11 глава

Как наш витязь еле лез через дикий чёртов лес.

И тут вдруг будто проснулся Яван, и словно некая пелена с глаз его упала. Не сразу само собой, не в миг, и не в минуту даже, бо ещё какое-то время соображалка у Вани функционировать отказывалась, но всё же, как бы там оно ни было, а вскорости очухался он, проморгался чуток, башкою потряс, глядь – а в руках-то у него верная евоная палица! Вот так заноза, он удивляется… И самого себя с любопытством понятным рассматривает.
И что же? Сам-то он, оказывается, не где-нибудь в навном чертоге, а в чистом поле пустом стоит стоймя. Перед ним же вдалеке лес зеленеется, позади пропасть бездонная лентой чернеется, а за пропастью горы громоздятся. И ни тебе избухи нету Навихиной, ни дворца Навьяниного, ни каната туго натянутого. Ну как всё сгинуло! На теле же у Явана шкура львиная, как и прежде, накинута, а за спину перекинута сумень – вот и всё-то его имение – а в голове, понятное дело, полнейшее недоумение... Постоял, постоял там Ваня, словно в прострации некоей находясь, а потом наконец опомнился да первым делом за рожу-то себя – хвать! Ах ты ж, думает, ёжкина мать! На лице-то у него бородища отросла аж до пупа, а на главе власа – чуть не до задницы развеваются… Добро ещё, хоть не красные, а самые обыкновенные для Расиянья – соломенные, значит, как и ранее. «Вот те раз! – поразился весьма Яваха. – Коли бы не волосы эти да не борода, можно было бы подумать, что приснилася мне эта лабуда. А оказывается, я и вправду в Нави-то обманной пропадал – и не дни, не месяцы, а скорее всего, года... Да-а! Без помощи Ра так бы и сгинул я в мороке этом сладостном – ишь, дурью-то упился да умишком враз повредился! Премного благодарен тебе, папаня, за твоё в судьбе моей участие, да за палицу нижайший тебе поклон!»
Поклонился Яван до землицы до самой своему, как он выразился, всесущему папане, и поднеся палицу к губам, крепко и с чувством её он поцеловал, а затем на плечи оружие закинул и зашагал по направлению к лесу неторопливо. Идёт и думает про себя с досадою: «Н-да! А ведь обманула меня Навьяна! Обещала мигом мою особу в Пеклоград-то доставить, да кажись этот её миг я собственными измерю ногами…»А пить да есть ему тут захотелося – аж трудно представить! Ну в точности так же, как давеча, когда он в избу карги Навихи вступил, голодая да жаждя – таким же теперь уходил он восвояси, ежели ещё не голоднее. «У этих навных всё сплошная лажа! – к лесу идючи, Яваха рассуждал. – Ничего истинного, видать, нету – одно везде фуфло бездельное! Наваждение, короче, да и только… Зато время дорогое на уловки-то ихние мудрёные самое настоящее тратить приходится, а ведь времечко-то не вернёшь: что ушло, то ушло! Эх, и сколько же годков я в иллюзии этой гостювал-то да в мареве сладком Навьянином обретался? Наверное, постарел уже сильно: ишь, бородища какая вымахала! Да-а, дядечка я таперя видать, а может статься, и дедушка даже...» Оглядел Ваня внимательно тело своё ладное. Да нет, вроде никаких изменений особых не наблюдалося: всё также налиты были младою силою могучие его мышцы – и ни тебе дряблости никакой, ни морщинки, ни жиринки, а в волосах – ни единой даже сединки... Хотя бы это было неплохо, а то уж представлял себя Ваня неким лохом, коего навная шваль по-глупому весьма развела.
Вот так-то Яваха тама и плёлся, не особо скоро ноги вперёд переставляя, про себя рассуждая да пережитое вспоминая. И хоть обидно ему было малёхи, что провели его черти навьи как словно дурачину какого недалёкого, да только к унынию бесплодному крепкий иммунитет у него был видно заложен. Прикинул Ванюша в уме всё, что с ним доселе произошло, да поразмыслил чуток над тем, что ещё могло с ним приключиться, и пришёл он к такому заключению, что ещё задёшево он отделался. Ведь, по здравому рассуждению, большой шанец у него был в беспечальном том сладострастии и дни свои закончить – а то!.. «Высосали бы энти бестии всю жизню из меня по капельке. – резюмировал Яван свои думы. – Употчевались бы они мною, как пауки хищные мухою. А я бы, дурак, ничего и не почувствовал бы! Ага! Это уж точно, как пить дать!»
Сплюнул он в сердцах, перевёл взгляд на лес приближающийся, да и думать позабыл обо всём раздражающем. И то правда – зачем себе головушку понапрасну клумить, да верёвки на кой себе с нервов-то вить? Ну его всё к бесу!
А тут и лес. Высоченный такой, густой, нехоженный, на наш даже чем-то похожий. И листва у него была зелёная. Всё вроде в том лесе было как положено: кусты да кусточки, цветы да грибочки, трава да дерева... И гул в нём какой-то странный стоял, громкий такой, зудящий и на мысли нехорошие наводящий.
Подозрительно это Ване стало. Вот ступил он под сень сумрачную, ушки держа на макушке, и вскорости враз дотумкал, что там к чему, отчего, значит, и почему. Тама же всяческой адовой гнуси цельные чёртовы носилися тучи: и мошки тут были, и вошки, и блошки, и разные крылатые сороконожки, комары да мухи борзые, осы ещё и стрекозы, и множество великое других перепончато-членистоногих безо всякого земного уже звания, не имеющих у нас никакого названия... Кровососы то были окаянные! Ведь не успел наш Ваня и шагу по лесу ступить, как сия зудящая камарилья аж сверху донизу его всего облепила и принялася жалить да кусать куда ни попадя. Прямо уй стало Ване да ай! Не спасли его от них ни шкура львиная, ни небесная даже броня: видать, не на такого мелкого супостата рассчитана была защита сия – поядрёнее врага вишь ей подавай... Али может, какой недочёт конструктивный в ней случился. С кем не бывает-то – и полубоги выходит маху-то дали.
Откровенно говоря, сюрпризом неприятным это стало для Вани, хотя, если припомнить, и на белом свете всяческая мошкара ему не менее, чем прочим, досаждала. Да и Дед Правед вроде говаривал, что бронь небесная сберегает от грозных адовых тварей, и не обмолвился ни полсловом, что ещё и от комарья... В общем, худовато пришлось Ваняте. Уж на что терпеливым он был парнем и заклённым вдобавок считался витязем, а и то не стерпел таковского «гостеприимства»; завертелся он, будто ужака, и начал себя по бокам, по харе и по прочему рьяно охаживать, а толку немного от этого получивши, ветку густую он обломил и ею уже принялся обмахиваться. Чуток вроде поотбился, хотя, прямо скажем, эффекту от такого махания было маловато: всё равно ведь кусали, гады! Ну, само собой, настроение бравое у Ванька́ чувствительно подупало. Ещё бы – такая напасть! Идти далее неинтересно ему как-то стало. Да и куда идти-то? Дороги никакой нету: чаща везде, бурелом, кустищи густые, с колючками всюду ветки – сплошные же кругом дебри... Решил тогда Ванька прямо переть. Напролом ломанулся, скрипя зубами. Идёт, лезет, продирается, палицей вокруг машет, сушняк ломает, кусты ногами пригибает, да мало-помалу вперёд себя и пихает. На гнус уже и внимания почти не обращает – не до того.
Вот час так, другой проходит, потом ещё столько же, да и ещё с какой часик. Ну, конца и краю джунглям этим не видать! Хорошо ещё, что чутьём каким-то внутренним Ваня с курсом прямым не забывал справляться, поэтому с пути не сбивался – а то по кругу там бы плутал. Весьма вскоре он приустал. Жрать охота ему стала – просто страсть! А пить так и вдвое. Да из бочагов-то он пить не решался: вода вонючая в них была да гнилая, как словно жижа в навозной яме, и к тому же несметное множество всякой живности гадкой в той жидкости, киша, плавало. Пригляделся к ним Ваня мимоходом – ну, думает, и проглоты! Добро что невеликие собою, а лютые и прожорливые – ужас! Один другого чисто поедом поедает, и соседушка в соседа натурально в живого-то вгрызается! И вообще – кругом настоящие военные действия развёрнуты. Кого только нету! И птицы тут какие-то мерзкие, и зверьки, поведеньем предерзкие, и змеюки всякие ползучие, и ящеры, в чаще рыскучие... А разных там жуков, пауков и другой, им подобной, пакости – ну просто уйма невероятная! Богатейшая, надо признать, в лесу этом была фауна: оченно многообразная и до блевотины безобразная. Да и флора была ей под стать – и единого чистого дерева ведь нету: все какими-то плющами да лианами сплошь увиты, слизняками вонючими пооблеплены, да грибами тухлыми поутыканы.
А самое интересное, что некоторые деревья великанские звуки странные издавали – ну будто как люди стонали! Побоялся Яваха ухо к стволу прикладывать, ибо по нему какие-то яркие личинки и головастые муравьи в количестве немалом быстро сновали, но и без того слышно было явственно, как из самой серёдки ствола стоны протяжные раздавались: м-м-м-м да м-м-м-м-м! Жалобно этак...
Поднял Яван голову кверху, глядь – а в кронах деревьев некоторые твари носятся крылатые, и визжат они на всю округу как ненормальные. Видом навроде нетопырей, только окрашенные пёстро да ростом побольше. А на ветках вверху плодов было великое множество, с яблочко махонькое величиною – красные такие сами да оранжевые... Вот эти самые плоды твари верещащие и пожирали, да промеж собою за них дралися яростно.
Одна дерущаяся пара прямо в воздухе когтями сцепилася и, колотя друг дружку крыльями и пронзительно визжа, взяла да и свалилася под ноги к Явану. Тот палицу быстро отставил да – хвать их! Поднёс к лицу поближе энтих охальников и брезгливо перекорёжился аж. Что за мерзкие-то твари! Напоминали они собою маленьких чертенят: худые-прехудые были – аж кости торчали. Пузейки у них были кругленькие, ножки коротенькие, кривенькие, а концы крыльев лапками когтистыми оказались увенчаны. Мордочки же были совсем почти человечьи, только очень уж зленькие: глазёнки маленькие, зыркающие злобно во все стороны, ротики широконькие, острющих зубёшек полные, а носики длинные, острые, мокрые и двигающиеся проворно... Во рту у одного из них был зажат плод, весь красный такой, прекрасный, и воняющий гадко какой-то тухлятиной. Летающий чёртик, урча грозно, грыз плод зубами своими острыми, и оттуда сочилась ну вроде самая настоящая по виду кровь. И пока удивлённый Яван чёртиков странных разглядывал, жующий перепончатокрыл неожиданно плод целиком проглотил, резко завопил и с остервенением в ладонь Ванину зубами впился, и тут же и второй его примеру последовал и вцепился в палец Ванькин с не меньшим остервенением. Ну, тут уж бронь сработала как надо – неуязвимым остался для укусов Говяда.
Не добившись таким способом никакого проку, чёртики, как по команде, Ваню грызть перестали и вдруг на земном языке заверещали шепеляво:
– Отпуш-ш-ти, ангел, не дави! Слыш-шь ты, верж-жила – раш-штопырь швои хваталы, кому говорят! А не то плохо тебе будет, ой плохо! Ш-ш-ш! Ш-ш-ш!
А Яваха лишь усмехнулся молча и чуток посильнее сдавил упырёнышей.
– Ой-ой-ой! – завопили те наперебой. – Ш-што ты твориш-ш, недотёпа пож-жорная! Вше кош-шти попереломал, ображ-жина толш-штокож-жая, вше киш-шки повыдавливал! Ай-ай-ай! Отпуш-шти, хренов ангел!
И до того смешно Явану от сих угроз злобных стало, что не выдержал он, расхохотался, тем самым силу хватки слегка ослабив, а гадёныши крылатые только того и ждали: вырвались они из Ваниных дланей и восвояси шарахнулись. Пошёл Яван далее, от гнуса веткой отмахиваясь, да не шибко-то далеко ему уйти дали. Поднялася в ветвях над ним целая вакханалия: ну адская туча налетела этих кровопивцев! Короткое время они над ним ещё шныряли да мельтешили, а потом вдруг всем скопом на витязя и кинулись. Мигом они его с ног до головы всего облепили, словно пчёлы в рое матку, и как начали его грызть-то да кусать. Аж зажмурился даже Ваня.
Само собою, ничего путного из этой атаки у чёртовой оравы не получилося: хоть и остренькие были зубы у летающих дьяволов, да только вот небесную броню они не проняли. Зато Яван, в справедливом находясь негодовании, принялся себя по чём попало руками колошматить, а затем и вовсе на землю пал и стал по ней кататься. Моментально нечисти цельный рой и попередавил собою! Отстали от него хищные упырёныши: кто летать ещё мог, на воздух взлетели да пуще прежнего загалдели, а потом то ли сверху на лежащего Ваню они серанули, то ли содержимое своих желудков на него изрыгнули. Да и какая там была разница – у них же что рот, что задница: такой смерденью Ваню обгадили, что хоть нос затыкай... Привскочил Ванята на ножки проворные, начал стряхивать с себя это говно, и хоть не штука было его стряхнуть, да всё одно от вонищи-то было не продохнуть. Огляделся, почистившись, Ваня, а на земельке россыпь целая мёртвых да раненых паразитов валяется. Смотрит он далее и дико удивляется: корни деревьев-то близстоящих вдруг на поверхность из земли повылазили, быстренько чёртиков оплели, и начали их в себя всасывать – даже ещё и живых! Только чуфф-чуфф да цусс-цусс – слышно было, как страшные корни плоть сосут. Ох и противная то была картина!..
Осторожно далее Яван двинулся – и то! – с энтой живностью ухо надо было держать востро, а то, неровён час, насядут какие-нибудь здешние твари, до кровушки-то охочие – а ну как не хватит на них силы да мочи? Идёт Ваня вперёд, сквозь чащобищу продирается, да время от времени вверх-то поглядывает – не летят ли откуда-нибудь хищники окаянные? Только нетопыри эти чертячьи высоко в кронах себе летают, но к Явану не суются уже, не приближаются – на округу на всю лишь верещат. Зато появилися вдруг в количестве немалом огромные какие-то зелёные мухи – вонь, видать, от него почуяли – и до того богатыря нашего достали, что тому от них и света небелого уже не видать стало. Отмахивался он от них, отмахивался, а те лезут к нему всё равно: и в глаза суются, и в уши, и в нос, и в рот... Час наверное продлился, покуда наконец Ванюха осатаневший от них отбился. Сам-то уж и не видит почти ничего – рожа вся сплошь опухла. А тут вышел он на прогалину какую-то, ногою вперёд вступил, да вдруг в дыру некую и провалился. Палица с плеча у него скатилася, в траву перед ним покатилася, а нога в провал ушла аж до паха. И в тот же самый миг вскрикнул от боли немалой Яваха, ибо некто невидимый за ногу его ухватил зубами и стиснул её с силою страшной. А потом как вниз-то потянет... Едва-едва Яван за куст ближайший успел ухватиться, да вовремя смог-то остановиться. Земля вкруг ноги его схваченной пообрушилась малость, и обнаружилась там большая нора, а из норы голова чья-то высунулась ужасная, коя держала ногу Яванову серповидными челюстями. Потянул Ваня ножку свою в горячке боли, да и вытянул на аршин длины из подземной норы чудище пребольшое: то ли змея какого, то ли червя, то ли личинку некую гигантскую. Ох и страшное то было чудище! Ох и отвратительное! Всё тело у него блестящими кольцами оказалось покрыто, а на брюхе ножек кривых два ряда сучилося, коротеньких этаких да когтистых. Ну, многоножка огромная чисто!.. Ещё успел Ваня глазёнки ейные увидать: небольшие такие, точно бусины круглые, а кроме того огнём красным тускло горящие и на жертву свою тупо глядящие.
Тут гад ногу Ванину опять как потянет… Кустище, за коий тот схватился – раз! – и переломился. Поволок хищный червячище под землю свою добычу, и наш богатырь за травку даже схватился, только не помогло это – волокёт его вражина мерзкий и всё тут... И понял тогда Ваня, что нечисть сей час в провал его затянет, коли он и далее на земельке будет валяться да по-прежнему удивляться. Всколыхнулося от думы той сердце ретивое в груди молодецкой, собрался, изловчился Ванёк да по башке червячине как треснет! Того аж судорога перекорёжила. А Ванька ноженьку свою – дёрг! – и вырвал её из пасти да не мешкая к палице на карачках-то побежал. Схватил Ванюха проворно оружие своё грозное, над буйною головушкою взметнул его быстрёшенько и хотел уже было гада подземного порешить – да тут и остановился, и палицу вниз опустил. Чего зря бить-то, когда червячина уже дух испустил: пузом белым вверх опрокинулся, телом длинным выгнулся, пасть раскрыл – да и застыл. Только корчи предсмертные по нём разок прошли. Пригляделся Ванька, а это, оказывается, он гаду черепушку кулачком своим проломил. Видать, здорово приложился с испугу – врезал чудовищу сильно! Подождал немного Яван, покуда гадина заколодеет окончательно, а потом за башчищу огромную его прихватил да наружу из норы и выволок... Ну и длинным сей гвыль оказался! Сажени в четыре, если не поболее. А толщиною – с тулово Яваново, если не потолее. Вот так гад-гадище, червь-червячище, в засаде сидящий в своём узилище!
Охолонул трошки взъярённый борьбой победитель, да за ногу свою левую и схватился: хоть бронь небесная напор челюстей и сдержала, но всёж-таки червь Ванину ногу помял. Видимо, не так сильно в лесу этом броня его охраняла – проявлялася в ней какая-то слабина. Но делать-то было нечего – заковылял Ванька кое-как дальше. Недалёко отошел, слышит – позади возня какая-то началася. Обернулся он резко – вот так-так! – а червя-то уже пожирают... Корни деревьев его всего уже оплели, да вдобавок и твари какие-то отвратные понабежали – и ну труп сосать да терзать... И мухи мохнатые ещё вокруг вьются, каждая с кулак где-то величиною. Цельное пиршество там у них началось весёлое.
А зато Явану ой как невесело сделалось! С версту он где-то, на палицу опираясь, проковылял и потом облился, будто бы в бане. Ну совсем на ногу ступить-то было нельзя! А тут, на запах, видать, пота евоного рой целый оголтелых оводов налетел. Худовато пришлось Ваниному телу, и через времечко недолгое чисто Ванечка осатанел: вконец допекли его паразиты. И то сказать: губищи от укусов безжалостных словно сардельки у него стали, глаза в щёлочки превратилися, а открытые телеса волдырями сочащимися покрылися. Куда бедняге деваться?!
И вдруг видит он сквозь щёлочки свои узкие – большая впереди маячит опушка, а на ней высокая густая трава. «Эвона! – обрадовался Ванька. – Недурно будет сквозь травку эту продраться да оводов проклятых поотогнать хоть как-то!» Взял да и нырнул сходу в травушку манящую и попёр вперёд, словно сквозь ельник кабан. И ва-а! Ай-яй-яй! Попал наш Ваня из огня да в полымя: ну будто кипятком его вдруг ошпарило! Как будто ведро воды из котла горячего злодей некий на него шибанул, если бы ещё чего не покруче! Тож, ядрёна вошь, крапива лесовая местная оказалася, да жгучая-то какая – чисто кислота!.. Будто буйвол, кнутами стегаемый, заревел на весь лес Ваня да вверх-то свечою и взвился. Невтерпёж ему сии зелёные объятия пришлися – уж лучше бы оводов ещё пару тыщ... Стиснув зубы и не помня буквально себя, выскочил Яван из того бурьяну, да опять как заорёт. Ну невыносимая же просто боль: по струпьям да по волдырям, кровью и сукровицей сочащимся, ещё и адскою крапивою пострекать! Каково, а?! В голове у бедолаги словно пульсировал пламенный шар, мозги от боли прямо на части разрывалися, а шкуру будто маслом облили да подпалили. А тут ещё, ко всему вдобавок, пара оводов в самый язык его укусили, покуда он криком-то исходил. Свет сей небелый стал Ване не мил. Полуслепой, замученный шагнул он к дереву близстоящему и обессиленно на него облокотился. Да и... прилип! Ствол-то проклятущего дерева словно клеем неким вымазан оказался. Дёрг-дёрг руку Ваня – фигушки-макушки! Хоть кожу на хрен отрывай!
И видит он – лианы, на дереве висящие, аж ходуном прямо заходили и зашевелилися, словно живые – ну, в том смысле, что на змей похожие, – да и к телу Яванову потянулись проворно. А сами липкие тоже превесьма. И не успел парень зело умученный и щёлками своими моргнуть, как с ног и до головы оказался он весь опутан – ни вздохнуть ему стало, ни продохнуть. А одна бойкая лианина к горлу потянулась Явановому, обвила его быстро и ну жать вовсю да душить... Попытался было он освободиться, да только ничего у него из этого не вышло. Крепко наш витязь влип! А лианы эти чёртовы ещё пуще давить принялися. Чует Яван – кранты ему приходят: ещё немного, и удавят проклятущие отродья его как кролика. Только Ванька ведь не кролик – богатырь он, виды видавший! Вот рванулся он телом своим измученным, и... только в воздухе отчаянно закачался. Похоже, как в гамаке каком висящем. Собрался он тогда с большими силами и вновь рванул путы липкие, но и это помогло ему не шибко: пара лианин лишь треснула, но не освободился Яван из плена тесного. Тогда в третий раз, уже в отчаяньи почти находясь, перехватил Ванюха лиану, горло ему сжимавшую, и мощно напрягшись, сорвал её таки с себя. Дыхало его освободилось, и жаркий воздух в лёгкие духом живительным хлынул. Раздул тогда Яван грудь свою широченную до предела, и лианы коварные, словно струны гитарные только: тень! тень! тень!.. Все, какие были, порвалися и жать Ванин торс враз перестали. Посрывал Яван с себя душителей остатних и на землю с вису брякнулся да, не долго рассуждая, палицу свою цап, размахнулся и ка-а-к долбанёт ею по толстому-то стволу!
Хорошо, сказать надо, приложился по нему Ваня – от всей своей душимой души! Затрещал огромный стволина и начал со всеми висящими лианами на бок валиться. Яван от греха подальше в сторону чуток отошёл, и с шумом и треском великим рухнул тяжёлый ствол, только гул по округе пошёл. И встрепенулася в воздух с его ветвей всякая-всяческая нечисть: засвистели они, зашипели, завопили да загалдели... Некоторые возле носилися, а некоторые прочь улетели. И вдруг, откудова только ни возьмись, вкруг Явана шершней зловещих появился роище. Что у них там случилося – то ли в дупле они, может, гнездилися, то ли на ветке где кокон ихний висел – это уж чёрт ведает, а только не успел Ванюха и дух перевести, как уже понял он, что дела-то худые… Как жиганула его шершенюга остервенелая аккурат в шею, так Ванька враз позабыл обо всём на свете. А тут и второй в голову ему саданул – прям как напалмом, сволочина, полоснул!
Как ветром Ванька оттуль сдуло-то! И откуда чё взялося: палицу подхватив, с такой прытью он прочь понёсся, будто и нога у него никогда не болела, и не горело от крапивы тело. И покуда он бежал стремглав по тому бездорожью, то колючками весь сплошь покололся, шишки на голове набил, ноги позанозил, но утёк-таки всёж от крылатых дьяволов, хотя с полдюжины полосатых тварей его вдогон достали, что страдальцу только резвости больше добавило, а удовольствия – нет. Под конец сумасшедшего того бега стали у Ванечки ножки от усталости заплетаться – сделались они чисто ватными. А тут взгорочки вокруг пошли да ложбины, зелени просто прорва, а в ней жизня прямо бурлит: всё жужжит, гудит, пищит, верещит да квакает... А жарища-то! Духотища! Ну сущий же ад!
А чего ещё – ад ведь это и есть! – чай не кущи-то небесные!
Вспотел Ваня весь, словно его из шланга облили. Волосы у него на голове слиплися, шкура да котомка промокли полностью да покрылися какими-то репьями, а палица из ослабевших рук едва ли не вываливалась. Споткнулся походя Яван об корягу, на ногах не удержался, с пригорка вниз покатился и прямиком в кучу трухи угодил. А тож муравейник-то был! Порушил его Ванюха, головою дыру в нём продырявил, и покуда он отряхивался да чертыхался, насела на него презлющих муравьюг тьмущая тьма. Создания то были адовы, доброты и кротости им было не надо, зато имели они острые жвалы и вид превесьма пугающий: сами крупные такие, шустрые и цветом ядовито-красные. Лесные то были пираты! Ясное дело, кислота в их цистернах первосортная оказалася: моментально это определил Яван при посредстве шкуры своей многострадальной. Ему отчего-то огонь Ловеяров припомнился, когда те мураши жидкостью своей его облили – видать похожие ощущения-то были. Благим матом Ванюшенька возопил, а потом и кое-что поядрёнее к ругани своей присовокупил. Отбежал он от муравейника вприпрыжку, срывая с себя да давя насекомых ядобрызжущих – и в движениях евоных проглядывалось неистовство. И то – муравьищи ведь уклещились жалами – не оторвать! И знай себе кислотой Ваню поливают. Во же мерзкие ещё твари-то!..
Наконец, отделался Яван от них кое-как. Попервоначалу даже с места он не мог двинуться: как в лихоманке, его всего трусило, ажно зубы во рту клацали. Потом всёж отпустило его мало-помалу, и способность к движению к нему вернулася, а душа в нём опять встрепенулася. Пошёл он вперёд, словно пьяный, будто автомат ноги перед собою переставляя. Все ощущения его слились в сплошной поток боли, и все думы лишние из головы унеслись прочь, а остался там комок лишь один воли. Красный коридор взор его окружил: только кусок пути и видел Яван впереди... И тут он зрит – появилася перед ним мглистая низина, вся какой-то яроко-зелёной травкой и сочными кувшинками поросшая. Ну сплошной там был ковёр из листьев мелких да из ярких цветов. И запах от них сочился приятный не очень. Да что там – несусветная стояла там вонь! Огляделся с трудом Яваха... хм – вроде и направо и налево болото то расстилалося… Да уж, незадача. Придётся через, видно, лезть-корячиться, не назад же в самом деле поворачивать...
Обломил он палку покрепче да подлиннее, потыкал ею впереди себя для верности, и в болото то смело двинулся. Ноги у него по колена сразу провалилися в жидкую, значит, эту грязь, ибо под кувшинками действительно болото оказалося, как и предугадывал перед тем Яван. И такая тут вдруг вонища от той жижищи пошла – ну не передать словами! Дух у Явахи перехватило напрочь, потому как лёгкие его категорически забастовали и воспротивились враз заразу ядовитых газов в себя впущать. Но идти-то ведь было надо, ибо никто нашего бредуна на ту сторонушку переносить-то не собирался. Вот он через болото смердящее и зашагал. Аж по пах в грязи-то угряз, а вода вонючая под самую шею ему подступала – а лезет Яван как варан! Сам-то почти не дышит, зажмурился, кряхтит, сопит, с глаз слёзы потоками полились, сопли там, слюни, кал, моча... Сплошное, тудыть твою, благоухание, ёж его маму-то качал! Вот бы где пригодился этот... как его... противогаз! Да ить энтих приспособлениев тогда ещё не было, всё было простое, натуральное, и никакой тебе техники не наблюдалося. Времена ведь проходили доисторические, научной мыслью не просвещённые, дикие стало быть да тёмные.
Как бы там, короче, ни было, а Яванище пёр да пёр, значит, себе вперёд: лицо себе всё скорёжил, пот со лба градом льёт, а морда у него ажно позеленела – а лезет! Лезет!!! Как словно танк ломит в направлении заданном...
Через минуток пять пролез Ваня скрозь болото то окаянное, буквально ползком на твердь надёжную он выполз и, словно на автопилоте, на четвереньках далее двинулся. Глаза у него не видели совершенно, во всех членах дрожь да слабость были страшенные, и тошнота наконец неукротимая к горлу его подступила. Рыгнул Яван раз, рыгнул другой, а потом как начал блевать, так по ту пору блевал, покуда не вывернуло его чуть ли не наизнанку. Уж и блевать-то нечем стало, одни потуги жалкие изнутри пошли, а вскорости и они прекратились. Ему бы, горемыке, чуток полежать, отдохнуть да водицы бадью глотнуть – только куда там! Ванюха ведь апосля шествия свово болотного завонял. Да ещё как завонял-то – фуй! – ну чисто вам какой скунс… Откудова ни возьмись, послеталася тут всяческих гадких мух несметная прямо тучища. Слетелися они, значит – и на Явана! Должно запашок евоный зело им понравился. Но не только запах, как оказалося. Ваня ведь в липкую жижу по горло самое вымазался: стоит себе, жутко пованивает. А мухи эти на жижу и шасть! Какого, спросите, рожна? Хэ! Н-да... Они ж, оказывается, в эту жижу своих личинок рожали. Ага! Не яйца, а именно живых червячков таких красненьких. Ох же и лютые эти ребята оказалися! Сами-то никакущие по виду – с еловую хвоину размером, – а превредные-е! Не успел Ваня сызнова дух-то перевести, как на нём всё уже ходуном заходило да закопошилося. А это личинки-прожиги на нём задвигались, пропитание для себя промышляя. А какое там ещё пропитание? Никакого, само собой. Акромя тела, правда, Яванова. Вот сия ползучая рать ему в раны и вбуравилась!
Ажно выгнулся от боли Ванька и на землю пав, принялся по ней елозить да кататься, жижу мерзкую вместе с червями с себя сдирая... Вроде бы помогло это малость. Он тогда мха с пня нарвал и до тех пор им обтирался, пока всёж не соскоблил с себя эту гадость. Только мухи нахальные и не думают отставать: роятся, гады, вокруг Явана, как словно возле кучи навозной, и всё новых и новых личинок на кожу ему приносят. А кожа ведь вся в царапинах у него да в мелких ранах. Сломил Ваня ветку тогда весьма изрядную и начал ею вовсю обмахиваться, да только мухи улетать не собиралися никуда: знай себе гудят над ним да зудят...
И порешил тогда Яваха тягу оттудова дать. Метнулся он шустро в заросли да и устремился, ковыляя, куда глаза глядят. Да от себя-то чай не сбежишь: душок ведь за Ваней такой тянулся, что хоть святых выноси. Само собой, не шанель номер пять. А мухам эти – гляди ты! – нравится! Да ещё как нравится-то! Цельный час Ваньша по чащобищам вперёд продирался, а всё не оторвался от этой напасти. Ну куды ты от них денешься-то – не под землю ж ему проваливаваться: уж под землёю и есть, глубже уже не пролезть…
А тут вдруг впереди посветлело. Вроде в джунглях этих прогалина обозначилась. Ваня – туда. Глядь – а там озерцо такое махонькое... Выскочил Ваня из дебрей на берег, озеро быстро оценил и решил, что вряд ли там сидит какой каркадил. Мелкой, правда, живности в нём хватало, ну да ведь Явану-то не приходилося выбирать: вода ведь она и в аду вода! Свойство у неё такое имеется – смывать да очищать. «Ежели сей час не помоюсь, – смекает Ваня, – то сволочные мухи могут и живьём меня сожрать!» Швырнул он котомку под дерево, палицу возле бросил – и ходу в воду! Окунулся с головою пару разов и – уфф! – куда как лучше себя почувствовал. Вода-то тёплая такая, мокрая, и зело мутноватая – да это-то не беда: вода ведь грязи не боится, зато грязь воду – ещё как. Поплескался Ванюха тама, понырял даже, хотя глубина ему была до пупа, и ещё больше оттого ему полегчало: грязюка с тела у него посмылася, ссадины да ранки промылися, и даже мухи куда-то испарилися. Душа у Вани сразу и приободрилася.
Только вот опять незадача: мухи-то эти улетели, зато оводов, прежних «друзей», туча целая нагрянула. Едва лишь Ванёк с-под воды покажется – а они уже тут как тут! Так и норовят, гады, в харю-то садануть. Вот же наглые ещё твари! Пообсмотрелся Ваня и видит – берега кругом топкие сплошь, грязюки там – по колена. Вот и пришла ему в голову одна мыслишка: а не вываляться ли ему в этой самой грязи? А что – идея дельная... Вспомнил он ненароком борова их деревенского, когда он в жарищу летнюю броню грязевую себе лепил, в месиве грязевом вываливаясь, да тем самым от летних упырей обороняясь. А чё, думает Яван, ежели небесная броня меня от этой гнусной дряни не оборонила, так может статься тутошняя броня от них защитит...
На том и порешил. Выкочил он живо из воды и уж хотел было в грязи те сигать, а тут поглядел на себя случайно – ёж твою в дребадан! – всё тело же сплошь в пиявках! Присосалися, жирные кровопивцы, покуда Ванята ванну-то принимал – да неслышно-то как! Яваха шкуру львиную с себя сорвал и давай их с себя сдирать – ё! – не сдираются! Отрывать... – Не отрываются! И прямо на глазах, проклятые, разбухают да кровушкой Явановой наполняются. А тут как тут и оводы ещё со слепнями! Только того видать и ждали, окаянные, что Ванька им себя предоставит, словно угощение лакомое.
Снова наш богатырь впросак-то попал.
Ох, и озлился тогда Яван! Доколе, думает, мне муку сию болезненную ещё терпеть?! Не иначе, смекает, то за чары Навьянины мне расплата – а и за дело! Слишком-то не балдей!.. Ну, да надо ведь что-то и делать! Собрал Яван остатки терпения своего воедино, губу упрямо закусил, и принялся пиявок тех прежирных от себя отковыривать. Довольно долго возился он с мерзкими гадами, аж кровью весь поизмазался, волдырей кучу посодрал – а вроде поотдирал сволочей напрочь. Ещё и спиною об дерево потёрся, чтобы уж и самых недосягаемых достать...Наконец, совладал с кровососами Яван. Вернулся он к озеру скоренько, быстро с ладони себя обмыл, да не мешкая более, в купель грязевую и погрузился. Там, оказывается, и до него уже некие зверюги догадливые всю грязюку ту измесили да истоптали, грязевые процедуры, очевидно, как и Ваня, принимая... Так вот, шмякнулся значит Ваньша в склизкое это месиво да и вывалялся в нём аж с головы-то самой до ног. А грязюка-то дюже ядрёная, вязкая такая, как словно мёд или какая кашка-малашка. И запашок от неё идёт тот ещё – чисто навозом в ноздри шибает.
Лежит, значится, Ванюша, на бережку том, полёживает и чует неожиданно, что тело его саднит уже не очень – поутихла значительно боль-то! А то! Грязь ведь, гутарят, весьма лечебная бывает – дюже попадается она пользительная для больного, как водится, организму. Видимо Ванюха в таку-то грязюку и встрял, да с отрадою в ней и застрял.
Наверное, с час он тама барахтался, и облёкся за то время в грязевую такую коросту. Лежит он, по бокам себя похлопывает, и даже вставать ему оттуда не хочется. Понравилось Ване это мероприятие вельми. Да и от гнуса он себя неплохо оборонил: те-то над ним по-прежнему вьются, да только об корку грязевую впустую бьются и досаждают уже – против прежнего-то куда...
Да вот толечко лес этот адский не для приятных ванн был задуман – факт! Тогда, спросите, на кой?.. А вот! Уж, знамо дело, не для покою. Яванка как раз в то время на пузе полёживал: к лесу, стало быть, передом, а к озеру, само собой, задом. И вдруг он слышит – какой-то подозрительный топот в лесу возник, и к нему вскоре приблизился. Поднял Яван голову повыше, в ту сторону сквозь опухшие веки посмотрел – и ажно вытаращился весь. А выскочил из лесу на берег преогромнейший зело зверь! С виду он был навроде свиньи, тольке в холке – никак не меньше сажени. Ножищи у чудовища были толстые, столбам изрядным подобные, тулово его огромное жёстким волосом было поросшее, а башка прямо не башка, а башчища – такая большая, что аж над землёю едва висит. А главное, сразу было видать, что хрячище этот отнюдь не корешками токмо питался: как раззявил он пасть свою широкую, а там зубы – ну как у волка, только разов в десять поболее, а клычищи, что наружу торчали жёлтые – ажно в локоть с лишним длиною! Увидело чудище человека, лежащего пред собою, приостановилося сначала вроде, а потом вдруг визгливым голосом как заревёт! Яван, в луже своей полёживая, натурально даже чуть приоглох. И не успел он чего плохого подумать, а кабан-то уже тут как тут: несётся на Ваню с раскрытой пастью – вот-вот его зубами-то схватит!.. В самый-то распоследний миг успел наш витязь как-то изловчиться: маханул он пред собою рукою богатырской и отвесил зверюге по уху оплеуху. От всей своей широкой души Яван свину по щёчке ладошечкой приложился, а чудище от удару того всесильного в сторонушку и уклонилося, да с ходу и шибанулося в заросли-то густые: только треск там пошёл, да раздался визг.
Тут уж Яваха на ноги резво подскакивает и ищет глазами палицу свою верную, да только нигде её не находит в состоянии этом нервном: забыл, где кинул. А хрячище уже в кустах поломанных развернулся живо и назад, скотина, бежит, только земля дрожит.
Не нашел в себе Ваня желания отчего-то для боя с секачом смертного – видимо, был он не в том настроении. Не стал он и дожидаться чудища свиновидного: подпрыгнул Ванюха вверх, за ветку дерева ухватился да моментально на неё и взвился. Посмотрел он затем вниз и видит: адский веприна на дерево ажно кинулся и в бешенстве корни принялся подрывать пятачиной. Хотел он, нечистая сила, дерево наверное завалить, да только где там – дерево-то было громадное! Оно даже не качнулося, не то чтобы там ещё валиться…А Ванька на толстой ветке сидит, как король, да злится. Неловко ему стало малость, что от такого обормота ему ретироваться пришлось. Посидел он чуток, в нетерпении на суку поёрзал и хотел уж было на землю сигать да со зверюгою бороться, а потом всёж передумал, отломил здоровый сук, приметился как следует да и запустил его свиняке по горбяке. Сучина аж на куски разломился, а свинячище такого обращения не выдержал: взревел отчаянно адский кабан, наутёк пустился, да в кустах и пропал.
Посидел Ваня малёхи ещё на ветке, ногами в воздухе поболтал и такой он от брони своей новой ощутил кайф, что не сравниться с ним было даже кайфу Навьяниному: тот-то был дармовой, незаслуженный, а этот – выстраданный, волей напруженный. Отдохнул Ванюша немножко, огляделся окрест и видит – дерево-то чистое, прочим не в пример – да и кора на нём гладкая очень, на змеиную кожу похожая. Вот ему мысль светлая в голову и влетела: дай, думает, взлезу наверх-то, обозрю-ка оттуда окрестность да поразведаю тутошнюю местность! Быстренько и вскарабкался на самую верхотуру. Сызмальства ведь Ванька по деревам всяким лазить-то был мастак, ловкостью пацан отличался чисто обезьяньей. Ну что для него было на верхушку эту взлететь? Пустяк, конечно... Правда, по пути подъёма с какими-то жуткими пауками да гнусными многоножками разов семь Ванюха разминулся. Ну, тут у него ухо востро торчало: никакой здешней твари Ваня не доверял, да всякой почитай козявке дороженьку уступал.
А чё здесь такого удивительного – жизнь и не такому научит мучительная…
Дерево же, на коем Яван случайно оказался, повыше близстоящих в небеса простиралося. С верхотуры его далёко было видать, да только ни хрена и не видать-то: повсюду, оказывается, куда взгляд ни кинь, один лишь лес проклятый до самого горизонта был раскинувшись. Этакая зелёная везде растительная ширь... Погрустнел маленечко богатырь. «Да, – думает, – неважные у меня дела – вроде как в тупик дорога меня завела...»
Да только тужить-печалиться по поводу открытия этого негожего и времени у него не было, и желания, между прочим — тоже. Чего там в самом деле нюни-то распускать — надо другие пути взять да и поискать... Да и жарко наверху ему показалось. Светило адское без тени лесовой сени жарило весьма здорово. Грязища на теле Ванином быстро засохла и покрыла его точно панцырем. Гнус туземный власть свою над Яваном и потерял. Не, конечно, кое-кто кое-где время от времени и кусанёт его куда- нибудь там, но, надо заметить, супротив прежнего то было не гораздо. «Это классно!» – радуется в душе Яван и смекает в уме, чего дальше-то ему делать...
А в это время жрать ему ну страсть прямо как захотелось: аж все кишки внутри подтяло. Ужас как Ваня оголодал!
Глянул он голодным взором вокруг себя, а там на вершине плодов — целые гроздья висят. Небольшие такие по виду, будто яблочки или сливки, цветом красные-прекрасные и довольно наружно аппетитные. В рот, короче, просятся сами. Поблазнили они Явана. Сорвал он парочку энтих сливок да на пробу, не долго думая, в рот их и кинул. И только, значит, раскусил — ёж же ж твою ж за жабры! Аж-баж-перебаж! Кислятущие – бррр! – невозможно и представить! Повыплёвывал он моментально ягодки эти адские, а во рту у него ажно скурчилось всё от той отравы. Тогда, уж почти машинально, Ванюха листьев сочных нарвал да в рот их быстро и напихал, думая вкусом ихним кислоту ту перебить. Жеванул листочки разок-другой — о-о-о-о! Ёж же ж твою вдрызг! Растудыть его в бубень через коромысло! Огонь же чистый! Хуже любого перцу с чесноком! За всю свою жизнь Ванька сатанее ничего не пробовал!
Насилу-то кое-как он отплевался. Опять, значит, незадача... Даже Ваня тут расквасился: из глаз у него слёзы потекли водопадом, из носу сопли лавою, а изо рта слюни ручьём побежали. Отверз Яваха во всю ширь пасть, начал воздух судорожно глотать да дышать часто-часто, надеясь как-нибудь провентилироваться да продышаться. А гнусу треклятому только того было и надо: в момент полон рот насекомых набилось кусачих. Поперхнулся Ванёк, закашлялся – чуть было даже не сверзился вниз – но всё-таки в последний миг изловчился, рукою за ветвь схватился и ка-а-к грохнет кулаком по стволу в сердцах! А изнутри стон вдруг раздался, да такой, надо сказать, протяжный да жалобный, что Ванюха чуть было сызнова с этого дуба-то не рухнул. Продышался он с минуту-другую, проперделся, прокашлялся, отошёл слегонца от впечатления от здешнего угощения, а потом легонько по коре чешуйчатой постучал да зычным голосом и спрашивает:
– Эй, кто тут стонет-то? Отвечай!
И в ответ изнутри ствола некто басом густым ему сказал:
– Да я это, я...
Сильно Яван удивился—это надо же: дерево заговорило! Совсем как в прекрасном мире Навьянином, коий теперь сном ему почему-то мнился нереальным. Здешний-то мир далёким был от прекрасного: страшным он был, коварным и ужасным.
– Кто это я? – спрашивает Яван опять. – Дерево что ли никак?
–Ага! – оно Ване отвечает и неожиданно на стволе лицо человечье проявляется: огромное, староватое, морщинистое и бородатое.
Ваня даже чуток отпрянул – сыграла непроизвольная реакция. А дерево улыбнулося и сказало:
– Не пугайся, брат – я тебя не желаю сожрать! Просто нам будет так легче общаться... Некоторые деревья в этом лесу особенные – мы духи пленённые природы живой! А прочая живность, с одной стороны – наши мучители, а сдругой -- пища. Сколь они умелы в мучительстве, ты уже имел возможность убедиться. Чертячьи они создания и, по замыслу своих создателей, образуют в мире цепь длинную взаимного пожирания.
– Интересные дела!.. – почесал башку Ваня. – Духи – на дерева похожие… Хэ! И что же вы в Пекле-то поделываете? Какой такой чёрт вас сюда занёс?
– Ох-хо-хо-хо-хо! – вздохнул дух печально. – Самый главный чёрт, человече – самый главный ихний начальник, первый изо всех-то чертей и занёс нас в места сии беспредельные! А ещё глупость наша, гордость и лень. Позволили мы Чёрному Змею, Владыке всех вселенских чертей, войти предкам нашим в доверие. Перешли они тогда черту заповедную, вторглись по дури своей в поле зла, и кару за то вся наша братия понесла. Давным-давно это случилося, в незапамятные времена...
– А Чёрный Царь – он что, родственик что ли Чёрному Змею? – любопытство Явана тут одолело. – Или только, как бы это выразиться – однофамилец?
– Хм...– усмехнулся дух ротищем огромным. – Да кто их там разберёт! Все они одна компания, но только чёрт чёрту не брат, а соперник: или господин или раб. Наш же Чёрный Царь – пигмей перед Чёрным Змеем! Того ведь ещё Световором зовут, и он вроде на роль Вселенского повелителя претендует. Да только хрена ему!.. У чертей, я слыхал, на каждом уровне помутнения свои исповедываются о Боге представления – часто противоположные совершенно. Так вот, Световор, поговаривают, в Бога не верит, а просто его ведает, но, по гордости своей, знает Его ущербно, поэтому и бунтует против Вселенского Отца дерзновенно. Разума в Световоре-то всё одно нету – он Умный Дух, да и тот, надо думать, протух...
– Надо же, как интересно! – Яваха даже на сук громадный присел. – Ну-ну, продолжай – чё там с предками вашими было далее?
– Да мы тут все едины – с нами ли, с ними... Разума родники Чёрный Змей нам замутил – перестали мы за частями единое видеть. Всё для нас стало как бы относительно, и начали мы пропадать... Известно ведь—чтобы развиваться, надо уметь хорошее от плохого сортировать и как бы по спирали ввысь идеальную подниматься. А куда виться-то, ежели всё относительно? Вот ориентир у нас и сбился. Змей же на этом не остановился и далее нас дурил... Все вы знаете, он говорил, что жизнь есть борьба великая с излишествами всякими да с недостатками, которые и являются на самом деле злом в нашем понятии. Значит, убеждал он нас, не только доброе надлежит постигать, но и злое, естественно, тоже – равновеликие, мол, это величины. Чем более зла, твердил он, вы постигнете, тем лучше добро тем самым творить научитесь. А мы, дураки, и послушались! Эх, человече брат, не ведали мы ещё тогда, что чем больше ты за зло принимаешься, тем больше зло за самого тебя принимается: как кукушонок, оно птенцов правды из гнезда разума вытесняет и в конце концов всё гнездо собой занимает. Грязью играть – самого себя марать! Вот такая, брат, тут и мораль...
– Это верно, – Яван согласно головою покивал. – Тому же учит и наша Правь.
– То-то и оно... – дерево продолжало. – Правда учит да ведёт, а Кривда мучит да гнетёт. Для того ведь, чтобы зло познать, совсем не обязательно в него по уши окунаться, а для постижения чрезмерности зла вовсе не нужно, к примеру, в костёр сигать – достаточно лишь пальчик прижечь слегка. Зло настолько липко, привязчиво и ужасно, что попавший в него только и думает, как бы ему из него выбраться – не до светлого ему, не до прекрасного – занят он барахтаньем в грязи непрестанным. Не до жиру, как говорится, коту паршивому – тут бы в живых хоть остаться... Ну а мы того ведь не знали, поверили мы Змею коварному, ибо невдомёк нам было, что черти на разрушении существуют добра. Чем больше существ во зле пребывают, тем большему давлению сего зла они подвергаются и, значит, в потугах страдания, больше силы жизненной из себя источают. А чертям того лишь и надо: жрут они силушку нашу – и горя им мало! Вот такая выходит петрушка, брат...
Яван лишь сплюнул в досаде, а дух вздохнул и далее повёл свой рассказ:
–Но этому подлому гаду ещё мало показалося! Нарушил он правило великое: с равными примерно себе тягаться, чтобы равномерно развиваться да увечным не оказаться. Что уж там в высших измерениях произошло – я не ведаю: может, у Змея этого противников не нашлось достойных, или ещё что – а скорее всего, проигравшим он оказался, слабаком против ровни. В общем, направил Змеюка изощрённейшую свою демонскую мудрость супротив тварей неразвитых ещё и неразумных – то есть против всех нас! Он лучших из нас обольщать принялся: кругозор им урезал, а силу желаний добавил – вот они близорукими-то и стали, да жадными ещё невероятно. Таким макаром сильнейший над прочими поднялся и, в сравнении с братьями своими бедными, блага много больше он заимел – оторвался гордо от общей массы. Как говорится, переднее колесо подмажешь, а задние за ним пойдут и сами! Ага! А ещё среди всего живого этот хитрый прохвост зёрна раздора посеял, не пожалел, вражина, семян ядовитых для чёрного своего дела – не поскупился, тать! Началося у нас соперничество повсеместное и нешутейная за благо борьба, стали мы друг с дружкою воевать насмерть и силу у проигравших отнимать да воровать... Так с тех пор эта круговерть и крутится – оттого-то и разум у существ мировых мутится... В самом начале это лишь нас, природных духов, касалося – тогда ещё ведь ни людей, ни зверей и ни даже растений никаких не было, а была лишь такая малость, что и разглядеть-то нельзя. Но уже тогда система вся в порочный круг хищнический замкнулася, а выхода и поныне не видно. И это, человече, обидно! Беда, брат, беда… И здесь, в аду, мы страдаем – и на белом свете счастия не получаем. Как видишь, положение у нас отчаянное...
– И как же вы здеся, интересно, страдаете? – язвительно вопросил Яван и сплюнул превесьма смачно.
– Ну как, как... Сам видишь как: жрём друг друга без всякой жалости – в войнушку играем. Силушка наша на борьбу ярую тратится да идёт чертям клятым на пропитание: они же нашей кровью питаются и, как хотят, так с нами и поступают.
Дерево тут, вздохнув, замолчало. И Яван тоже призадумался. С минуту, наверное, каждый о своём думал, а вернее – об одном и том же, но по своему. Потом Яван надумал кое-чего да и обратился к собеседнику опечаленному:
– А скажи-ка, дух, как дела-то наши поправить, чтобы круг замкнутый разорвать? Часом, не знаешь?
– Хэ! – усмехнулся дух даже. – Не буду тебе врать – знать-то я того не знаю. Трудное это дело, брат. Не найду сразу чего и сказать. Потускнел мой ум от мучений да сует вековечных, позабыл я все идеи верные. Одно скажу: мой комель верхушки посильнее будет, поэтому именно он опорой мне и служит. Я полагаю, что и в мире таково должно быть, это значит, чтобы сильный слабому прежде всего опорою прочной служил, ну а остальное приложится и всё у нас, даст Ра, ладно сложится. Ты-то, человече, как сам полагаешь?
– Я-то? Так само и полагаю, – улыбнулся широко Яван. – У нас у людей, по Прави живущих, это главное по сути правило: Прок великий оно нам даёт. Тот же, кто по вашему поступает, наоборот – в порок впадает: у них сильный слабого под себя давит, но – так уж всё Богом устроено! – счастия в этом не находит. Как песок сквозь пальцы счастье у этих лихоимцев уходит, и всё, что они получают –это лишь преходящее и нестойкое удовольствие.
–Удовольствие... – скривилося дерево кисло. – Это там, в белосветной выси, удовольствие, а тут воли и нету вовсе... Да, брат, насыпал ты мне соли на раны: душа, понимаешь, болит. Печально мне, парень...
Жалко стало Явану зелёного великана.
– Ну-ну! – похлопал он ладонью по коре гладкой. – Не надо, дух, унывать! Выше крону, приятель! И вот чего... это... не могу ли я для тебя чего-нибудь сделать, а? Проси, братан, не стесняйся!
Дерево же от предложения Яванова аж хохотнуло раскатисто:
– Хэ-хэ! Ты-то? Сделать? Для меня? Да брось трепаться! Сам-то вон весь в говне по макушку – ходишь здесь, блудишь, – а ещё и другим помогать собрался! Ну и дела-а...
Нахмурился тогда Ваня.
– Ну, извиняй, коли так! – духу он сказал. – А то я с белого света топаю, направляюся в Пекельный град, к Чёрному Царю в гости...
– Чё?! Не бреши! – дух Ваню перебил и удивление неподдельное на личности изобразил. – Да ты живой, брат, никак? Не как мы что ли грешник?
– Коню ясно, что живой! – отрезал витязь. – Да провалиться мне на этом месте!..
А сук, на котором он рассиживался, возьми в этот миг и тресни. Ванька аж в лице переменился да за ветку ближайшую рукою схватился. То наблюдая, дух суковатый захохотал во всю глотку и долгонько смеялся в охотку, а потом и говорит:
– Пошутил я, брат, пошутил. Эх-хех! Так ты, значит, с белого у нас свету? Ну-у... это меняет всё дело. А скажи-ка тогда, богатырь – чего это ты в наших богом оставленных краях потерял, чего ищешь в сердце адовом: правду али славу, интерес али забаву?
– Хороша забава, нечего сказать! – воскликнул Яван. – Такая забава здоровья-то не добавит…Заплутал я слегка в лесу этом клятом. Да и паразиты лесные скучать мне не дали: всего вон искусали да с кувшин крови с меня насосали... А так я у Чёрного царя хочу дочку его отнять, Борьяну. Задание мне такое дали.
– А что, человече, я гляжу, чертей-то ты не люби-и-шь...
– Хэ! Ну ты и сказанул! Я их люблю, как клопов в углу – где увижу, там и давлю!
– О, это добре, – загудело дерево удовлетворённо. – Я, признаться о таком чуде и слыхом не слыхивал, чтобы живой человек по своей воле в пекло бы лез да шествовал бы через наш лес. Коли ты и вправду Черняку пакость устроить хочешь, то я в сём деле тебе помощник: помогу, братишка чем могу. Ага! Доняли меня черти эти спесивые до самого аж нутра! Ежели б не корни мои, то самолично бы, наверное, воевать с ними двинулся... Так вот, человече – внимай: из этого вон озерца ручеёчек невеликий вытекает. Пойдёшь вдоль него, никуда не сворачивая, и через пару деньков выйдешь ты к роще могучих деревьев. То будет наше начальство, чтоб оно задуплилося бы всё! Оне там от забот отдыхают, в балдежу беспечальном пребывают, чванливые гордюки. Чтоб им пусто всем было! У-ух, предатели!..
Явану тут показалося, что зелёный гигант от возмущения даже затрясся. Или это ветерок шевельнул листву на ветвях? Кто его знает... Великан между тем спокойнее уже продолжал:
– Ладно. Найдёшь в серёдке той рощи преогромный баобаб. Дерево это такое громадное. То будет нашенский духов царь. Гордый он прям несказанно! На ветвях у него, увидишь, сундук кованный висит, цепями золотыми крепко к ним привязанный. В том сундуке, человече, находится скатерть-самобранка заветная. Ты там дюже не мнись, а возьми да скатёрку ту у бревна этого и отними – тебе более она пригодится! В скатерти сила природная хранится, предназначенная для добрых дел... Добудешь скатёрку – может статься, и не пропадёшь в пекле-то, а не добудешь – сгинешь несомненно! Ну а до тех пор не ешь тут ни крошки, да не пей ни глотка, а то отравишься либо захиреешь. Адская пища, брателло, не для человеков живых предназначена – лучше уж голодать, чем всякую дрянь-то в себя пихать!.. Ну и главное: Чтобы скатёрка пищу тебе дала, положи её куда-нибудь и попроси вежливо:

Скатерть-скатерушка,
Добрая старушка,
Развернися, расстелися,
Угости меня да не жмися!
А подай мне, будь добра,
Кушать всякого добра!..

И перечисли, чего душа твоя пожелает. Вмиг на скатерти всё и появится, не успеешь глазом даже моргнуть. А как, значит, покушаешь, то поклонись скатёрке и скажи ей вот что: «Премного благодарен, скатёрушка, за твою щедрость! Да не иссякнут во веки веков силы природные!» В общем, голодным да жаждущим, братан, не останешься... Ну как – всё понял да запомнил?
Яван, конечно, положительно отвечает. Поблагодарил он друга громадного за участие в своей судьбе да за добрый его совет и почуял враз, как на душе у него полегчало: отодвинулись куда-то его печали. Тогда наш Ванёк, преисполненный новых сил, по ветвям вниз спустился, а дерево ему сверху напутственно выкрикивает:
– Берегись, брат, стражей царя нашего – они тебя на подходе-то встренут, уж будь уверен! Сразись с ними, не бойся! Мысленно я с тобой!..
Помахал Яваха духу рукой, шкуру львиную на себя напялил, разыскал котомку да палицу, далее к озеру направился, и увидев ручеёк, вытекающий оттуль невеликий, повдоль него походкой уверенной двинулся.

Уважаемый читатель, мы заметили, что Вы зашли как гость. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.