
Она молчала и терпела, чуть дыша...
Хоть мастера заплечных дел у нас умелы
В науке грозной пыток душ и тел,
Они не совладали с этим делом.
Теперь ангелу ожидала смерть,
Ужасная и лютая для ведьм...

Тогда мне в голову пришла одна идея...
Под шкурой агнца спрятав дух злодея –
С кремни́цей лично
Переговорить...
И в душу её дверь... искусно отворить!
Я верил – чудо я сумею сотворить
Ведь я учёный был безмерно одарённый –
Мой ум острее был иголки раскалённой...

Итак, я снизошёл в узилище глухое.
Из света блага я низринулся в плохое.
Меня начальник стражи сам провёл с почётом –
Я ж был известным мудрецом и звездочётом,
И цели достигал не кровью и не потом...
Но к ней войдя, я весь встопорщился спесиво:
Она была... ужасно некрасива!

Мы с ангелами внешне, в общем, схожи,
Но ненавистны нам отвратные их рожи.
Мы лучезарны и пленительны на вид,
О их же виде только ругань говорит.
Ну будто облик их помоями облит.
Воистину, они – пародия на нас...
Но почему они сильны
И так опасны?..

Я сразу ей открыто заявил,
Что тайн выведывать отнюдь я не желаю.
Я, мол, научным интересом к ней пылаю.
Как друг себя я узнице явил...
И – странно – но молчальница немая
Прислушалась, речам моим внимая...

Я долго красноречием сверкал:
Я льстил, я врал, я хвастал, намекал...
И обещал ей без зазрения того,
Чего уж не было во мне давным-давно...
Она ж в конце концов сказала мне одно:
«Ты, демон, верно полагаешь,
Что ты богат без меры и без края?
О, Дивьявор, ты ведь того не знаешь,
Что без любви твоя душа – нагая!»

Когда я в свой чертог от мымры возвращался,
Сперва я дико хохотал,
А после очень возмущался.
Мне, мудрецу, какая-то там падаль
Собралася ещё мораль свою читать!
Как будто я могу чего-то там не знать!
Любовь, любовь! – бессовестный обман!
Сгущённой страсти то дурманящий туман!..

Я ночь провёл без сна –
Болела голова.
Меня задели ведьмины слова.
Да даже не слова, а тон
И отношенье...
Я смутно чуял приближенье пораженья…
В горячке мыслей я искал опроверженья –
И находил...
В том не было труда!
Но яд сомненья для мыслителя – беда...

Лишь утро на дворе – а я опять в тюрьме.
Врагиню сокрушить так не терпелось мне!
Я к ней вошёл – и удивился несказанно:
Такой уродиной она уж не казалась!
Я то увидел, что я ранее презрел:
В ней дивного огня я лучики узрел!
И весь мой пыл, накопленный от бденья,
Я растерял пред ней в одно мгновенье.

Нет, словоблудие меня не подвело:
Оно словес сугробы намело.
Я растекался белкою по древу...
Она ж молчала, слушала, смотрела...
И лишь под вечер мне по-ангельски пропела:
О Дивьявор – ты грозен и велик!
Но духом ты... почувствовал тупик.
Лишь два пути имеешь ты отныне:
Покаяться –
Иль сгнить в своей гордыне!

О, как был зол я, то услышав от ангелы!
Освирепел я и как бешеный взревел я!
Её возненавидел я безумно –
Ведь мыслить я не мог ещё разумно.
И я сказал:
Ты будешь казнена!
Отсрочка казни – мной отменена!

Мрачнее тучи я оттуда уходил.
Покинуть я узилище спешил.
И чувствовал себя разбитым в пух и прах...
Мне захотелось выпить нашей браги...
Я проиграл,
Позорно проиграл!
Ведь правоту её я где-то признавал...

Напился вдрызг я
И забылся,
Одурел...
Чрез дым иллюзии
На мир теперь глядел.
Я развлекался,
Куролесил,
Пел,
Вопил...
И вроде всё плохое
Позабыл.
Но вот, когда я в том угаре отрывался,
Со мною вдруг начальник стражников связался
И вопросил:
Как с пленницею быть?
Она нужна мне –
Или можно уж казнить?

Как будто меня в прорубь окунули!
Слова тюремщика в реал меня вернули.
Я удивился:
Как – она жива?!..
Приказ казнить её я ж вроде отдавал...
Я неожиданно в пиру том заскучал.
«Казнить не надо! –
Строго я сказал –
Она нужна мне.
Она очень мне нужна!»

Туда помчался я тотчас,
Хоть был поддатый.
Моя башка набита была ватой.
Я в камеру ввалился горделиво
И что я вижу!
Ангел!
Что за диво!..
Она была прекрасна, как заря!
Как словно молния сразила вдруг меня...

«О здравствуй, здравствуй,
Нежное созданье! –
Убитый наповал, я узнице сказал –
Я в яви нахожусь
Иль в навьем чарованьи?
Быть может, спьяну подвели меня глаза?
Иль это призрак твой рассеянный сияет?
Души погибшей отблеск колдовской?
Иль я с ума сошёл, и бред меня смущает?
Прошу тебя –
Ты правду мне открой!»

И светом дивным мрак противный озаряя,
Мне так ответила ангела дорогая:
«О, Дивьявор, несчастный мой повеса,
С очей твоих упала то завеса.
Ты словно вышел на простор из чащи леса!
Так внемли, демон, мне:
На краткий миг ты удостоен пробужденья –
То брызжет свет седьмого измеренья!..»

Как передать, что я испытывал тогда?
В одно мгновение вместилися года!
В пустыню холода ворвалась сказка лета!
В подвалах душных возгорелся факел света!
Оскал судьбы предстал улыбкою привета!
И я вдруг понял, чётко осознал,
Что мир мой узок,
Что в провале я летал...

Так, для акулы – бесконечен океан,
Для чайки вольной – небо голубое...
Но ведь ошибочно понятие такое…
У неба – есть земля,
У моря – берега...
Мне вдруг открылось потрясающее знанье:
Мы не орлы –
Мы жалкие кроты!
И наши души –
По́лны темноты!

Увы, недолго восхищенье продолжалось:
Всё вдруг померкло,
Сузилось,
И сжалось...
Узрел я снова мрачность плотных шор,
Лишь в памяти ещё едва сиял простор...
И осознание созрело:
Я лишь вор!..
Свою карьеру я отныне погубил,
Её же страстно,
Безоглядно полюбил.

Я словно парусник, приткнулся у причала.
Для всех – я вражью душу изучал.
Но в самом деле – я с ангелою общался.
Я в её поле притягательном купался
И наконец –
Признался ей в любви.
Я ей сказал: душа моя –
Я влип!..

О, сколь великая любовь во мне бурлила!
Она была чиста!
Мне всё в ней было мило!
Любая чёрточка,
Привычка,
Мелочь,
Блажь...
И ангельская непокорность её даже...
А к прочим всем –
Душой я охладел.
Внушать брезгливость
Был отныне их удел.
И наши жадные и ветренные крали
Меня прельщать вдруг совершенно перестали.

Я ей открылся весь,
Она ж лишь улыбалась.
Мне эта вежливость любовью показалась.
Готовился я счастье обрести
Вдали от всех,
За тридевять галактик...
Я бросил клич:
О, милая моя!
Мы убежим в далёкие края! Там будем только мы:
Лишь ты и я!
Мы сотворим с тобою совершенство
И вкусим вечное, отдельное блаженство...

Я ждал ответа, нетерпением горя.
Я был как будто пламенем объят!
Да и внутри душа моя горела.
Столь страстно ждал ответа я ангелы...
Она вдруг как-то странно посмотрела
И молвила:
Я не люблю тебя...
И мысли о свободе не лелею...
О, Дивьявор – я лишь тебя жалею...

Сильней удара я не знал вовек!
Весь мира свет вокруг меня померк.
Я прочь ушёл...
Я даже не ответил.
Кричали что-то мне –
Я криков не заметил.
Мой ум был помрачён,
Он тёмен стал, не светел...
Я между нами пропасть вдруг узрел,
И в пропасть ту я ныне полетел...

Но тем не кончились мои ужасные печали...
Как видно, на меня владыке настучали...
Я вызван был,
Облаян,
Проучён,
И от ангелы царской волей отлучён.

Но это только часть.
Ещё не всё...
Мне Величайший непреклонно сообщил,
Чтоб казнь любимой... сам я совершил!

Что пережил я в ночь ту роковую,
Не пожелал бы испытать я и врагу!
Судьба велела мне на что-нибудь решиться.
Я отступить не мог,
Не мог и уклониться.
Мои метанья длились до зари...
Я сделал выбор, дух мой вдруг окреп.
С него сорвал я паутину скреп!
Под утро самое в темницу я пробрался.
Я чарами со стражей разобрался.
И в камеру к ангеле я вступил.
Я ослабел, мне не хватало сил...
« Ты мой палач?» – она меня спросила.
И я ответил: нет!!!
Пусть я подлец, мерзавец и урод,
Но я пришёл,
Чтоб дать тебе свободу!

Я сделал это!!!
Я создал проход!
Из мира демонов на ангельское поле.
Она расплакалась, звала меня с собою.
Я отказался... и сказал:
Я не достоин...
О, моя милая! – добавил горько я –
Твой мир божественный
Отвергнет прочь меня...

Ведь я преступник,
Демон,
Чёрт
И лгун.
Мне надо искупить свою вину...
Я взял её, рыдая и дрожа,
И о́бнял крепко,
И решительно отправил…
И часть души я вместе с ней оставил.

Ты хочешь знать, вестимо,
Что было потом?
Быть может думаешь –
Я в камере остался
И горделиво завернувшись в тогу,
Я благородно стражников дождался?
О, нет, мой друг – я ж демон, хитрый вор...
Я скрытно прочь ушёл,
Был схвачен,
Отпирался,
И после пыток
В преступлении сознался.

Ну а затем, лишённый всех чинов,
Я сброшен был в болото мирозданья.
Сей способ власти ведь отнюдь не нов:
Унизить вышнего –
О, что за наказанье!
Я должен был протухнуть в прозябаньи…
Представь себе – великий воевода
Стал вдруг ничтожным командиром взвода…

Нельзя сказать,
Что я в капкан попался.
В карьерном деле
Был я искушён.
Быть может, вновь
Наверх бы я забрался...
Я б предал всех,
По головам пошёл...
Ужели ум мой щель бы не нашёл?!
Так может было бы,
Да только вот не стало:
Прельщать меня сия дорога перестала.
Ведь мне ангела дивным образом сияла!

И я решил
Уйти на белый свет!
Стан демонов покинуть я надумал.
На разум поменять я вздумал ум.
Я разлюбил своё больное ЭГО...
Но, друг, увы –
Я глупо просчитался
И в лапы к чёрту этому попался.
И если бы не ты,
Я здесь бы и погиб.
Ты спас меня!
Спасибо, дивный витязь!

Замолк Дивьявор, потом встал, вздохнул грудью полной, распрямился гордо и взгремел громовым голосом:
–Ур-р-а-а! Ур-р-а-а! Ур-р-а-а! Слава Ра нашему мироправящему! Кончилось иго чертячье!
Опустил он руки свои медленно, ввысь дотоле воздетые, улыбнулся улыбкою белоснежною и добавил тихо и безмятежно:
– Видно, искупил я зло совершённое. Душа моя отныне свободна.
А Яван его слушает да дивится, и вдруг видит – демон посерел весь, очи его потухли постепенно, а тело могучее словно окаменело, потом трещинками мелкими всё покрылось... и тут – трах! – рассыпалось оно во прах. Толечко пыли белесое облачко повисло на чуточку в воздухе да на землю быстро и пало. Ничегошеньки не осталося в том месте, где стоял великан.
– Чудные дела... – покачал головою Яван. – Как Ловеяр-то предсказывал давеча, так оно и случилося: человек и демон остановили его чёрное дело. Вот тебе и суд Божий!.. А и поделом ему, пастырю тёмному!
В это время лай заливистый невдалеке послышался. Обернулся туда Ваня, глядь – а это три пса Ловеяровы к нему мчатся. Ух же и лютые твари: морды оскаленные такие, ужасные, глаза горят! Яван аж за палицу машинально взялся, да только зря. Подбежали собачищи к нему поближе и резко остановилися, а потом вдруг об землю-то – бряк! – и в трёх громадных человечищ превратилися. Смотрит на них Ваня и опять дивится, ведь образины-то эти – страшные дюже видом: телом мощные, сплошь шерстью густой обросшие, башчищи величиною с ведро, а в ротищах широченных – зубы огромные... Да вдобавок во лбу рога. Такие сомнут любого врага! Встали великаны перед Яваном, буркалищи выкаченные друг на друга повыпучили, а потом как захохочут. Громко, правда, очень и весьма этак дико и нервозно, потому как сии существа не для смеха видимо были созданы, а для боя грозного. Ну да недолго верзилы ликовали да ухохатывались: бухнулись они Ваньке в ноги, упёрли в землю свои роги, и давай грубыми голосищами вопить да его за спасение благодарить:
–Ох, денькуем тебе, богатырь!
–Наконец ты Ловеярку проклятого победил!
–Да провались он в мировую преисподню!
–Хам!
–Подлец!
–Пастух негодный!
И всё прочее в таком же вот духе...
С минуту какую Ванюха ихнюю брехню слухал, а затем подошёл решительно к этим страшилам, поднял на ножки их живо и принялся расспрашивать, кто они есть такие. Те и зарявкали, чуть ли не лая, друг друга в спешке перебивая:
–Меня Дерзаем зовут!
–А я Борзай!
–Тирзаяром меня кличут!
–Мы по глупости тут….
–У Чёрного Царя были на службе.
–Да пред ним провинились.
–Стали чё не надо болтать.
–Хотели нас растерзать!
–Но мы тягу из пекла дали.
–Хотели на другую планету бежать.
–Ага!
–Да Ловеярке в сети попались.
–Словил пастух этот нас.
–Превратил вот в собак.
–Жрать не давал, ангелов скряга!
–А бил-то нас как!..
–У-у-у, мерзавец!..
Послушал их Яван, послушал да и спросил:
– Скажите, а почему вы меня грызть не стали да рвать, когда Ловеярка сделал меня телятей?
– А это потому, – отвечают они, – что от тебя свет незримый исходил.
– Ага, свет!
–Ты не видал, а мы видели.
–Побоялись мы тебя обидеть.
–А Ловеяшка на себя непохожим стал.
–Всю наглость свою потерял.
–Спугался он, ангел!
–А мы понадеялись на тебя.
–Ага, Ваня – поверили…
–Решили, что ежели и ты этого зверя не победишь, то всем нам тут – кирдык!
– Ох, Вань, и радые мы!
– Денькуем тебе, богатырь!
Снова страшилы ужасные принялись Ваню за победу его славить, да вдруг посерели все трое и стали быстро сдавать.
– Зажились мы на острове этом клятом! – Борзай тут сказал.
– Давно уж сдыхать нам пора! – к сказанному Борзаем добавил Дерзай.
– Часть вины своей мы страданием искупили! – к изречённому товарищами Тирзаяр присовокупил. --Может и в лучшем мире за то возродимся!..
И начали они каменеть прямо на глазах... Быстро все трое и окаменели, и точно истуканы там восстали. А потом только – чпох! – мелкой пыльцой взорвалися и вскоре вовсе пропали, точно тама никогда и не бывали.
Как раз в это время стук из леса послышался громкий. Повернул Яван ухо в ту сторону, прислушался – никак от загона, думает, раздаётся? Да точно! Помчался он туда сломя голову, прибежал, десницей сильной засов огромный отодвинул, ворота распахнул настежь, да от неожиданности и ахнул: полон же загон людей! Толпища стоит там цельная! Замерли все, молчат, на Ваню во все глаза глядят. И Ванёк поражённый на людей превращённых дивится. А народ-то там был необычный – как на подбор витязи всё да богатыри: высокие, мощные, статные – виду сплошь незаурядного. Среди мужиков и бабы тож попадаются. Да все в нарядах-то странных и в доспехах воинских всякоразных. Тут тебе и светлокожие да белокурые имеются, и смуглые да чернявые есть, а кое-где и чёрные да кучерявые попадаются... Интернациональная, короче, компания.
– Поравита вам, люди добрые! – здоровается с народом Яваха зычным-то гласом, да их и спрашивает – Ну чё стоите, уставились? Али, может, в загоне этом вы застоялися?
И тут всех прорвало будто. Криком радости несказанной воинство странное взорвалося, руками оно буйно размахалося да шапками и шлёмами раскидалося. А потом, значит, как кинутся они на Явана, ручищами могучими его хвать – и давай парнишу качать! Аж повыше ограды Ваню подбрасывают, ура кричат, и песню вдобавок горланить начали:


Слава
Ване
Дорогому!
Милому!
Любимому!
Мы тебя
Подкинем
К солнцу!
К нашему
Светилу!..

Насилу Ванька от них отбился. Долго ему вырваться из цепких рук не удавалось-то. Ажно он осерчал. Наконец, на земельку качаемый возвертался да как гаркнет:
– Хорош, ёж вашу рать, меня качать! Хватит уже – укачали! Да отпустите же, ёлы-палы! Ну! Кому говорю!..
Не сразу, правда, но мало-помалу народец угомонился. И выступил тогда вперёд самый старый на вид богатырь. Дюже он был представительный: росту агромадного, до пояса аж бородатый, седые власа пониже могутных плеч лежат, а глаза добрые и чудесным огнём сияют. Поднял он руку великанскую, тишины дождался, а потом Ване поклонился в пояс и заговорил низким голосом:
– Поравита и тебе, сын Ра, богатырь с Расиянья! Спаси тебя, Ваня, Бог за великий твой подвиг! Дай-ка я обниму тебя, сынок!..
И с такою силою медведь старый молодого витязя облапил, что у того даже рёбра в объятиях затрещали. Ну, слово за слово, могучий сей дед историю свою Ване и поведал:
– Зовут меня, – начал он. – Сиясветом. Во времена незапамятные, когда люди крепко ещё держались Прави, был я на Земле нашей, матушке, великим праведом и бояром. О той старине и памяти даже в потомстве нынешнем не осталося – одни предания придуманные о нас сказывают да рассказывают сказки… Помогал я землянам творить в делах своих Правь, а Нави учил избегать да с ней пособлял сражаться. И порешил я в конце своей жизни белый наш свет живым покинуть, чтобы до самого пекла добраться и с Чёрным Царём разобраться. Много подвигов я в аду совершил и всякой нечисти немало покрушил, да всёж маху-то дал и Ловеяру этому в лапы попался. Обманул он меня, хитрый гад, пленил и тыщи годов в неволе томил. Уж и не чаял я волю когда-нибудь увидать… И похожим образом все мы тут оказалися: на силу свою мощную полагалися и, как рыбы в мерёжу, к чёрту подлому набивалися. В загон-то его... Да уж давненько никто у нас не появлялся – отучилися видно люди границы миров-то пересекать...
Замолк ненадолго древний воин, а потом толпу огромную сияющим взорм он обвёл и продолжал горячо:
– Даже здесь, в адском сём томлении, не терял я остатки надежды – терпел, из последних сил уже терпел. А что было делать!.. Но недавно было мне вещее видение: телёнок маленький с волком ужасным сражался – и хищника безжалостного забодал! Предсказал я тогда: придёт вскоре к нам на выручку сын Небесной Коровушки Галактической – и самого Ра! Он-то проклятого Ловеяра и поборает! Ну что, православные – али я был не прав?
Последние его слова уже к окружающим относилися, и те с ними конечно согласилися: радостными воплями и славицами в честь обоих уже богатырей окрестности огласилися. Сиясвет опять Явану стал кланяться, и все прочие тоже спины свои согнули и почтение пред избавителем своим выразить не преминули. Ну и Ваня, чтоб гоголем этаким не стоять, тоже людям низко поклонился, а потом улыбнулся задорно да и говорит:
– А где, братцы мои, та чудо-коровушка, у которой я намедни молочка-то испробовал? Дюже, скажу я вам, молочко у неё сильное – ох же оно меня и укрепило!
Все вдруг как засмеются... Назад вои обернулися да вскоре кого-то к Ване ведут. Глянул Яваха и ахнул: подводят к нему смущённую донельзя деваху. Сложена она была бесподобно: высокая такая, статная, пышнотелая и до пояса обнажённая, а главное – совсем темнокожая! Африканка, ежели по теперешнему-то выражаться... Волосы ейные заплетены были во множество кос, а передник бисером и драгоценными каменьями был вышит, и украшений по всему телу оказалося просто тьма – даже колечко золотое в нос было вставлено.
– Как тебя, сестрица дорогая, звать-величать? – вопросец Ваня богатырше кидает, а сам к ней идёт да за руки её берёт.
– Да она, Ваня, не сестрою, а матушкою тебе ныне приходится! – вставил шпильку молодой кучерявый парубок. – Молочко-то ейное пил? – Пил. Значит – мама!..
Все тут как грянут… Так заржали, что аж за животики держалися. Кое-кто даже на земельку, уморившись, свалился. А Ванюха-то громчей всех хохочет. Ну и богатырка, евоная кормилица, зубки белоснежные обнажила, очами тёмными засверкала, засмеялася да обрадовалась. Ванька же больше всех, кажись, рад-то: видит он – люди от ужаса плена отходить начали. Смех ведь – дело великое, а весёлый задор – ещё и здоровое: выбивает он из души затор, и напруженной энергии наружу дорогу торит.
Яван девку эту ладную обнял, поцеловал её жарко и заявляет:
– В жизни такого вкусного молочка я не пивал! Кабы не оно, то я бы, братцы, ваше стадо как не дать пить пополнил бы, а вот же милушка эта попить мне дала – и выправились у нас дела! Я и сейчас ещё добавок соснуть -то не откажуся!..
И Ванюха наклонился враз и к титьке девахиной оттопыренной присосался. Та, вестимо – в визг! Шум, гогот, кутерьма, свалка... Ещё пуще разгорелся веселья накал-то.
…Так весь день и пролетел, как словно одна минуточка миновала. Явану прямо отбою не было от спасённых им человеков: все к нему по очереди подходили, обнималися, руку жали, о новостях с белого света расспрашивали, а о себе рассказывали... Ваня-то знакомцам новым поражался – ведь кое о ком он из преданий на родине слыхал. Во, думает, я попал: со сказочными персонажами запросто эдак калякаю! Чудеса да и только…
Были здесь воины могучие Свар и Радияр, которые у злого Семияра-царя молодильные яблоки украли и в Расиянье их доставили. И по сей день сорт этот, самый кислый на свете, в каждом почитай расейском саду имеется. Подходили к нему лучники великие Руслав, Боеслав и Радислав, которые со змеями крылатыми сражалися и всех их перестреляли. Кланялся Ване царь Радосвет, коий с женою своею, богатыркой Рамилою, да с сынами Равиром, Рамиром и Радимиром нашествие хищных орд с востока отразили. С весельчаками отвязными Зарегою, Озороем и Недруязом Ванька шутейно состязался, кто смешнее скороговорки придумает, и ничья у них получилася: у всех смешнее некуда выходило. Полюбовался ещё наш усилок на стать и силу бесподобной Яриссы, которая не только за правду смело воевала, но и как-то на празднике Ра положила на лопатки тридцать три богатыря. И с самим великаном Дарусом-Дарьяном Ваня ростом мерился – и не доставал тому и до плеча... В общем, вечерок прошёл на славу. Поход свой на адово дно Ваня отложил по ту пору, покуда они из лесу местного корабель не построят, да не перевезут всю шатию-братию в царство Далевладово. А пока – отрывался он тама по полной: шутил, хохмил, пел, плясал, со спасёнными языки чесал, и с богатырками вовсю озоровал, боролся с ними даже и потешно сражался да, дурачась, всем подряд поддавался...
Далеко где-то за полночь улеглися разгульщики возле кострищ спать, и Явана сморило – прямо не передать. Завалился Ванюша на травку-муравку и заснул сразу сном праведным. А это всё потому, что усталость вдруг навалилась на него страшная. И то сказать – столько мучиться да рьяно драться: как тут не устать да бодрым-то остаться!..
…Долгонько спал там усталый витязь – как словно в яму он провалился. Наконец-таки просыпается Ваня, глазоньки свои открывает, а уж день-то за полдень давно перевалил, сызнова вечер уже наступает... А чтож тихо-то так, он вдруг занедоумевал? Приподнялся Яван, глядь – мать честная! – вкруг него скелеты человеческие везде лежат! Весь песок костями выбеленными усеян – и ни клочочка нигде материи нету, ни железяки какой от доспехов. Жуть вообще – как на разрытом где кладбище... Подумал тогда Ваня со сна малость, да и догадался: те ж богатыри древние и богатырши давным-давно помереть уже были должны, лишь чудом каким-то они до ночи продержалися, а как Ваня заснул – прахом все стали. «Ну, – утешил себя Яван, – чего уж тут жалеть! Душа-то у них вечная. Для них небось какой-нибудь другой жизненный план Богом намечен. Даст Ра и возродятся, для доброго дела сгодятся...»
Решил он тогда кости те собрать да похоронить их в могиле братской, да только не вышло у него ничего из дела этого. Поднял он череп деда Сиясвета, а тот вдруг – пых! – в пыль мелкую в руке и превратился. Ванька другую кость тогда хватает – ё! – то же самое! И к каким только останкам он ни прикоснётся – одна пылища от них лишь несётся. Пришлось как есть всё на месте оставить. И сказал тогда себе Ваня, что далее он на сём острове проклятом и минутки лишней не останется, а тут же прямиком в пекло подастся. Взял он свою палицу, котомку на шею закинул и – к горе, поспешая, двинул. Идёт по круче наверх, бредёт – а дорога туда ведёт торная. «Ишь, черти рогатые – утоптали! – дивится Ваня. – Повадились, твари вороватые, на белый свет-то шастать! Пора их и отвадить!..»
Приходит, наконец, смотрит, а там пещера в конце дороги огромная. Ваньша – в неё, тык-тык – ёж твою в кочерыгу! – тупик! Впереди-то одна лишь стена: ни прохода тебе нигде, ни даже провала...«Экий же я дурак! – вскинулся на себя Яваха. – Обманул меня напоследок Ловеярка! Как телка несмышленого пастырь тёмный облапошил!»
Полазил он по окрестностям с полчаса, хоть какую-то лазеечку поискал – а фига там! Стеночка-то ровнёхонька, монолитна и никакого лаза не видно. Хоть море назад переплывай али кукуй на этом острове до самого сдоха…
–Чёрт бы меня, болвана, побрал! – в сердцах воскликнул Яван. – Вот же безмозглый я олух…
И вдруг – ч-с-к-рр-ры-сс! – скрипнуло что-то резко впереди, будто ворота на петлях ржавых там открывалися. И действительно – в стенке отверстие круглое внезапно появилося, большущая такая дыра, а в той дыре хоть и свет яркий сиял, а не видать было вглубь ни хрена – белый застилал глаза там туман. Бессташно Ванюша в дырищу ту сунулся, да вдруг поскользнулся на полу склизком, оступился, ничком вперёд свалился и – вниз устремился! Будто по ледяному желобу на пузе едет, а скорость движения прямо невероятная – аж всё вокруг сверкает...
Сколько Яваха в туннель тот падал – трудно сказать: время-то как бы пропало. Наконец чует он, что спусковая кривизна стала уменьшаться, и движение вскоре сделалось горизонтальным. Как словно пробка из бутылки, вылетел из пещеры Ваня, по ровному месту ещё какое-то времечко проехал, с размаху рожей в песок ткнулся, да так там и тормознулся.

Уважаемый читатель, мы заметили, что Вы зашли как гость. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.