6 глава

И царя-то Далевлада взялся выручить Говяда.

Вот плывут себе они, плывут... Море бескрайнее вокруг, багрово-пурпурное, но не сказать чтобы особо бурное. Свеженький ветерок в самую пору с нужной стороны поддувает, и летит себе кораблик на всех парусах. Быстро по морю идут, ходчей и не надо. А Яван с капитаном бородатым разговор разговаривает, интересно вишь ему стало: что за страна впереди находится, где небо с водою-то сходится?
–О-о! – отвечает ему хрипато суровый бородач, – Тама лежит великое царство, всех приморских мест, не исключая и города нашего, государство. В трёх днях оно пути, так что недолго туда нам идти.
И далее Ване поведал, что князь Самар сему царству вено платит исправно, как то и положено удельному вассалу, бо сильнее царства этого никакого другого в их мире нету, и оно непокорных-то не жалует и таковых призывает к ответу.
– Интересно, – Яван услышанному удивляется. – Вы что же, вено данью что ли полагаете?
–А как же иначе, Ваня? – воззрился на богатыря капитан. – Вено ведь и есть дань, вина то есть наша. Долг платы это за слабость сильнейшему, ибо сильный да бравый перед слабаками завсегда правый, а коли дурак какой так не считает, то его бьют и расправу над ним учиняют. Что, скажешь не так?.. Это было уже множество раз. Зело наглядный для всех то наказ…
Вздохнул мореход пожилой тяжело и огорчённо и добавил голосом обречённым:
– Лучше уж насилию покориться да загодя выкуп дать, чем с сильным зря биться да бессмысленно пропадать!
– Так-так... – посуровел тут и Ваня. – Вон, значит, какие у вас порядки! Хэ! А разве ж вы не ведаете, грешники адовы, что не в силе Бог-то, а в правде? Не сила в человеке ведь главная! Не она...
–Это как это? – не догнал капитан. – Против силы-то не попрёшь! Маху дашь, ядрёная вошь!
–Да пойми ты, дурья твоя башка, – продолжал Яван его убеждать, – сила ведь механистична: слепа она и безнравственна, груба да примитивна... Любая большая скотина обладает силою. Ага! И не царица она вовсе, а неверная служанка. Бывает, что и правде она помогает, а бывает – кривде каштаны из огня таскает. Поэтому различать надо завсегда стараться, добро или зло за силою той стоит, и не злу, а добру помогать нужно осознанно, потому что созданы мы Отцом нашим Ра для борьбы бесстрашной за мир праведный.
Не нашёлся чего ответить капитан, помолчал с минуту, на горизонт задумчиво глядя, а тут Яваха с вопросом к нему опять:
– А ты разве не помнишь, капитане, что на белом нашем свете, среди Ра свободных детей, по-иному, чем в аду, люди жить-то пытаются: слабого они не гнут да над хилым не издеваются?
– Эх!.. – покачал седою головой моряк боевой, – Нет, Ванюша, не помню... Не, конечно, иногда вроде что-то припоминается, да эдак-то смутно – во сне будто... А может, то и был сон больной всего лишь, а настоящая жизня, единственная, только здесь-то и есть? Бог весть, бог весть...
Тут глаза у него вдруг разгорелися...
– А как там у вас, на белом-то свете? – вопросил он витязя с интересом. – Расскажи, Ваня! Прошу– поведай!
Ну, Яваха и рассказал:
–А вот, дядя, как... Вено мы, Божьи дети, пред оком солнечным светлым, лишь добровольно берём на себя, Ра Отца многоликого в окружной природе великой и в сердцах людских бескорыстно любя. Во младенчестве обряд сей определяющий не происходит – смысла ведь нету его творить, когда ни мыслить дитя не может ещё толком, ни даже говорить. Да вообще-то и нет у нас по сему поводу архиважному твёрдо установленного обряда, ибо нам не внешний нужон порядок, а внутренний, поэтому вено мы принимаем не для публики, не пока́зно, а сокровенно и каждый по разному... Ну а ежели возложил ты на душу свою Ра вено, то уж всё: до конца тогда в правде стой, а навь лукавую изводи! И как Ра земной представитель себя веди! В знак же того, что ты Веру великую принял, люди в Рассиянье на праздниках венки плетут прекрасные и на головы их себе возлагают... Правда, есть у нас и такие, кто вено на себя принципиально не принимает, ибо деткой Ра персону свою не считает, но верующие их за то не упрекают, ругмя тем более не ругают и гонениям никаким не подвергают – вера ведь дело вольное, и в малой степени даже не подневольное. У нас-то в Рассии на сей счёт свобода полная: живи себе как знаешь, и коли Кон всеобщий не уважаешь, то уж законы установленные блюди – чай не звери мы поди! Дороженька ж к Вере Божьей никому никогда не заказана. Бывало не раз, что и пожилые к ней обращалися, и старики даже древние от упрямого тупого неверия отказывались, а иногда и на смертном одре лежащие веночек себе сплести приказывали. Ага! Что-что, а спешка нетерпения в сём деликатном деле не нужна совершенно – здесь, брат, осознанность нужна созревшая.
–И что же, – кидает вопросец Ване капитан, – неужели у вас и царь вено... тьфу! – дань то есть с людей не собирает? А на что же тогда он живёт?
Рассмеялся Яван:
– Народ его кормит, дядя, народ! Кто ж другой-то?.. Поочерёдно общины родовые работников добровольных в царскую усадьбу отряжают, чтобы хозяйство его вести исправно, но и сам царь у нас не чурается, чтобы, к примеру, за сошку взяться. Правда, время у него на то находится не всегда – дела царское величество отвлекают, общие дела. Он ведь вено правления на Соборе венчания у народа расейского принимает, и обязуется тем самым Правь в державе устанавливать, а Навь коварную гнать да за хвост лавливать... О трудности же царской должности я умолчу – не каждому такая ноша-то по плечу.
Капитан сивый сказанному Яваном дивится: и верит он и не верит... Э, а у нас ведь всё не так, говорит с сожалением!.. О том же, как силою богатырскою надобно распоряжаться, случай убедиться у него вскоре представился. Времечко хождения корабельного уже подходило к завершению. Три почти дня пролетело, как оне по волнам морским летели. Кораблик быстропроворный пуще прежнего спешит-поспешает, а капитан в трубу подзорную всё чаще и чаще на горизонт поглядает. И тут вдруг марсовый с верхотуры громким голосом чего-то закричал, да не по ходу движения, а назад рукою-то указал. Оглянулися моряки – что за диво? – море-то позади сделалось вдруг бурливо, и непонятно сначала было отчего, да вскоре выяснилось, что находилося под водою невесть чего и весьма пребыстро за ними оно плыло, ибо немалую волну за собою катило.
–Что это там? – у капитана Яван спрашивает, чем ещё больше того ошарашивает.
– Беда! Ой беда, Ваня! – тот в ответ кричит, а сам ни жив ни мёртв прям стоит.
И как ни скоро бежал их корабль, а настиг их вскорости подводный гад. Настиг и щупальцем мощным за корму ухватил, тем самым ход корабельный напрочь остановил. Да вдобавок ещё и остатними щупальцами почитай всю палубу обвил, и судно вдруг как тряханёт… Аж с ног попадал морской народ, а марсовый-зорич наверху не удержался, греманулся он с мачты на палубу и с жизнью расстался. Тут и голосище с воды послышался, и до того он был страшный да грозный, что у морячков по спинам аж мороз прошёл:
– Ну что – попалися, которые бежать пыталися? Ш-ш-али-ш-шь – от меня не убежиш-ш-шь!
Посмотрел за борт Яван, а чудище башчищу исполинскую на поверхность повысунуло и кажись на него одного глазом красным взирало. А глазок-то с колодезный сруб будет, никак не менее.
–Эй ты, головастик хренов! – вскричал Ванюха голосом молодецким, – Что это ещё за представление?! Сей же миг отпусти корабль, ублюдок, а то я таких шуточек не люблю – враз хваталы-то поотрублю!
А в ответ ему лишь смех ужасающий, весь кораблик как есть потрясающий... Ну а потом спрутище сей невероятный проскрипел внятно:
–Слыш-шь, эй, на посудине! Коли пожить ещё желаете, то сейчас же человечка живого мне кидайте, а не то скорлупку эту вашу потоплю, и всех вас в воде погублю! Отдайте скорей мою долю! Долю хочу! Долю!
И из моря сам на борт полез, корабль накренив и опасно его перевесив. Раззявил затем спрутище пастищу, а в ней клювья преострые быстро-быстро ходят да скрежещут зловеще. Не иначе как Яваном закусить захотело чудовище. Метнуло он щупальце одно толстое, чтобы его объять, да Яваха не стал-то ждать: размахнулся он палицей и по нему-то – хвать! Та и свалилася, как обрубленная бревнища. Как хлынула тут из обрубка чёрная кровища! Как задёргался от боли уязвлённый спрутище! Едва-то корабль на поверхности удержался, до того неистово гад морской закачался... Ну тут уж Ваня мешкать не стал: метнулся он туда да сюда и ещё с пяток щупалец хватких на фиг поотрубал. А напоследок ещё и над бортом решился он наклониться, да по самой башке гадищу успел приложиться. Лопнула головища огромная от удара палицы благородной, а чудовищный спрут на воду-то – шлёп, погрузился в неё и утоп.
– Вот тебе твоя доля – получи сполна! – крикнул ему вослед Яван. – Справедливая доля, по заслугам да по делам!
Команда же корабельная вышла из оцепенения и ну Ваньку славить да хвалить и всяку лесть ему говорить. Вовсю принялися они ликовать, хотели было даже героя качать, но он им не дался: я, орёт, и так уже укачался... Спрашивает у капитана: что, мол, это за чудище было жадное, а тот ему отвечает: тож демон был адский, ужас древний наш океанский! Спокон веку в морях здешних он пошаливал, то исчезал надолго, то появлялся, а хищником был он безжалостным – корабли, гад, топил и людями питался.
– Ну что, убедился? – Яван к капитану тогда обратился, – Может скажешь, что я сего монстыря был сильнее? Так и нет! – За мною правда стояла нерушимая, вот моя палица паразита и порешила! А коль ты прав, то и дух твой крепок. Тогда и слабак силачу надаёт на орехи.
Морячки же своё продолжают: обступили кругом Явана, говорят, что, мол, вернёмся – всё как есть про тебя расскажем... Пообещали про его подвиги песни сложить, памятник ему ещё посулили поставить, а Яваха им: ша! – устал-де я от вашего галдежа! Дайте, просит, ребятушки отдохнуть, а то от сладкой лести прямо не продохнуть...
А в скором времени и земля на горизонте показалася – берег чужой. И видит Яван – город на том берегу раскинулся, большой такой пребольшой. Издаля он белыми своими стенами сиял и после морского однообразия глаз дюже радовал. Подплыли они поближе, а там гавань оказалась удобная, порт, и кораблей всяко-разных полным было полно. Смотрит Ванюха – в порту оживление, суета, людишки везде снуют, и понял он сразу, что столица немалого государства расположена тут. Сказал тогда Ваня мореходам прощальное своё слово, с капитаном напослед сердечно обнялся, а затем на берег скоро сошёл и с толпою портовою быстро смешался. Прошествовал он шагом гренадёрским сквозь широкие градские врата, золотой мытарникам за проход отдал и по городу погуливать айда...
Вот глядит он окрест, озирается и люду местному весьма поражается. Народищу на улицах мощёных было немало: целые толпы кишели там прям кишмя. Да все-то дюже наряжены, расфранчены, разодеты – кто во что горазд одеты. Один, глядишь, как словно петух вырядился – фу ты ну ты пальцы гнуты! Другой не иначе как на павлина смахивает, третья на кошку роскошную, четвёртая – на чучелу невозможную, а кое-кто так и вовсе почти что голый расхаживает: донельзя с виду расхристан, побрякушками весь поунизан да чудными узорами и яркими красками сплошь расписан... Да уж, богатым на выдумки народцем население тутошнее было – фантазия буйная из них прямо фонтанировала.
Явану такая их забавная манера довольно импонировала, хотя приглядевшись, он немало на свой взгляд плохого зорким оком своим углядел. Народ-то в общем тут был как и народ – нашей по облику своему породы. Лица, правда, не особо были у них красивые, да фигуры не столь ладные, как на родине, а так-то от его земляков сих оболтусов было бы отличить нелегко. Вот веселия истого в их глазах заметно особо не было, это точно, много лиц попадалось сурьёзных, скукою ржавою отмеченных да колкою злобою удручённых... Нет, оно конечно, то тут то там людишки и смеялися, да как-то вишь без задора, да вроде придушенно, да резко, да зло... «Поди поживи тут попробуй, – рассуждает об людях сих Ванёк, – на камнях-то на этих на мёртвых! Без лесу густого, без сада плодового, без поля широкого, да реки-реченьки – так небось охмуреешь! Экие же местные эти недотёпы – тусуются как комары над уборной! И охота им в закуте этом толкаться да друг перед дружкою-то стебаться…» Правда, дети в этом городе были, не то что в Самаровом. Те-то, конечно, бегали, играли да шалили и энергию лишнюю, как водится, переводили. Дети видимо везде одинаковы: всерьёз жизнь они не воспринимают и о плохом думать не помышляют.
Вот гуляет тама наш Ваня, к местным особенностям приглядывается, с девушками понравившимися переглядывается, да впридачу архитектуру ещё наблюдает. Дома-то в городе и впрямь ладно были сработаны: многоэтажные такие, высотные, из мрамора да гладкого камня сложенные... И площади превесьма просторные, формою квадратные да круглые, каменюками выложенные фигурными... Идёт Ваня по камням упруго, а под ногами то дракон высечен, то лев, то змеюка, а то ещё какая зверюга. Ну а вокруг – скульптуры классные: всё цари, богатыри, кони да женщины прекрасные. Всё вроде опрятно, чисто да аккуратно. Сразу видать – следят здесь за порядком. Ничего не заметил Ваня ветхого да нелепого – сплошное вокруг было благолепие… А вот всёж зелени-то не хватало! Так, какие-то кусточки кой-где топорщились – и всё. Ни одного путного дерева даже было не видать. С озеленением у них тута напряжёнка, надо полагать… Да и не зелень это вовсе, других цветов-то листва: бордовая, бежевая, рыжая да огненно-красная.
Долгонько по городу хаживал Яван, даже подустал и проголодался. Спешить-то ему никуда было не надо. Наконец в харчевню он какую-то заглянул и перекусить слегка не преминул, щедро затем расплатился, наружу вышел и в дальнейший обход пустился. Приходит вскоре в слободу большую некую, смотрит, а вокруг домов-то лепых более нету: хибары лишь жалкие да лачуги невеликие покосившись стоят. И народ в них бедный такой, зануженный обитает: немытые грязные рожи, сплошное лохмотье и рвань, а впридачу ещё и горькая пьянь... Пригляделся Яван получше – тяжело местный люд трудится: все чего-то в помещениях убогих делают, мастерят, нещадно эксплуатируют своё тело да друг дружку почём зря костерят. Такие везде слышатся лай да ругань, что ну и ну... Ванёк было в одну мастерскую сунулся, хотел кой о чём спросить, но его там так облаяли да обматерили, что он зарёкся куда бы то ни было заходить. Да и те, кто по улочкам толкалися, приветливее были едва ли. На Явановы поравиты внимания они не обращали, в крайнем случае хмуро эдак кивнут да в сторону отвильнут... «Вот же ещё люди! – не уставал Ванюха дивиться. – И чего им в мешке-то этом каменном томиться? Достатку ведь всё одно ни шиша нету, хоть и горбатятся день-деньской. И на кой ляд им труд-то пустой? Шли бы, дураки, на простор и у матери природы своё бы брали, тогда бы и те, в центре живущие да на прочих жирующие, силу бы чужую не крали...»
А через времечко довольно немалое оказался Яван на городском базаре. Ох и огромным был тот базар! Целое море людское на площади просторной колыхалося и в поисках нужного товару там болталося.Толкотня там была да и только. Везде лавки, ларьки, палатки были понаставлены, и громадные шатры кое-где ещё поставлены, а в них товару всякого – глаза разбегаются. Всё как есть там видно есть, да невозможно то счесть: и припасы тута съестные, и мебеля резные, и одёжа прекрасная, и оружие разное, и меха, и кожи, и посуда тоже… Продавцы – те ещё молодцы: кричат, вопят, галдят, прохожих за полы хватают, к себе тащат чуть ли не силком да витиевато зазывают, и товарец свой превеликою хвалой представляют-нахваливают... Зато Ваняту никто особо и не зовёт, не прельщает и тряпками яркими пред взором его не махает. Видно, прибыли от него получить никто не чает. И то верно – по виду-то бос, не богат человек, что толку торгашам от его фигуры, когда по большому счёту на нём и нет ничего, акромя разве что звериной шкуры. А Ванюха по рядам ходит да бродит, но ничего нужного для себя не находит. Товаров-то всюду конечно не счесть, а всё что надо у него вроде есть. «Это сколько же лишнего барахла люди сии понаделали! – Ванёк репу себе чешет в недоумении. – Товару прямо завал! Тут тебе и дешёвые вещи и дорогие, а всё не такие – людишки-то друг с дружкою как чужие обращаются, а то и как враги. Ох, не по-божески люди в чистилище этом живут, раз блажи всякой хомут на себе волокут!»
И вдруг откуда-то сблизи трубы громкие затрубили призывно, и глашатай невидимый голосом зычным клич средь народа провозгласил:
– Эй вы, люди добрые, великого нашего царя подданные! Идите скорее на площадь центральную, где сам государь Далевлад с царицею прекрасною Милояною важную речь пред вами будут держать! Оставьте, люди, дела ваши – послушайте что владыка вам скажет! На площадь! Вперёд! Торопись, народ!
Ну, народец на площадь ту и потянулся. И Ваня вместе со всеми двинулся. Около получаса середь сброда разного он топал и пришёл наконец на громаднейшую площадь. Глядит– вокруг здания величественные высятся, с балконами вычурными да с колоннами, а в самой серёдке площади возвышение некое громоздится, красками яркими выкрашенное. Яваха-то парень высокий, хорошо ему поверх голов прочих видать, и зрит он как на том постаменте два роскошных трона стоят, а на них царь с царицею, видимо, восседают. Народищу на площадь набилось – прямо битком. Шум везде, гам, хохот, ропот – моря человечьего неумолчный рокот... Тут трубы резко заиграли, ко вниманию призывая; царь с трона встал и руку вверх поднял, требуя как видно тишины. Всё брожение вскоре и стихло, а царь глазами толпу обвёл и прегромким голосом речь повёл, обращаясь, значит, к подданному люду. А слышно его, на удивление, было всюду. «Невозможно человеку так-то громко орать! – недоумённо подумал Ваня. – Это здесь волшебство видать...»
– О, народ мой любезный! – вещал, печалуясь явно, царь. – Созвал я вас не для ради веселия, и не для добрых вестей, а для горьких и плохих позвал я вас новостей. Нету у меня теперь другого выхода, как к народу своему в час кручины презлой обратиться. На помощь вас, мои подданные, я призываю и на силу и удаль вашу уповаю!..
Царь тут запнулся, взволновавшись, и примолк. Помолчал он несколько времени, справляясь с давлением нервного бремени, и туда да сюда по помосту прошёлся. Издалека даже было видать, что постигла государя некая злая беда, с коею совладать он был не в силах.
Наконец он чуток остепенился, себя в руки взял, в середине остановился и речь свою досказал:
–Получил я намедни от Чёрного Царя пекельного важное одно послание, в коем заключается непреклонное для меня приказание: завтра, как стемнеет, на проклятой Жертвенной горе... выставить дочерь мою любимую Прияну – мне, несчастному отцу, на горе, а ужасному грифу адскому на растерзание! Знаете вы прекрасно, что не смею я Владыку неумолимого ослушаться, ибо расплата за то будет не только мне, но и каждой нашей семье. Испокон веков наше срединное царство жалким данником у Чёрного Царя находится – рабом незавидным ему приходится, а посему имеется лишь один выход, как нам в сиём случае поступить и дочь мою любезную от хищника бездны оборонить. Всем вам известно, что по древнему нашему с пеклом соглашению, ежели средь вас сильный и смелый витязь найдётся, который не сробеет и посланца адского одолеет, то Чёрный Царь любую нашу вину на время прощает и все нападки на царствие наше прекращает. Все мы такоже знаем, что во времена старинные богатыри такие былинные сыскивались, чудище мерзкое они побивали и поползновения его дерзкие отбивали. Давало сиё геройство роздыху нам беспечального и свободы на многие-многие годы...
Тут царь опять на чуток приумолк, словно с духом решительным собираясь, а потом руки вперёд простёр и таково рёк, голосом срываясь:
– Кто из вас, милых моих соотечественников али гостей моих дорогих, по доброй своей воле, а не по принуждению, желает вступить в рукопашное с грифом сражение? Кто готов премилую мою Прияну не дать адской твари на поругание?.. Неволить вас не имею я права, ведь только человек охочий здесь может помочь, как соглашение с пеклом того и требует. Врать не стану – неимоверных усилий эта битва от витязя потребует, и коли он в схватке неравной падёт, то вместе с дочерью моей навек пропадёт. Ну а ежели он не дрогнет и задание сиё многотрудное сполнит, то будет он великий для всех герой, и станет для меня как родной!
Ропот негромкий по толпе пробежал, а царь руки в кулаки сжал и с отчаяньем в голосе закричал:
– Ну же, други мои, выходите и о мужестве своём заявите!
Властитель наконец замолчал и в толпу диким взором вперился. Видимо верил он самозабвенно, что разрешится кошмарное это недоразумение для него счастливо, что найдётся удалец храбрый в толпе громадной, и обернётся грозная беда наконец ладом... Тишина после слов царя наступила такая, что слышно было даже, как мухи жужжат, а затем в толпе понемногу брожение началось: гул по ней явный прокатился. Охотник-то вишь не находился! Не решался ни один вой на оборон дочери царской встать… Наконец, видно и сам царь надежду последнюю оставил, еле-еле он ноги непослушные переставил, до трона кое-как добрёл, на сиденье мешком опустился и в горе великом руками от всех закрылся. А царица гордая Милояна и того пуще слабину женскую показала: прямо навзрыд, сердешная, она зарыдала.
И в эту минуту незавидную, для собравшихся неожиданно, голос вдруг молодецкий из глубины толпы послышался:
– Я!.. – взгорланил кто-то решительно. – Я желаю!..
Расступился народишко в недоумении, и увидели все в изумлении – парень какой-то младой на площади-то стоит и орлом баским на чету царскую зырит. Выглядел он во как: высоченный такой да статный, лицо открытое у него было, приятное, хоть немного и дурковатое, нос курносый, на голове лысой золотистый пробивается волос, а сам-то нищ да бос, только в шкуру львиную одет... Вот так значит ответ! Яваха вестимо то был – больше ж некому! Не привык богатырь наш расейский на призывы о помощи отнекиваться да отказываться, больным да недужным зазря сказываться. Вызвался и молодец – он-то ведь первый средь всех удалец!
Народ призатихший на охотника странного дивится, и сам царь сверху быстро сошёл да к нему, ножками своими поспешая, заинтересованно подошёл.
–Здравствуй, добрый молодец, охотник вольный! – приветствовал он Ваню с видом довольным.– Вижу по облику твоему, гость дорогой, что в краях наших человек ты чужой. А ну, скажи-ка, друг мой, поведай – кто ты есть такой да откуда и куда путь держишь?
На вопрос сей прямой Яван не смолчал, конечно, поклонился он царю и отвечал вежливо:
– Поравита и тебе, царское величество! Звать меня Яваном! По прозвищу Говяда! Мне в краях вашенских ничего особенного и не надо: я, видите ли, путешествую, из-за моря красного шествую и иду, ваше величество, куда глаза глядят—всё прямо и прямо иду себе, значит, упрямо. А в оконцовке надеюсь до самого пекла дойти и с Чёрным ихним царём в договор желаю войти. Есть у меня к нему одно дельце, так... сущая безделица...
Царь Далевлад после сих слов Явановых слегка нахмурился, пытливо на Ваню глянул, прищурился, а потом к нему он подошёл, за руку парня взял, к помосту высокому повёл, в повозку самоходную посадил и во дворец к себе пригласил. Видимо, сам Ра Явану помогал, чтобы он в пекло это попал.
Поехали-то быстро. Повозочка волшебная резвёхонько по улицам мчится, с под неё откуда-то едкий дым клубится, чего-то в ней трещит да дордонит и разных зевак с пути гонит... Вот останавливается она наконец у великого весьма дворца. Бойкая челядь уже ждёт их подле крыльца. Все враз этак оживляются, царю-батюшке поклоны в пояс бьют да в царски палаты с гостем его ведут... Ванюха-то ажно рот раскрыл – после серости каменной улицы на обитель царскую дивуется. А там ведь и действительно роскошь восхитительная: и потолки, и полы, и стены, и углы, и вся-превся обстановка изукрашены дюже ловко, так что хотя-не хотя в глаза бросаются, потому как цветами разными играют-переливаются... Царь Явана в тронную залу провожает, но на трон особу свою не сажает – к столу резному поспешает и в кресло мягкое Ваню сесть приглашает. А сам-то напротив воссел и в ладоши хлопнул. Слуги проворные вмиг понабежали, питья-яств прелакомых принесли, дивообразные разные плоды доставили, каковых Ваня в жизни своей не то что не едал, а и слыхом о таковских не слыхивал.
Вот сидят царь с Яваном, друг на друга поглядывают, да помалкивают. Далевлад-то из себя весьма представительный, несмотря на вид свой волнительный: волосы у него длинные, кучерявые, заплетённые хитро, да в незнамо какой цвет выкрашенные, и бородища длиннющая прямо ужасно и тоже каким-то колером красноватым покрашенная. А поверх бороды – пышные золотые усищи у него лежат, в стороны аккуратно разглаженные. На главе же у царя злат венец сиймя сияет, на пухлых пальцах драгоценные перстни сверкают, а на теле дородном пребогатая одёжа внимание привлекает: вся блескучими огонёчками она искрится да незаметным манером переливается. Вот сейчас, к примеру, она вроде синяя, а чуть погодя – уже зелёная или другого какого тону. Чудеса, да и только!..
Царь был с виду суров да печален. Очевидно, находился он в немалом отчаяньи, поскольку горе его тяжёлое душу ему опалило и надежду крылатую изрядно в нём подкосило. Наконец он молчание затянувшееся прервал и к гостю, вздохнув, обратился:
– Не знаю, ох не знаю я, богатырь иноземный Яван, – в раздумии промолвил он эмоционально, – справишься ли ты с сиим трудным заданием! Не пойми меня, витязь, превратно, только дело это, увы, ратное. И скажу тебе без обиняков, прямо: с этим грифом ужасным биться да сражаться – это не с простым-то ворогом драться! Он же, тварина, по слухам, самого Чёрного Царя вроде сын, в немалых чинах в пекле ходит, гад! Ну как с таким противником сладить?! Убить его мы не можем – бессмертный он, чи шо? А какущий-то страшный да большой! Ой-ёй-ёй!.. Этого грифа, Яван, редко кто из нас, из людей двуногих, победить-то мог, хотя врать не стану, таковые всё же встарь бывали и злыдня этого побивали. Вот, к примеру, во времена прадеда моего, царя Удала, был у него и воин один такой же удалый. Он-то этому грифу добре наподдал! Звали того яроя Борияром. Необоримой силы, говорят, был малый! Волшебным оружием владел. А сердце у него отвагой прямо кипело! Чудище крылатое летать сюда он отучил, да и сам-то в бою страшные раны получил: сильно гриф его тогда изувечил... Память ему от нас, от потомков, вечная!.. После того подвига великого настала у нас тишь да гладь, да почти божья благодать – по сию пору никто из пекла не вздумывал сюда-то летать… Э-эх, хорошее было времечко – да прошло оно! Вот она, за беспечность за нашу злая кара – и нету у нас второго-то Борияра!
А Яваха себе усмехается да плодами вовсю угощается. Рта даже не открывает и за обе щеки угощение уплетает.
– Ну а у тебя, Яван, – Ваню тут царь пытает, – есть ли какое супротив адских ворогов вооружение? Покажи нам его скорее, сделай такое одолжение!
Ваньша плод сладкий тогда доел-дожевал и таково царскому величеству отвечал:
– А как же, твоё велико – само собою! Куда ж в сих местах без оружия! Оне вишь, места-то эти самые, у вас дикие, порядка истого не наведено, вот нечисть всякая и пошаливает. Чуть зазеваешься – так и наседают... Скажу тебе по секрету, меня уж и не упомню сколько раз пыталася похухерь разная доставать-то. Насилу отбился.
– А чем отбился-то, Ваня? – не отстаёт царь.
– Хм... Да вот этим вот самым... – указывает ему Яван на свою палицу. – Палочкой моей боевою. А чё! Угостил гадов горячо.
Царь тут заметно разволновался. С места даже своего поднялся.
– Да чего это ты, паря, мелешь? – аж рожей он покраснел от возмущения. – Как это ты простой железякой чудище адское одолеешь? Ты что – идиот? Его ведь обычное оружие не берёт, поскольку этот паразит аж от клюва и до хвоста бронёю волшебною сплошь покрыт!.. А-а, иди ты! Пустомеля хренов! Дуроплёт!
Ванюха же и ухом не ведёт. Безмятежно весьма улыбается и без лишней ругни с царём столковаться намеревается...
–А это палица не простая, – хитро величеству он отвечает. – В ней, я так полагаю, моего папани сила укрыта, вот она нечистых-то и разит. Ужо получит и твой паразит!
– И кто же есть твой отец, Яван? – Опять Далевлад вопросец кидает. – Невже колдун какой али хитромудрый маг?
– Эка – маг!.. – Яваха усмехается. – Повыше, величество, поднимай, моего папашу таким сравнением не замай!
– А тогда кто?
– Мы, царь-батюшка, на Земле на матушке своим истым отцом пресветлого Ра почитаем! – возвещает Яван улыбаючись. – Поэтому в делах правых незримую помощь часто от него получаем.
После слов сих Далевлад ажно угодил в отпад: он ухнул, в кресло назад рухнул, потом на ножки сызнова привскочил и, в удивлении великом находясь, не своим голосом завопил:
– Ёж твою, Ванёк, в кочерыжку! Да неужто ты с белого свету сюда явился?!
– А то как же! – кивает Ваня – С него с самого...
– Быть того не могёт! – далее царёк глотку дерёт. – Экое же чудо чудесное! Мы о таком событии и слыхом даже не слыхивали, в мыслях даже не предполагали, что такое диво бывает! Вот же ёж же твою бабушку переедрит!
А Яван твердейшим взглядом прямо в очи царю глянул да и говорит:
– Нету ничего невозможного для земных сынов Божиих!
Да и царь в глаза Явану заглянул пытливо, а потом в кресло сел и произнёс смело:
– Верю я тебе, Яван – теперь верю! Но... испытать тебя придётся всё одно. Без этого, брат, никак – традиция, понимаешь... Обычай... Так что, Вань, не подкачай!
– А что делать -то надо? Я с радостью...
–А вот что, богатырь!.. Есть у нас одна волшебная животина – непредставимой силы скотина. Адский бык! Победить его трудное дело, ибо у него медное тело, и он злобен аж до предела. Не жрёт сей бык ни траву, ни сено – раскалённые лишь угли он поедает и всех кого ни попадя топчет и рогами пыряет...Так вот, человече отчаянный, слушай мой царский приказ: поборешь бычару ярого – смело на битву с грифом отправляйся; не поборешь – с жизнью прощайся! Бык-то людей губить горазд – пощады тебе не даст... Ну как, согласен? Решайся быстрее, ибо время не ждёт: скоро совсем уже грифа прилёт!
Яваха тогда неспеша губы платочком отёр да с места и подымается живо.
– Согласен! – отвечает царю предприимчиво. – Чего там зазря канитель разводить! Где бык-то?
Царь такого Яванова напора не ожидал. Погоди, Ванюш, говорит, особой всёж спехи нету – ты с дороги небось устал, отдохни, а поутру испытание важное и учиним... Только Яваха ни в какую не соглашается: я, утверждает, ни чуточки и не устал, так что рассиживаться тут попусту не собираюсь – давай, мол, куда надо скорее пойдём да быка того вашего за рога и возьмём...
Уломал-таки вскоре царя. Тот сначала распоряжение слуге дал, чтобы он за город поспешал, и повелел ему, чтобы быка будили, как следует его разозлили и к схватке всё приготовили. А сам с Ваней из дворца вышел, в повозку самоходную сел, гостя рядышком усадил, и они из города прочь покатили. А как очутилися ездоки за воротами, так по дороженьке ровной куда-то поехали и вскорости на место пустое приехали. Панорама окрест оказалась невзрачною: всё песок да камни, колючки острые да жухлая трава... А зато в пустыне этой убогой круглое сооружение было построено, вроде цирка без крыши, и смотрелось оно со стороны дюже крепким и прочным, даже несколько циклопическим. Стены у мощного сего здания были высокие, из огромнейших валунов смурованные. Боялися, видать, быка адского будь здоров… Вот у воротец узеньких самоходочка ихняя остановилася, и царь с Яваном по каменной лесенке винтовой вверх устремилися. А наверху-то ложа была устроена: сидения в ней каменные, без всякой роскоши, но удобные. И видно сверху всё как на ладони. Арена же внизу была мощёная, в две почти сажени высокою стеною опоясанная и шириною сама сажён в двенадцать. Короче, было где бычку разгуляться… А тут и железные ворота цепями подняли, и выхватился из внутреннего загона такой громаднющий бык, что даже Ванька поразился, ибо видеть таких не привык. Ну, думает, и ну: в сажень с гаком высокий зверюга – прямо вай! Рожищи у него огромные, острющие, глазищи красные, злющие, невыразимой яростью аж полыхают, а бока гладкие медью начищенной зело отливают... Как шандарахнул бычина копытом по арене каменной – снопище искр в момент высек, а потом ноздрями – чих! – а оттуда пламя жаркое двумя струями полыхнуло. Потом заозирался он в нетерпении вокруг, грозно этак замычал – пресильно, видать осерчал – и по арене бегать почал.
– Вот он у нас каков зверь! – воскликнул Далевлад в возбуждении и аж с места привскочил. – Смотри на него, Ваня, смотри! Страшилище это невероятное, и бороться с ним не дюже тебе будет приятно!.. А говорят, что Борияр его свалить ухитрился, вот бык ему оттого и подчинился. Он ведь, тать, приучён силу лишь уважать – тому только покорится, кто его вида не убоится, смело с ним в схватку ввяжется да сильней его в ней окажется. Зверюга-то это адский, и характер у него гадский. В старину несказанную его нам из пекла на прокорм прислали, да как видно забыли потом о нём, вот мы с чёртовым бычарой и маемся, прокормить его с тех пор стараемся. Не поверишь – дюжину вёдер углей в день он пожирает, а голода, гад, не унимает!
Посмотрел царь на Явана, а тот с места привстал и горящими глазами за быком наблюдал, – и краска румяная по лицу у него отчего-то пошла.
– Ну как, Вань, не боишься? – спрашивает царь пытливо.
А тот вдруг круто поворачивается, да назад-то – шасть.
– Я, – говорит, – сейчас! До ветру отлучусь. Сей же миг ворочусь...
И по лестнице вниз устремился.
Усмехнулся Далевлад, удивился. «Эх! – думает горестно.– Вот же ещё провор! Чудо-богатырь долбанный! Видать, обычный прохвост: быка лишь увидал – и уже понос...»
Но не успел он как следует в душе посетовать, как Ванька уже назад идёт и полную охапищу бурой травы несёт. Нарвал, видимо, возле цирка. Поравнялся он с царём опешившим, а потом, не долго-то думая, на арену прыг – и к бычаре... А тот на парня страшным взором уставился, головищу рогатую наклонил, ещё ярче сноп искр копытищем высек, и вдруг... голову поднял да как замычит. Протяжно этак, не пугающе, и даже вроде как жалобно. Непонятно…
Яван тем временем к бычине необыкновенному поступью решительной подшагнул и тоже значит ему: му-у да му-у... Царь же, в ложе своей сидючи, на это диво вытаращился и ажно икнул. Видит он, Яван зверюге травку кинул, а потом неожиданно морду бычачью ужасную ладонями обхватил, вверх её задрал и... животину безобразную промеж самых ноздрей поцеловал. Ну а бык Ване всё лицо язычищем шершавым облизал и принялся, как ни в чём ни бывало, травку пустынную уплетать, словно был он не страховидным чудовищем грозным, а самым обыкновенным домашним быком. Поворотился Яван к остолбеневшему Далевладу, приосанился молодцевато, этаким хватом на царя посмотрел и руку вверх воздел на артистический манер.
– Опа! – орёт удовлетворённо. – И всего-то делов! А ты, твоё велико, боялся...
Царь же и ответить был не в силах: глаза он вылупил, рот открыл – ну чисто с виду стал дебил. И не успел он опомниться, а Яваха уже был тут как тут: разбежался он как следует, на ограду высоченную скаканул барсом, мощными ручищами живо подтянулся и тело своё молодецкое, словно пёрышко, в ложу переметнул. Кинул он на царя взгляд хитроватый и его спрашивает:
– Ну как, твоё величество, доволен ли ты нашей с бычарой стычкой, или непременно шею ему надо было ломать, а?
Царь же словно оттаял и руками даже в азарте замахал.
– Какое там доволен! – орёт. – Поражён!.. Да нет – наповал сражён! Виданное ли дело – с адским бугаём целоваться, да ещё в живых после того остаться! Ну чудеса-а! И сказать-то кому – не поверят. Ей-ей! Сам бы не поверил, коли собственными глазами это диво не повидал...
– Но как, Ваня – как? – вопросил царь Ваню любознательно. – Такое бычье покорство – и без борьбы, без упорства... Может, ты великий колдун али чародей известный?
– Да какой там ещё чародей! – корчит Ваня рожу. – Скажешь тоже!.. Я, царь-батюшка, не уваживаю этих дел – богатырство есть мой удел. Просто я и сам-то, можно сказать, бык отчасти. Матушка ведь моя не женщиною была, а коровой. Потому-то наверное я такой и здоровый...
Ладно. Спустилися они к самоходному аппарату да и поехали себе назад. А царь Далевлад всё никак в норму прийти не может – любопытство вишь его гложет. Вот он между делом Ваню про быка и пытает да про укрощение его чудесное выведывает...
– Да чё там, – усмехается Яван. – Мировой бык-то! Классный! Лучших, без сомнения, адских кровей – и волшебный уж непременно, только это... жалуется он на вас: тесно ему в загоне, скукотища. Вот он и зол. Да впридачу ещё и кормите его неважнецки: всё огонь да огонь... Осточертело это ему уже до чёртиков! Травки, мычит, очень хочется – вроде каких-то там витаминов ему не хватает или как... Ну, это я уже не совсем догнал…
– Сделаем, Ваня, – бодрым голосом царь отвечает.– Всё как надо устроим, не сомневайся! Сегодня же прикажу траву ему выдавать ежедня, да ворота из загона скажу чтоб не закрывали. Когда захочет, тогда пусть и выходит на арену погулять.
И о том да о сём друг с другом болтая и тем самым путь свой немало коротая, да тряся на колымаге самоходной себе кости, поехали царь с Яваном к царице в гости.



Как вражина буром пёр,да Ванёк всем нос утёр.

Приезжают они через времечко во дворец. Царь-то с виду повеселел заметно, раздухарился – внушил всёж надежду ему Яван. Незамедлительно царицу с сыновьями да дочерьми он к себе призывает, с гостем их знакомит да приговаривает: вот, мол, драгоценные мои, сыскался-де такой удалец, который вызов грифу противному бросит наконец, и не токмо в этом деле он голову свою снесёт, но, главное, царевну от гибели спасёт.
А Яван на семейство царское пытливо поглядывает да всё примечает. Царица-то Милояна дама в общем была без изъяна: высокая такая да статная, и причёска у ней аккуратная – лишь глаза чуток от слёз красные, хоть, конечно, прекрасные. Правда, боль свою она умело скрывала, виду особого не подавала, натянуто Ване улыбалася и пыталася кой-как разговор-то вести: всяку чушь никчемушную плести... Зато дочка их Приянка девушкой оказалася славною, весёлою и бойкою на удивление. Почти что взрослою уже – готовою на выданье. Сама такая стройная да шустрая, быстроглазая да остроумная, сразу видать, что вельми разумная, не какая-нибудь там дура... Ладная у неё была и фигура, и платьице яркое и дорогое, а в каштановых волосах цветочек маленький оказался вплетён, розовенький такой.
Поглядел между делом на Прияну Яван – и жалко ему её стало. Думает – не понимает она, бедная, что её ожидает... А Приянка ко всему вдобавок ещё и общительностью повышенной отличалась. Чуть побазарили они о том да о сём, пошутили, посмеялися, как она Ваню за локоточек нежно берёт, словно бы невзначай в сторонку его уводит и таку речь заводит:
– Ваня, родненький, дорогой – всё-то я прекрасно понимаю. Только виду стараюсь не подавать. Чтож тут уже поделаешь... Жить-то мне ой же как хочется, да видно судьбинушка у меня разнесчастная такая – помереть во цвете лет смертью ужасною... Одно обидно: и сама я жертвою грифа ужасного паду, и тебя впридачу погублю. Да и матушку жалко до слёз. И отца тоже. Любили ведь они меня сильно, баловали, моралью всякою мне голову не забивали. Страшно, страшно мне, Ваня!..
Тут Прияна слезу горькую с глаза смахнула, тяжко этак вздохнула, а потом руку Яванову крепко сжала и горячо ему зашептала;
– Вы, Ваня, я вижу, человек весёлый, за словом в карман не лезете. Прошу вас напоследок: родителей моих позабавьте, от мрачных мыслей их хоть ненадолго избавьте, а то я опасаюсь – их удар хватит!
Помолчал чуток Яванушка. Серьёзным даже сделался, хоть и непривычно его было таким-то зреть. А потом за плечики слабые он девушку взял, в очи карие ей посмотрел да и говорит тоном уверенным:
– Я, Приянушка, тебе торжественно обещаю, что жизни своей не пожалею, а этого мерзкого выползка пекельного одолею! И тебя от гибели спасу непременно! А об родительском настроении не беспокойся – устроим всё в лучшем виде. Не будешь ты на меня в обиде…
Повернулся, и к царскому семейству живо вернулся. Особливо царицу Милояну в оборот он взял: байки ей травит, шутит вовсю, балагурит... Только видит – не до смеха ей. Из приличия только улыбается, а душою-то мается: в глазах один лишь страх засел, а в голосе – тоска смертная. Да и вообще – слишком уж она вся инертная... Принялся тогда Яваха о своих похождениях допрежних рассказывать, чем всеобщий интерес конечно же привлёк. Всё царское семейство вкруг него расселось: и царь Далевлад, и царица, и Прияна, и все до единого их детки остатние. Даже старший сын Далевид, юноша ещё молодой, безусый, тож заявился и к прочим слушателям присоединился. С превеликим вниманием они Явана слушать стали, по ходу повествования охая, ахая, дыхание затаивая и переживая... А Яванище вскоре в кураж-то вошёл. Понесло его прямо вай! Былые свои приключения он публике препочтенной излагает, да складно же, зараза, баит и всё, значит, в лицах это дело изображает. И до того в речах стал он цветист – натурально артист нонешний, юморист... Он и про битвы возле моста, и про паука, и про льва, и про прочую адскую нечисть – всё как есть рассказал-поведал. Конечно, малёхи приврал, не без этого – ну да тож для связки сюжету... Короче, головы всем как есть задурил, от тяжких мыслей семействие отвратил, и мозги им на свой уже лад намотал на мотовило. А ведь это-то и надобно ему было.
Царь вгорячах тут Явану как врежет по плечу его каменному, а сам-то ржёт-смеётся, аж бородища трясётся.
– Правильно! – орёт он громогласно. – Всё как есть чистейшая правда! Так всё оно и было, как ты изложил! Мне недавно о том поведал министр уведомления, так что никакого тут нету сомнения. Говорил, что некий чудо-богатырь за морем недавно знатно пошурудил: в наших державных владениях львищу чудовищного угробил да разбойников лютых извёл, кои чинили там произвол... Так значит это ты-то был! Ванюша дорогой!!!
И к Ванюхе в слезах и соплях полез целоваться. Обнял парня крепко-накрепко и убеждённейшим тоном сказал:
– Не иначе как тебя сам Ра сюда послал – и как же вовремя-то! Да ещё с белого самого света!..
И царица повеселела прямо заметно: приосанилась, разрумянилась, в глазищах огромных огонёчки позажигались. Уже не такая стала, как была-то, квохлая рохля да кроткая. Красивая, подумал Ваня, тётка...
Тут вскорости и ночь наступила, а там и новый день занялся, да быстро так в хлопотах пробежал. Вот и час назначенный приближается. К полуночи, по велению Чёрного Царя, надлежит Прияну-то к Жертвенной горе отвесть и, привязав её к столбу каменному, на произвол её горькой судьбинушки там оставить… Только Яван рисковать девушкою не стал, а вот чего, озорун, удумал: попросил платье ему женское пошить, да парик подобрать покрасивше. За часика два до полуночи облачается он в девичий наряд, берёт свою верную палицу и на гору ту отправляется. Ну, с ним ещё слуг царских парочка. А как пришли, приказал Яван себя к столбу привязать этак слабенько, а палицу перед тем в расщелину невдалеке он спрятал. И остался на горище один. Слуги-то поспешно оттуда прочь ушли, лишь бы от греха куда подальше, а Ваня время стал коротать... Вот проходит таким образом час, потом ещё с полчаса... Яван у столба стоит, ждёт нетерпеливо. А время-то быстро этак летит. От делать нечего Ваня окрестности здешние обозревал и, прямо сказать, не дюже ему в местах тутошних нравилось. Как-то всё пустовато... Море бордово-винное уже приелося весьма, оторопь даже некую вызывало – ну как кровища венозная чисто, а растительность везде однообразная, небогатая: деревьев мало, всё больше кусты сухие с колючками да жиденькая трава... Скучно это всё, тошно, неинтересно. А главное, солнышка на небе нету! Не повезло со светилом здешнему свету. Ванька ведь без солнца красного совсем измаялся. Ну что это вообще за небо такое – ни одной тебе завалящей звезды! Тьфу ты! Короче, тоска зелёная понемногу на Явана напала, но делать-то нечего—не для развлечений же он сюда был поставлен… Что ни говори и как ни крути, а надо, и терпи...
И тут слышит вдруг он – затрепетал в стороне моря воздух: видно летит там кто-то огромный невероятно и зело тяжёлый... Глянул Ваня в ту сторонушку – мама родная! – оттуль птица не птица, а нечто тоже крылатое приближается; несколько разов крылищами громадными махнуло – и вот уже оно тут: подлетело да снизилось. Издаля очевидно жертву свою увидело, потому что заклекотало премерзко, а подлетев к горе, фиолетовыми крылами махнуло – ажно ветром на Ваньку пахнуло – да на землю-то прыг... Крылья свои нетопырьи за спиною сложило и на человека у столба страшным оком зыркнуло.
Посмотрел на юду вблизи Ванюха – вот так чудище, думает!.. С виду-то и действительно этот гриф красавцем писаным не казался: гадким таким он был да ужасным, и без сомнения, страшно опасным. Тулово у него было крупное, не менее чем с бычье, ну и прочее таково, значит, обличье: сам чернющий, как каменный уголь, а глаза ярким огнём горят да лапы красным светом отливают, и вдобавок в хвостовом оперении одно перо белое-пребелое сверкает... Морда же у чудища чем-то на человечью смахивала, только была его личина вся какая-то отвратная, кривая, наглая да невозможно злая... Встопорщил крылатый зверь железные свои перья, головищу приподнял и диким хохотом захохотал, а потом глазища повыпучил, оглядел свою жертву взором жадным и видимо доволен её видом остался, потому как огни в его глазницах забегали-засверкали
. Отверз клюв острый незванный гость и воскликнул радостно трескучим голосом:
– Ох и знатно же я сейчас потешуся! Хо-хо-хо-хо-хо! Цельный месяц-то я не ел, всё держался да терпел, а ужо эту-то ноченьку попирую я да попотчуюсь!.. Слышишь ли ты меня, девонька сладкая?
Тут Ванюха забился, задёргался в своих путах и голоском тонким запричитал да зажалился, к хищнику пернатому обращаючись:
– Ой да ты не ешь, не клюй меня, чудо-юдушка! Пожалей, пощади меня ради Боженьки – ведь я-то молода ещё, молодёшенька!
А грифина-то бессовестный от нетерпения бесовского аж задрожал, едва из уст жертвы моление о пощаде-то услыхал. У него с клюва слюна даже алчная закапала, на поверхность скалы утекая – превонючая зело такая.
Подвалил он к жертве своей вразвалку и вновь закрекотал прегнусаво:
– А и буду я тебя клевать-то-поклёвывать, вкусненькой твоей кровушкой упиваючись! Я ведь, девонька гладкая, как раз молоденьких-то и люблю: нежным твоим мясцом себе пузейко набью...
Яван тогда ещё тоньшим голоском к злыдню бессердечному обратился, сколько мог жалобно расхныкался, развопился:
– Ой, да всёж не ешь, не клюй меня, чудушка-юдушка! Откуплюся я от тебя великим откупом: всё что ни есть у нас в царстве злата-серебра – всё мой батюшка за меня отдаст, ради жизни моей ничего не пожалеет он!
А жестокий гад пуще прежнего ещё смеётся-ухохатывается – даже слёзы крокодильи по гнусной роже у него скатываются.
– Ой уморила, ну и уморила ты меня, девка! – заверещал он весело. – Да на кой мне твоё злато да серебро, если у меня у самого его даже куры не клюют! А зато я сейчас, красавица, тебя поклюю-то! Ох-хо-хо-хо-хо! Или ты, девица-лапа, не рада, что ты и есть сама моя награда?
Ванька тут едва в истерике не забился, и до того отчаянно он в путах своих заколотился, что чуть было до времени верви свои не порвал. И самым растонюсеньким голосочком запричитал, даже «петуха» в запале дал:
– Ой да ты сжалься надо мною, грифушка пекельный! Не терзай пожалуйста тела моего белого! И не пей ты младой моей кровушки! Ибо уж очень я боли ужасной боюся – визгом-криком я вся изойдуся! А услышат тот крик мой тата с матушкой, и умрут они от горя-кручинушки! Ради твоих прошу отца с матерью: ты меня пожалей и лучше сразу тут убей!
Но проклятый стервоорёл и на эту просьбишку нижайшую не снизошёл. Наоборот – ещё большего увеселения придали ему жертвы несчастной моления.
– Ишь чего захотела! – закаркал он, враз посуровев. – Э, не-ет, девчурочка-дурочка, шали-и-шь – уж я тебя съем-то не сразу! – и не надейся! Я тебя, сладенькая моя, вдоволь помучаю по такому-то нашему случаю. Страсть как людишек я мучить люблю!.. А ты, милая, не стесняйся – кричи себе на здоровье! Сколько есть моченьки можешь визжать-то, ведь я это ужас как уважаю! И знай наперёд: я от тебя маленькими кусочками мясико буду отщипывать: сначала с ручек, потом с ножек, потом я, деваха, глазки твои повыклюю да под конец тебя распотрошу и нутром твоим вкус потешу! Ух-ху-ху-ху!
Тут уж Ваня не стерпел более людоедского сего измывания, и покуда тварь эта в очередной раз ухохатывалась да тряслась, зажмурившись злорадно, он верёвки-то мигом пооборвал, палицу из потайного места выхватил да, подскочивши, так шандарахнул по башке мерзкую пичугу, что у той даже искры из глаз сыпанули.
– А может подавишься, пугало ты огородное, ни на что не годное?!!! – вскричал Яван громовым голосом.– Не по клюву тебе будет кус, живодёр толстопузый!
Страшным криком закричал чудовищный гриф. Ну не ожидал он видно никак, что на месте девицы малосильной богатырь появится агрессивный… И пока упырь наглый, в шоке находясь явном, громко вопил да в себя приходил, Ванька ему своей палицей перья железные все погнул да крылья широкие поперебил.Только вскоре, на удивление быстро, чернец сей углистый силы ярые для битвы с Ванею всё же отыскал; рассвирепел он и богатыря крылами ударил, с ног его даже сшибил, и ещё клювищем вострым вослед добавил, норовя убить… Дюже хотел сей недобрый урод человечка ударом одним прикончить, правда, получилось это у него не очень. Чего особенного Явану-то сделается: на нём же броня была небесная, не широкая, не тесная, а такая как надо. Хоть и бит, а не убит наш Говяда! Вот подхватывается он на ноги проворно, и пошла тут у них драка упорная. Грифина ведь тоже бронёю волшебною оказался покрыт, мало ему вреда Ванюха палицею своею причинил. И того больше: чуть времени минуло, а вражина неведомым образом повреждения, ему нанесённые, и починил. На равных с Яваном схватился!..
И всю-то ноченьку долгую не на жизнь, а на смерть они там билися, из сил уж изрядно повыбились, а ни один отступать-то не хочет: сражаются из последней моченьки... И кто бы там знал, чем бы у них эта кутерьма закончилась, только вышло вот как: Ванька, не будь дурак, от очередного крылатого удара уклонился, колобом по земле прокатился, за хвост злобную тварь схватил в пылу схватки, да и вырвал белое перо оттуда ко всем чертям. И только перо сломанное в Ваниной длани затрещало, как завыл вдруг садюга крылатый, заверещал и… прямо на глазах уменьшаться стал. Будто шар надутый он сдулся да съёжился и в мгновение ока в комочек скукожился.
Тут комок тот на месте волчком закружился, а потом -- вжик! – в ворону растрёпанную превратился. Яваха сию метаморфозу раскрыв рот лицезреет и очам своим не дюже и верит, а ворона-то – фурр! – на воздух встрепенулася, закаркав придушенно, в темень ночи метнулася – да и сгинула... Так бесславно нечистая сила поле боя рокового покинула... А перо белое в руках Ваниных как вдруг засияло, волнами света радужного как вдруг в темени заиграло, да ярким лучом вертикальным в небесную даль изошло – туда, куда ему было надо, ушло. «Вона оно что! – подумал Яван поражённо. – Не иначе как это частичка света белого была, чёртом проклятым украденная... Выходит, без света этого ворованного они, гады, этакими драными воронами оказываются. Ну и дела!..»
И хоть жалко Ване было малость, что чёрт крылатый от него удрал, но всёж возвертался он в город победителем, младой царевны героическим избавителем. А как же иначе? Иначе нельзя!.. Ну, тут триумф во всём государстве в честь грифоборца Явана, само собой, был объявлен. Неделю в городе и везде пир прямо горой, а на том пиру наш витязь – вестимо, первый герой. Опять, как и в Самаровом городке, его все подряд чествуют: слава бояру, кричат, ура, виват!.. Ванька уж и сам-то не рад – изрядно это хмельное дело ему поднадоело. Порывается он оттуда далее идти – а куда идти-то?.. Во-о!.. Как в то пекло подземное попасть, никто и не знает. Вот Ванёк себе и гуляет. А когда всёж кончился этот радостный пир, то царь Далевлад тогда опохмелился и лучших своих ведунов и ясновидящих к себе пригласил. Те и так и эдак попыталися чего-нибудь на сей счёт разведать, но точного ответа никто из них не дал – ни один колдун про вход в пекло не ведал ни шиша. Обмишурилась вся эта компания, облажалась, сошлись лишь они во мнении, что пекло – это, значит, внизу где-то место... Да-а, думает Яваха – лихо черти свою цитадель охраняют, их нахрапом-то не возьмёшь, засекретилися, ядрёна вошь…
Вот месяц, другой протекает... Далевлад по-всякому Яваху развлекает. Уже кажись все свои чудеса ему показал, а тому-то не шибко и радостно. Заскучал даже парень, говорит – солнце увидеть ему дюже хочется, и чёрного хлеба с настоящим молоком страсть как охота, да только где ж всё это богатство взять: тут ведь не родимые чай места, царская сокровищница насчёт сих-то чудес пуста.
И вот однажды сидят они всем семейством вечером во дворце, время за картишками коротают да от дневных дел отдыхают. Царь между делом и спрашивает Явана:
– А хочешь, Ваня, чудесный прибор дальновизор поглядеть? Во штука-то! Ей-ей! С его помощью я провинциями своими управляю и сведения от правителей тамошних непосредственно получаю. Изволь, покажу...
Отчегож не хотеть-то... Яван с радостью... Встали они да пошли сразу. Приходят вскоре в особую комнату, а там-то пустовато эдак: никакой мебели почитай что и нету. Далевлад тут в сторону отвернулся и тайное слово какое-то шепнул, кое не усёк и чуткий Яванов слух: только шу-шу-шу, и всё. Ваня едва моргнуть-то сподобился, смотрит – ё-моё! – половина комнаты точно пропала, а на её месте появилася комната другая, по виду совсем не такая. И видит Яван, что в той комнате некий сановник за столом роскошным сидит и в толстую книгу, нагнувшись, глядит. Как заприметил он царя, так тотчас на ножки подскочил и доклад бойким голосом застрочил. Царь доклад недолго послушал и головою кивнул – мол, хорош болтать! – да Явана пытает опять:
– Ну что, удивлён?
Тот конечно царю не отказывает – неподдельный интерес к этому диву выказывает, а царь довольным таким сделался, рад стал, что гостя потешил, в скуке серой его утешил.
– А-а! – рукою он машет.– Это, Ванюш, видимость одна! Ненастоящее изображение... Да вот смотри!
Подходит он к сановнику, столбом застывшему, загадочно улыбается и... руку сквозь него, словно сквозь место пустое, протыкает. А сановник, как ни в чём ни бывало, недвижимо стоит и на царское величество подобострастно глядит.
– Да как же это, царь-батюшка?! – не удержавшись, Яван восклицает.
– Всего-то лишь образ, Яванушка, – отвечает царь важно. – Иллюзия такая, чудесная навь. Ну, это долго будет объяснять… Сам-то оригинал за тридевять земель отселя находится, у чёрта почти на куличках, а ощущение такое, что он здеся присутствует лично, а?
Яван тут и призадумался. А как стали они назад возвертаться, он Далевлада вопросом и ошарашил:
– Слушай, – говорит, – царь-государь, а не можешь ли ты и с Чёрным Царём таким макаром связаться?
А тот вдруг как перепугался, как руками на Ваню вдруг размахался...
– Что ты! Что ты! – завопил истерично. – Лишь он сам вызывать меня может -- лично! – а мне сиё никак невозможно, и думать об этом даже не можно!
Видит Ванька – темнит чего-то царёк, не договаривает. Попытался было тогда он выведать у величества кой-чего, да только тот упёрся и на энти все расспросы не повёлся. Рот, короче, на замок, а ключ – в огород. Вот же правда урод-то!.. Ладно. Проходит времечко ещё какое-то. Прижился в городе Яван, поперезнакомился с массой народа... Парень-то не гордый, открытый, бравый, вот он везде и шляется, о том да о сём с людьми калякает, балагурит, игры молодецкие да веселухи то и дело устраивает, да девкам молодым головы дурит. Баклуши, короче, бьёт. Все прям влюбились в него. А Приянка, та уж точно – по уши...
Да только вот Ваня при ней дышит ровно. Царь Далевлад напрямую ему жениться предлагал: бери, говорит, мою Прияну, я тебе не то что дочь – царство всё передам! А Яван поблагодарил, конечно, царя за оказанную ему честь, но – нет, отказывается... Я, смеётся, не царского звания человек: я только коров могу пасти, а не людей. Не тех, мол, я кровей... А тут вскоре и пир очередной дают, уж и не важно по какой такой причине. Пир и пир. У энтих царей видать поздоровее развлечений и нету, прямо перебор с пирами всякими да гулянками. Тешат вишь себя пьянками... Наш же богатырь себе кой-чего и позамыслил. Как веселье буйное разгорелося не на шутку, он к Далевладу-то подступил да между делом его и подпоил. Рассказывает царине-гуляке хохмы всякие да разные байки, а сам винца ему в бокал и подливает. Яваха-то винишка не пьёт – он и так ить веселиться могёт, а зато величество назюзюкался сверх всякой меры да и пошёл себе сдуру-то куролесить. Дюже вишь стало повелителю весело: понёс он всякую околесицу, кубков да бокалов с дюжину поразбил, пёрышки пораспустил, ту даму за зад ущипнул, эту – ну удержу прямо царяке нету!
А Яван возьми и сказани ему в этом-то азарте: а слабо дескать тебе, великий царь, с Чёрным Царём по душам погутарить и на место его, стервеца, поставить, а то он совсем уже вишь оборзел: внаглую, падла, наезжает да грифов каких-то наглых подсылает! Много себе, гад, позволяет!..
– Это кому что ли – мне слабо?! – вскричал Далевлад раскураженно, и с места тут же подхватывается. – Да я ему... У-у-у! А ну, Ванюха, пошли! Давай-ка меня держи! Ух, у меня не заржавеет! Я ему, упырю чёрному, покажу – всё как есть про него ему выложу!
И обняв за шею Явана, на ухо ему горячо зашептал:
– Есть у меня слово тайное для экстренной связи с энтим гадом – хоть с постели его, ирода, подыму! Х-хех! У-у-у-у!
А сам Ванька за шкуру львиную куда-то тянет. Скоро пришли они, обнявшись, в тот самый залец, в котором давеча царь дальновизор Ване показывал. Царь-то с виду чисто ярой: корона скособочена, бородища всклокочена, глазёнки полыхают, а ручонки туда-сюда махают... От Явана он ладошкой отгородился, пьяным взором вперёд воззрился и чего-то неразборчиво пробормотал. И только он шепелявить-то перестал, как вдруг – думмм! – вибрация мощная в воздухе пошла, а потом откуда-то музыка на низких тонах заиграла – зловещая зело такая. И появилася у них перед глазами под аккомпанемент музыки этой страшной зала преогромная – не иначе как палата тронная... Яваха с превеликим вниманием на открывшуюся панораму глядит, удивляется и ничего не упустить старается, а сам пьяного в сиську царя за шкварник поддерживает, ибо тот на ногах едва уже стоит и из стороны в сторону шатается да упасть норовит.
А зрелище впереди открылося – действительно глаз не отвести! Всё в той зале было какое-то завораживающее, пугающее да страх навевающее: цвета и краски тёмные, мрачные, на Яванов взгляд не совсем удачные; кругом огромные колонны громоздятся, и изнутри они рубиновым светом струятся, а на потолках и стенах – барельефы выпуклые и переливы картин почти что живых, а на тех картинах драконы крылатые да змеи зубатые мастерски изображены, и впридачу к ним неких людей намалёваны были лики, испускавшие из страшных очей багровые блики... А пол сплошь плитами самосветящимися оказался покрыт, точно из каменьев драгоценных был он сложенный: так весь везде он и сверкал да лучиками блескучими поигрывал... Обстановочка, в общем, была ещё та – мрачная и смачная красота!.. В глубине же палаты этой огромной впечатляющих размеров стоял трон, словно из углей потухающих сложенный. Пока Яванка его созерцал, он светом пламенеющим весь аж мерцал. Пуст-пустёхонек. И ни единой души кругом не наблюдалось. «Куда они все там пропали?– подумал, недоумевая, Яван. – Может, напутал спьяну Далевлад, и мы не туда попали?»
И вдруг – не сказать что нежданно да негаданно, но способом весьма странным – появляется на троне том громадном ужасающий великан!.. Он не сразу весь, а как-то постепенно там проявился, будто из воздуха телом своим уплотнился. Натурально собою гигант: сажени в две высотою без малого! Лицо длинное, чуть ли не лошадиное, властное донельзя, словно из камня вырубленное – ну ни одна чёрточка не ворохнула даже на нём. Как у статуи. А на лице ни усов не видно, ни бороды – видно, бритый. И выражение такое угрюмое застыло, даже чванливое. Гордее рожи и представить себе было невозможно... Власа же у него были длинные, чёрные, как вороново крыло отливающие и до самых широких плеч ниспадающие. А глаза закрыты. Точно спит… Одёжа на великане, правда, смешная была немножко, и впрямь на ночную рубашку чем-то похожая: белоснежный этакий балахон, контрастирующий явно со смуглой кожей; впридачу и колпак белый на голове у чёрта этого был надет, так что никаких рогов во лбу заметно не было, зато перстни драгоценные на перстах его так и сияли, а руки – сильные, холёные такие – на подлокотниках спокойно лежали.
Замер Яван непроизвольно, на Чёрного Царя во все глаза глядит, а Далевлад спьяну чего-то под нос бубнит и ногами сам переступает, качается да за Яванову шкуру хватается... И тут вдруг веки у владыки ада начали неожиданно подниматься – медленно так, плавно, а Яваха как завороженный за этим наблюдал... Всё шире и шире очи, темнее ночи, раскрывалися, и вот – раскрыл Чёрный Царь глаза и на стоящих пред ним людей глянул! Яван чуть даже назад не прянул, потому что немигающий страшный взгляд ощутимо весьма обжигал.
Сама Власть, непреклонная и беспощадная, из глаз подземного владыки излучалась и искрами неземного гнева наполнялась.
– Как смел ты вызвать меня, жалкий царёк?! – низким, грозным и страшным в своём спокойствии голосом спросил Чёрный Царь.
Далевлада от этих слов чуть не хватил кондратий. Вмиг-то он протрезвел, потом холодным облился, с головы до ног весь заколотился и наверное упал бы, если бы Яваха за шкирку его не поддержал бы. А язык у него уж точно отнялся, потому как акромя мычания, ни на какие звуки он способен не оказался.
– Я могу тебя в порошок стереть, а душонку твою ничтожную в великое мучилище ввергнуть! – повысил тут голос адский царь, да так, что стёкла в окнах задребезжали. – Отвечать!!!
Не привык наш богатырь к такому крику. Порешил он в свару эту однонаправленную встрять, да инициативу в руки свои крепкие взять. И пока Далевладка икал да ртом воздух хватал, Ваня не смутился, да к пекельному царю сам обратился.
– Поравита тебе, величество! – гаркнул он голосом молодецким. – Уж ты меня извини и сурово дурака не кори, а это я-то настоял, чтобы наш царь твою милость вызвал. Страсть какая охота с тобою повидаться была! А к сему позволь представиться: Яван я, Говяда! Иду в пекло с белого света, несу тебе от тамошнего люда привет!..
Тут Яваха рассмеялся и картинно эдак поклонился царю адовому, добавив с оптимизмом:
– Я ещё немного отдохну тут, побуду, и непременно к тебе в гости прибуду. Наяву тебя тогда и повидаю. Уж извини, твоё державие, коль опоздаю!
Быстро восстал владыка ада с трона громадного, во весь свой величественный рост он выпрямился и, сверкнув чёрными очами, загремел громогласно:
– Да кто ты такой, чтобы ещё шутить здесь со мною, ничтожный червяк?!!! Ты даже понять не в силах умишком своим ограниченным, что тебя за дерзость твою ждёт!!! Жалкая и глупая мошка!..
А Яван в ответ усмехается. Не пугается он и не теряется. Даже стал от хамства царского более радым.
– Звать меня, – говорит, – Яваном Говядой, и грозить, величество, мне не надо! Я может и мошка, как ты баешь, да такая, что больно кусает, и ничего от неё, царь, не спасает! Сынки твои шибко борзые Грубовор с Хитроволом мне вот тоже эдак-то грозили, да голов своих буйных за то не сносили. И посланец твой, воронячий грифок, получил у нас от меня урок. Может статься, я и в пекло в скором времени проберусь и до самого тебя, владыка ты охрененный, доберусь! Ага!
Тишина вокруг повисла чисто гробовая. А потом вдруг – грох! – Далевладка перепуганный в обморок греманулся: выпустил его Ванята невзначай-то.
Медленно-медленно сел на своё место Чёрный Царь, подлокотники ручищами сжал, так что костяшки пальцев явственно побелели, и в Явана страшный свой взгляд вперил.
– Так это ты, жалкий человечишка, в моих владениях воду мутишь и порядки свои вредные городишь? – совершенно внешне спокойно ледяным таким тоном процедил он. – Добро-о... Ну да недолго ты, дерзкий наглец, из бунтарских щелей выползец, торжествовать-то будешь! Уж я об этом позабочусь...
И он взгляд свой стеклянный отвёл от Явана.
– А теперь – слушать мой приказ! – грознее некуда он прорявкал. – Встать, ничтожный царёк!!!
И лежавший мешком Далевлад, словно лунатик, на ноги плавно поднялся и, качаясь, вытаращенным взглядом на владыку ада уставился. Волосы с бородищею у него дыбом встали, а глаза, казалось, распахнулись шире некуда, и не мигали.
– Завтра в полночь, – чеканным голосом изрёк главный чёрт, – выставишь на Жертвенной горе сына своего старшего Далевидку! Кровью и муками сына вину свою предо мною икупишь – часть лишь вины! Исполнишь – быть тебе в царстве твоём царём! Пока. А коли нет – пеняй на себя! До свидания!.. хм!.. царь…
Всё видение после этого начало меркнуть, растворяться и блекнуть: потушились огни рубиновые трона и громадных колонн, и сами они стали прозрачными, словно призрачными. Вскоре всё это наваждение полностью исчезло, лишь какой-то миг ещё горели в дымке иллюзии пылающие очи ужасного великана, но вот и они пропали без следа, и пред глазами Явана появилась прежняя убогая комната. И едва потрясённый донельзя Далевлад пришёл немного в себя, как в изнеможении на пол он опустился и, всхлипывая и трясясь, к Явахе оборотился.
– Что ты наделал, лихая твоя голова! – накинулся он на витязя не шутя. – Да ты знаешь ли, что... что... эх, пропали мы все теперя! Сынок мой Далевидушка пропал! И душенька моя грешная впридачу!
А сам руками себя за лохмы на голове ухватил и по-бабьи почти заголосил. Только Ванюха присутствия духа не терял и как мог сокрушённого в прах царя утешал...
– Не боись, царь-батюшка, не пужайся! – обнадёживал он его с жаром. – Раньше смерти не помирай, а барахтаться продолжай! Всё как надо у нас с тобой получилось, и ничего страшного пока не случилось!
– Эх, Яван, Яван! – с упрёком воскликнул царь. – Ещё как случилось-то! Ещё как! Мы же с тобою гнев Чёрного Царя вызвали! Это что, по твоему – пустяк?! Э-э-э! Ветренный ты дуроплёт! А ну как он отряд сюда карательный пошлёт, и своих чудищ на нас нашлёт – что тогда?! А?!
– Ну и что тогда?
– А то, что нельзя нам от их рук погибать-то! Вот в чём дело-то, Ваня… Случись такая беда, то души наши на долгий-предолгий срок в пекельное мучилище попадают и силою своею аккумулированной упырей этих адских питают. Так-то вот!..
Но Яван царя особо не слушает – знай своё гнёт...
– Ты, царь-государь, малёхи охолони и непорабылемы сии в голову не бери! – ему он говорит. – С чертями хищными тягаться, чтобы за нас, за людей, с ними поквитаться – это дело моё. Я ведь того и хотел, чтобы хоть одного чёрта из пекла сюда заманить у нас получилось – так оно и случилось. Всё, батя, идёт путём: мы им нос-то ещё утрём!
Да живо царька в охапку берёт и к гостям его обратно ведёт. И словечка даже сказать ему не даёт. Приведя же правителя в залу, царице Милояне его особу препоручает, дабы она хоть немного царя от мыслей его зудящих отвлекла и в веселье общее супружника увлекла. Только какое ныне веселье! Видя что государь ихний чуток не в себе: в угрюмости тусклой пребывает и ликовать более чего-то не желает, гости понемногу дай бог ноги по дороге – все до единого и ушли. Рассказал Далевлад супружнице своей и старшему наследнику о нависшей над ними беде невозможной, после чего царица, как водится, чуть в обморок не грохнулась: за сердце рукою хвать, и ну орать да стонать; а зато Далевид – парень хоть и молодой, а пылкий зело, горячий – нисколько вроде не убоялся: превесьма он взволновался, щёки с ушами у него запылали, в глазах бойких чёртики заиграли... «Никого я не боюсь! – твёрдо он заявляет. --Хочу с силою нечистою биться да сражаться!» Яван же Далевидку отважного слушает да улыбается, потому как царевичев настрой боевой шибко ему нравится.
– Рад слышать от тебя, Далька, – восклицает он, – таковые речи хоробрые! И отговаривать тебя от борьбы я нынче не стану: нужон ты мне будешь для одного хитрого плану... Дело то трудное и, врать не буду, опасное, ну да и мы ведь с тобою не лыком чай связаны – такое покажем чертячьим посланникам, что соваться им сюда более будет не повадно!
Далевид от оказанного ему доверия довольным стал, молодой пострел, а папаня его, то услышавши, лицом ажно посерел. Ну а Ванька языком чесать продолжал и вслух вот о чём рассуждал:
– Я так полагаю, что сам Чёрный Царь сюда к нам не сунется, побоится. Готов об заклад о том биться! Это он с виду грозный такой да сурьёзный, только меня не обманешь – я их породу-то зна-а-ю. Они лишь со слабыми да с кроткими круты до блевоты, а как не на того наедут, так охоты жизнью рисковать у публики этой особой и нету. Норовят они чужими руками жару поболее загрести, али врага опасного стараются провести. Так что, смекаю я, пришлёт сюда грозный царь кого-то из холуёв своих окаянных, а тот, про меня проведав, поостережётся наобум-то переть: пока не убедится, что на горе и в самом деле царевич стоит привязанный, точно не покажется... Нам его, Далюша, обмануть как-то нужно, поэтому действовать будем дружно и адские требования соблюдём... наружно…
Ещё некоторое время поуговаривал Ваня царя, и как тот не упирался, пришлось всё же ему пойти на попятный – уломал-таки его Яван. Да и как величеству слабосильному было не согласиться, когда эта вот наглая рожа – единственная, можно сказать, была его надёжа. Без него-то дело труба: хоть прямо сейчас в пекло сигай…
Ага, ладно. Разработали они тогда детальный план, дабы всё грядущее вышло по-ихнему, как Яваха его замыслил. Договорились герои в урочном часу Дальку на горе Жертвенной к столбу крепко привязать и там его оставить, а Яваха неподалёку в кустах должон был сховаться, где ухо востро надобно было ему держать, чтобы в нужный-то момент маху не дать. Дело ведь было рискованное, филигранное: чуть что не так, обмишуришься малёхи, не устрожишь – Далькину жизнь и положишь!..
Ну вот и время назначенное на подходе... Идут они вдвоём к горе той. Яванка царевича верёвкой к столбу привязал, а сам чуток пониже спустился и в расселине за кустами укрылся. Ждут себе, пождут... Далевид у столба замшелого привязанный стоит, а Ванюха в кусточках замаскированный на стрёме сидит, бдит... Тут и полночь уже близится. Тишина вокруг прямо зловещая разлилась, лишь море едва слышно волнами сонными плещет, да вдруг сыч вдалеке заухал жутко.
И в этот миг – плюкш! – с воды звук какой-то посторонний еле чутно послышался! Смотрит Яван – появляется из морской пучины глаз. Да что там глаз – глазище, буркалище! Как бы посаженный на длинной тонкой палке. А вслед за первым буркалом и второй, такой же... Притих Яваха, замер, поелику было возможно, даже дыхание затаил, а Далька слегонца испугался и у столба своего невольно весь сжался. Ну а глазищи странные поозиралися с минуту где-то и туда да сюда поповорачивались: очевидно, убеждалися, нет ли где подвоха какого али обмана, в виде само собой Явана. А потом только —ш-ш-ш! – с шумом немалым на бережок пологий чудище подводное выползло, да какое же невиданное! Пригляделся получше Яван – хм, думает – на краба невероятного сильно гад смахивает. А страшнющий же! Величиною с большую копну: о шести ногах членистых да двух клешанинах увесистых. На концах ножищ у него крючья были загнутые, а клешни, словно серпы громадные, были вострые... Сам-то краб чёрен был, точно мокрый камень, а одна клешанина белою у него оказалася и в полумраке светящеюся. «Ага! – обрадовался Яван, в засаде своей сидючи. – То, что клешня белая, это к лучшему – ужо я тебя, дорогуша, прищучу!» А чудовище постояло-постояло, покуда с него вода потоком стекала, да вращая глазищами, к горе и потопало. Заковыляло по песку да по гальке, ногами – шур,шур,шур – шуршит, и на жертву привязанную жадно глядит. И вроде как похохатывать ещё начало.
Вот оно к горе приблизилось, по склону крутому быстро вскарабкалось, возле жертвы уселось и препротивным голосом заскрипело:
– Ух, какой молоденький, какой сочненький здесь человечечек! Хо-хо-хо-хо! А душоночка какая созревшая! Хех! А тельце какое нежное! Хе-хе-хе! Я два месяца ничего не ел, постился всё да терпел. Знатно же я сейчас попотчуюсь! Ох-хо-хо-хо-хо!
Далевид-то, хоть и был он парнем непужливым, а и то от страха весь застыл, монстыря этого вблизи видя: побледнел он, как мел, ни словечка даже вымолвить стал не в силах. Ещё бы – эдакое-то страшило к нему подступило! – Далька перед этим уродом, словно цыплёночек перед коршуном...
Ну а чудище ещё ближе придвинулось, воздух с шумом в себя потянуло и далее загнусавило:
– Ой! Ой, как пахнет! Ты, людяшок, должно быть вкуснющий – ну объядение прямо! Хо-хо-хо! Ух-ху-ху! Н-да... Только ты, козявчишка, не радуйся – я тута снедать тобою не стану. Мало ли чё! Я тебя, милок, это... с собою возьму, ага. Яд в твоё тело впрысну, и ты околодеешь, дабы сполручнее было тушку твою волочь. А у нас в пекле ты пожалеешь, что я тебя тута не замучил. Угу! Ты и представить даже не можешь, какие муки душонку твою ждут! Ух-ху-ху-ху-ху!
И опять, значит, от наглого хохота аж заходил он весь ходуном. А потом на лапах приподнялся и клешанину белую к своей жертве начал протягивать. «Ну, теперя самая пора!» – решил мгновенно Яван. И на горку-то скок-поскок, и он уже тама, возле этого хама. Да, не долго смекая, ка-ак долбанёт палицею по протянутой клешне! Так и переломил её на хрен!.. Видать, от души Ванюшенька приложился: достал уже чёртов краб его своей наглостью – насилу Ваня до дела-то дотерпел, пока в кустах-то сидел. А потом за другую клешевину Ванюха чудовище ухватил и ну держать его что было сил. Что тут началося! О-о! Крабище схваченный с перепугу заверещал отчаянно, лапищами засучил по камню... судорогой дикой потом его скорёжило... Видать, крепенько Яваново явление его огорошило. Ну а Ванька держит гада крепко, не отпускает. Подёргался тот в богатырских руках, побился и вдруг – слабеть начал очень заметно и в размерах уменьшаться принялся на глазах: эдак весь сморщился, съёжился, скукожился, а затем только чуфф – в ма-а-ленького такого крабика превратился. А из отломленной белой клешни ослепительно огненный шарик медленно выплыл. Яваха ладошку лодочкой сделал, под шарик её подвёл, а тот в ладонь-то и опустился, словно приглашение Ванино принимая.
– Погоди, кусочек белого света, не улетай. – попросил его Яванушка, улыбаясь. – Ты, брат, мне ещё пригодишься.
А сам быстро наклонился, краба, удрать было намеревавшегося, за панцырь поймал, затем как следует его тряханул, потом размахнулся, да как шмякнет паразита мелкого об скалу! И ногою сверху его придавил.
– А ну, клещ проклятый, говори: где вход в твоё упырье царство лежит? Ну-у!!! – вскричал Яван, серчая. И ногою на поганца как надавит. Только хруст зловещий пошёл.
– Погоди, богатырь, не убивай! – заверещал пискляво притиснутый крабик. – Я всё скажу! Столкуемся – только не убивай!
– Разболтался ещё здеся! – негодует ещё пуще Яван. – Говори живо, гад!
И ещё сильнее его давит.
– Вход в пекло на маленьком острове находится, – затараторил, торопясь, краб. – Чёрным у вас тот остров зовётся. Отселя в дне пути, идя на корабле. Там есть гора небольшая, а на горе – вход в пещеру имеется. Через эту-то пещеру и возможно в преисподнюю попасть... Я всё сказал! Пощади меня, Коровий сын, отпусти – я больше не буду!..
– А это не я решать ныне буду, – отвечает твёрдым голосом Яван. – Пускай белый свет твою участь решает, коего частицу ты, нечисть вороватая, украл и невесть сколько времени в плену насильном держал!
Поднимает он краба копошащегося за клешню его оставшуюся, да и подносит гадика к шарику, на ладони могучей лежавшему и искромётно эдак трещавшему. И едва только краб до белого огня дотронулся, как моментально и вспыхнул весь, точно факел. И принялся чёрт гадский гореть да пылать жарким пламенем – только чад смрадный от него пошёл. Тут он свой конец и нашёл – сгорел подчистую. Даже пепла от страшилища не осталося. А шарик сверкнул преярко и стремительно вверх вознёсся, где и исчез – стало быть воскрес, то есть возогнился, и навсегда из этих мест испарился. Яван царевича бледного от столба тут отвязывает, поздравляет его искренне с окончанием испытания, а тот рад прямо донельзя, что хоть и испугался, а всёж врагу страшному не поддался, да ещё и в живых, главное, остался. Кинулся он Ванюхе на шею и что было сил его стиснул.
– Ну, – вопит, – ты, Яван, и богатырь – этакого-то раскаряку шутя победил!
А как маленько спасённая жертва поугомонилась, то Явахе Далевид и говорит:
– Я, Вань, островок-то этот Чёрный знаю. Его все моряки стороною обходить стараются, потому как несчастливым он середь них почитается. Уж почему, и не ведаю. Гиблое место! Недалече находится отсель, так что быстро туда доплывём.
И возвращаются они с победою домой... Ну, тут конечно радость всеобщая, сумасшедшее ликование, всё такое. На Явана, как на полубога какого все уже глядят, и в его обществе непременно всяк и каждый побывать хотят. Торжества грандиозные готовят –что-то вроде триумфа охрененного. А Ваня царю говорит: нет! Хватит, мол, бражничать да пировать, пора мне-де и честь знать... кораблишко бы вот мне какой-никакой – до Чёрного острова сбегать на нём... дюже, мол, хочется! Царь же Далевлад, хоть и было у него попировать желание весьма большое, а всёж к герою отнёсся со всею душою: что только ни пожелаешь, орёт – всё сделаем!
Тут же вскорости по царскому указанию и кораблик готов – стоит-поджидает у пристани. Ванюха и заторопился – поднадоело ему здесь уже всё до чёртиков. И то сказать: природа в этих краях, богом забытых, ну никудышная, ёж её в дышло: солнца ясного на небесах нету, и вообще как-то сумрачно везде – не хватает весьма нашего свету. Да и люди – так себе в большинстве народец, моральные по-преимуществу уродцы: или холуи, или господа, или и то и другое сразу... И в головах у них ерунда набита всякая: день-деньской о лихе своём заботятся, за почестями пустыми охотятся, да барахлишко излишнее прикапливают. Как ни начнёшь о чём с ними толковать, так сплошная из них прёт чепуха: лишь сплетни одне с пересудами и есть на уме – о духовном и помысла ни у кого нету. А!.. Ну их к ляду! Грешники ведь тута, не святые – обыкновенные обитатели чистилища... Вот и весь, короче, о них сказ.
Быстро собрался Яван. Припасов в дорогу ему надавали – целую торбу. Весь почитай город его провожать высыпал, и семейство царское тоже, конечно, пришло. Царь Далевлад во главе провожающих невесёлый бредёт, царица Милояна губу кусает, глаза на мокром месте, а Приянка Явану на шею кинулась без всякой лести и разрыдалась навзрыд. Трудно она расставалась со своим спасителем, потому что влюбилася крепко в него. Один лишь царевич Далевид бодрым шагом идёт: тебя до острова, говорит, провожу – до конца до самого тебе, Ваня, я послужу...
Приобнял царь Явана напоследок нежно, почеломкался с ним трижды по обычаю православному, да и тоже всплакнул-то малость.
– Я, – всхлипывает, – в жизни своей окаянной такого человека яркого, как ты, Яван Говяда, нигде вообще не встречал... да уж пожалуй и не встречу! О тебе, друг Ваня, я всю жизню остатнюю помнить буду и образ твой светлый никогда не забуду! Признаюсь – смутил ты меня очень: выходит, иначе, чем мы, люди жить-то могут!.. Э-эх, да ладно! Ну, герой ты наш дорогой, сияр-бояр ты мой благородный – прощай, и царство наше непутёвое – не забывай! Да покажи этим чертям коварным кузькину мать – пусть знают, что есть ещё у нас кому за правду-то постоять!.. Эх, мой свет – увидимся мы с тобою ещё али нет – один лишь бог ведает...
– Ничего, царь Далевлад, – царя утешая, Яван восклицает. – Не унывай! Коли живы с тобой будем, то ещё свидимся!
И на кораблик – прыг. В пояс людям собравшимся поклонился, рукою всем помахал и что-то ещё прокричал, да только в рёве толпы бурливой никто его уже не расслышал. Вот от пристани они отчалили, и по волнам морским виноцветным корабль вдаль себе побежал.

Уважаемый читатель, мы заметили, что Вы зашли как гость. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.