Сказочка эта каламбурная
не для дурней писана
и не для дур.
А повествует сиё предание
О подвигах ратных Явана,
Богатыря славного из Расиянья,

Как чудесно раз не баба родила богатыря.

В давние-стародавние времена, когда люди на одном языке ещё говорили и зло творить не шибко любили, было на Земле нашей матушке некое царство дюже великое, Расиянием прозываемое, со столицею знаменитою Раславой-градом, и в том царстве народ православный обитал – сильный зело, богатый и радостный. О ту пору правителем у них служил царь один доброобильный по имени Правила, а жена его ликомилая величалася царицею Радимилою…
Умом и сердцем о благе народа расейского они радели и как лучше сделать ему хотели: пеклись о людях, заботились, за справедливостью в деле любом охотились, да и народ их любил, хоть поклоны им не бил, и всё-то было прекрасно да ладно, ежели бы не закавыка одна досадная: не было у них детей… Чего только царь с царицею ни делали, на какие только ухищрения целительные они ни пускалися, к каким лекарям да праве́дам ни обращалися — ан всё-то было впустую: не могли они решить задачку сию непростую.

Как Правила в грязь упал и под мрази власть попал.

Пролетели годы беззаботные, как белые птицы-лебеди в небе высоком. Хорошие то были годы, счастливые да радостные для Явана. Народ в Расиянье жил весело, дружно, свободно и богато. Тогда-то ещё богатство не так, как сейчас, понимали – не в деньгах одних его видели. Деньги-то что? Их и украсть легко ведь можно. А попробуй-ка истое богатство для себя своруй – фигушки-макушки это у тебя получится! К примеру, здоровье неслабое – превеликое ведь богатство! Дураков с этим спорить нету. А ведь не купишь его, не продашь и взаймы никому не дашь... Потом умение всякое стоящее, мастерство – ого-го ещё богатство какое! Ну а души широта, весёлость нрава да дружелюбие – бедность что ли по вашему? – Едва ли... А ум цепкий, воля крепкая, сила героя – дёшево может стоят? Хм... Наконец, духа высокого величие, истая убеждённая человечность неужто менее на весах жизни потянут, чем какое-то там злато-серебро? Это уж, ребята, точно навряд ли! А ежели кто по иному думает, то, прямо сказать, разнесчастный это человек. Да и человек ли он?..

Битва у Смородины в защиту милой Родины.

Долго ли, коротко ли ехал Яван с братами (быстро, известно, лишь сказки сказываются, а не делаются дела), а толечко заехала ихняя троица прям сказать чёрт те куда. По пути следования немало царств-государств да и просто ничьих пространств без роздыху путного они прошпарили, потому как клубочек энтот дюже непоседливым оказался, всё ходу, значит, наддавал и поесть да поспать даже толком им не давал. Наконец гонка такая азартная Явану надоела изрядно... «Да гдеж это видано, – он воскликнул, – чтобы вполне ещё живые да впридачу к тому молодые парни, словно ошпаренные, на тот свет бы устремлялися и безмозглому какому-то клубку подчинялися!» И стал он, когда появлялася в том надобность, клубочек неугомонный лавливать да в карман к себе его саживать, дабы без помех привалы можно было бы совершать, купания весёлые устраивать да с тамошними всякими обывателями разговоры интересные разговаривать. Так, не дюже торопясь, все почитай обжитые места они и миновали.

Через чёртову черту – на сторонушку на ту...

Только добрались они до моста, как Гордяй на Явана глянул, да его и спрашивает:
–Эй, Ванёк, а куда делся твой перстенёк?
Ванька хвать – нету на руке перстня Праведова! Никак, говорит, обронил его где-то – когда видно сражался, али может где-нито в домике завалялся... И братьям наказывает:
– Вы меня, братухи, здесь обождите и на ту сторону скакать не спешите! А я мигом оборочуся...
Отошёл он от моста чуть подалее, где битва с богатыркою у них была жаркая, и принялся всё подряд обшаривать. Не хотел Ваня, чтобы братовья ему в поисках помогали, потому как апосля случившегося он пентюхам этим не дюже и доверял. Так вот... Пошукал Ванюха чуток, поприглядывался, всё вроде обсмотрел – ну нету нигде дедова перстня! Начал он даже пыль дорожную ворошить, да где там – пустая затея... Взял тогда Ванюха и доспехи снятые перетряхнул. И тут вдруг слышит – дзинь! – что-то в шеломе железном звякнуло. Опрокинул он шелом живо – и что бы вы думали там было? Не, не искомый перстенёк, и не металлическая какая-нибудь заклёпка, а выкатилась Явану на ладонь... девичья небольшая серёжка! Вся такая она была золотая да изощрённо зело сработанная, а в самой ейной серёдке камешек красненький ярко поблёскивал.

Как Говяда гадов бил и порядок наводил.

И вот едет Ваня по новой местности, вокруг оглядывается и увиденному не дюже радуется. Природа здесь была необычная и для глаза расейского непривычная. Всё-то вроде так, да не так: деревья совсем другие, не нашенские, листьев плоских, как у нас, на них не видится, а все ветки толстенными власами, будто конскими хвостами, увиты. Кора же на стволах грубая да струпчатая, шершавая да бугорчатая. И трава листве тутошней под стать: ну сплошные везде конячьи хвосты да гривы. Этакое волосяное море бурливое... Лёгкий тёплый ветерок порывами на это разнотравье налетал и слегка его колыхал, будто гребешком расчёсывая. Небо же в выси было жёлтым, без солнца пригревающего и без звёзд мерцающих, хотя всё вокруг светом особым светилось и неплохо довольно виделось.
Первым делом Яван на цвета окружающие обратил внимание и нашёл их чуток мрачноватыми. А это оказалось, что тут два новых цвета были видимыми, и сиё большее, казалось, разнообразие вносило в окрестную гамму излишнюю мрачность. Светлых же оттенков в недостатке там оказалось, и даже цветы полевые, круглые, как шары, и волосами переплетённые, были по большей части не жёлтые как у нас, а багрово-красные, насыщенно-фиолетовые и ещё более тёмные эти...

И царя-то Далевлада взялся выручить Говяда.

Вот плывут себе они, плывут... Море бескрайнее вокруг, багрово-пурпурное, но не сказать чтобы особо бурное. Свеженький ветерок в самую пору с нужной стороны поддувает, и летит себе кораблик на всех парусах. Быстро по морю идут, ходчей и не надо. А Яван с капитаном бородатым разговор разговаривает, интересно вишь ему стало: что за страна впереди находится, где небо с водою-то сходится?
–О-о! – отвечает ему хрипато суровый бородач, – Тама лежит великое царство, всех приморских мест, не исключая и города нашего, государство. В трёх днях оно пути, так что недолго туда нам идти.
И далее Ване поведал, что князь Самар сему царству вено платит исправно, как то и положено удельному вассалу, бо сильнее царства этого никакого другого в их мире нету, и оно непокорных-то не жалует и таковых призывает к ответу.
– Интересно, – Яван услышанному удивляется. – Вы что же, вено данью что ли полагаете?

Как хранитель тайных врат был Явану страшно рад.

И эдак плыли они по морю тому, плыли и через день где-то до цели доплыли: показался впереди остров не шибко большой, но и не сказать, чтобы очень уж маленький... В общем, довольно-таки по величине он был порядочный, а по виду-то весьма загадочный. Сам островок гористый такой да лесистый; посерёдке крутая гора над прочими высится, вкруг неё скалы утёсные вздымаются, а у края берега кайма широкая из красноватого песка расстилается. Из большей же горы дымок чёрный курится, над лесом кое-где туман сизый клубится, и всё как-то расцвечено живописно: скалы – то голубые, то золотые, то розовые. И ещё – фиолетовый лес-то…Красивое, короче, место.
Чтож, подплывают наши, на бережок сходят. Яван с Далевидом первыми идут, а тут смотрят: из рощицы им навстречу старичок некий выходит, вроде бы как пастух, потому как поодаль козье стадо пасётся, да пара волкодавов огромных, яро лая, на них несётся. Старичок на собак прицыкнул, от мореходов их отвратил, а сам к Явану с компанией лицо поворотил и улыбнулся им радостно. Видом-то старичишка невзрачный: сухонький такой да низенький, бородища у него длинная, и весь-то он как лунь белый. А в руке – посох деревянный, суковатый весьма, неровный, до блеска ладонями отполированный.
Ну, мореплаватели бравые к старичку подходят, кланяются ему в пояс, здороваются вежливо и разговор сходу заводят: так, мол, и так, говорят, мы такие-то да такие, ищем то-то да то-то – вход в пекло, одним словом.

Как коварство за зло своё расплатилося, и чем всё потом оборотилося.

Вот идёт Ваня, неслышно к лачуге подходит и слышит, что старик-то на всю округу храпит: нехило его, видать, разморило. «Сладко тебе, подлому, – думает мстительно Ваня, – спится да почивается, никого-то твоя особа не боится видно да не опасается – а зря! – идёт к тебе расплата твоя!» Решительно Яван дверь в хату распахивает, во-внутрь, пригнувшись, заходит и Ловеярку подлого тама находит. А чего его не найти-то, когда в хибаре из всей обстановки только стул стоит, стол да деревянная кровать, на коей тёмный пастырь и изволил почивать. Спал он на овчине, в неё зарывшись, да попоною грязною с головою укрывшись – отдыхал, стало быть, гад, от трудов-то неправедных. Да видно чутко он спал-то. Не успел Ваня и шагу тама ступить, как дедок с постели скок – и на ножках уже стоит. И посошину свою из угла – хвать! Уставился он на Явана недоумённо: глаза прямо из орбит у него исторглись, бешеными стали до невозможности, а из зрачков натурально лучики стрельнули огненные.
– Ах вот, значит, каков ты удалец! – вскричал он голосом рассерженным.-- В человека обратно превратился – этож надо! Да-а! Недооценил я тебя, Яван Говяда!

Как балда Ваня в навьем обмане гулеванил.

«Опа! Кажись приехали...» – отплёвываясь от песка, Ванюха скумекал. Открывает он глаза, смотрит – а он на краю гигантского склона находится; сплошной впереди него был песок, а внизу далеко – то ли пропасть чернела глубокая, то ли в узком ущелье река. Издалека-то было не распознать – больно видать глубока. А за пропастью той, в немалом отдалении, похоже, лес зелёный виднелся. Но не это главным тутошним удивлением было – эка невидаль: пропасти да леса… А то было странным, что над головою у Явана светило некое оказалося нежданно-негаданно, всё багрово-красное такое да пышущее жаром. И почувствовал себя Ваня, как словно на полке в бане: упарился он враз. «Эх, счас бы квасу!.. – он размечтался. – А я, дебил, даже воды с собою не захватил.» Порылся он в сумке, порылся, а там и провизии даже нету: не иначе как богатыри спасённые подмели-употребили, когда ввечеру-то кутили.
Ну да ладно. Ванька не дюже на них и досадует. Надо будет, смекает он, к реке спуститься – авось да удастся водицы там напиться. И потопал он по сыпучему склону к той пропасти. А песок-то у него под ногами жёлтый-прежёлтый. И горячий же какой! Спервоначалу ему трудно пришлось, покуда босые ноги к сковородке энтой не привыкли, а потом ничё – малёхи пообвык. Семь потов с Ванюхи сошло, пока он к пропасти-то шёл.

Как Яван из сладкого капкана выкарабкивался.

Долго ли, коротко ли почивал у себя Яван, то неведомо, да только снится ему странное сновидение... Ваньша во сне сам себе удивляется: ведь дотоле-то никаких снов он не видывал, а просто-напросто вырубался напрочь, и всё. Это такая особеннось в мире навьем наблюдалася: никаких тебе ночных грёз, ибо сама жизнь в местах сих невозможных больше на грёзу воплощённую была похожа. А тут, значит, сон... И такой-то, право, чудной, ну словно бы наяву – натурально! – всё происходит… Видит себя спящий витязь в некоем месте необычном и загадочном, не таком как у Навьяны, а будто бы на белом свете где-то. Кругом него народ какой-то кучкуется в количестве немалом: и стар тут, и млад... Не только мужики с бабами, но и дети. Богатые и бедные... Кого там только нету... С удивлением каким-то умильным окрест себя Ванюша оглядывается и с превеликой радостью примечает, как все люди собравшиеся друг дружку-то привечают: один другому сердечно улыбается, кланяется соседу почтительно да крепко с ним обнимается. Нет вообще никого, кто бы там хмурым похаживал, скучал бы али других чурался. В доску просто все тут свои!..

Как наш витязь еле лез через дикий чёртов лес.

И тут вдруг будто проснулся Яван, и словно некая пелена с глаз его упала. Не сразу само собой, не в миг, и не в минуту даже, бо ещё какое-то время соображалка у Вани функционировать отказывалась, но всё же, как бы там оно ни было, а вскорости очухался он, проморгался чуток, башкою потряс, глядь – а в руках-то у него верная евоная палица! Вот так заноза, он удивляется… И самого себя с любопытством понятным рассматривает.
И что же? Сам-то он, оказывается, не где-нибудь в навном чертоге, а в чистом поле пустом стоит стоймя. Перед ним же вдалеке лес зеленеется, позади пропасть бездонная лентой чернеется, а за пропастью горы громоздятся. И ни тебе избухи нету Навихиной, ни дворца Навьяниного, ни каната туго натянутого. Ну как всё сгинуло! На теле же у Явана шкура львиная, как и прежде, накинута, а за спину перекинута сумень – вот и всё-то его имение – а в голове, понятное дело, полнейшее недоумение... Постоял, постоял там Ваня, словно в прострации некоей находясь, а потом наконец опомнился да первым делом за рожу-то себя – хвать! Ах ты ж, думает, ёжкина мать! На лице-то у него бородища отросла аж до пупа, а на главе власа – чуть не до задницы развеваются… Добро ещё, хоть не красные, а самые обыкновенные для Расиянья – соломенные, значит, как и ранее.

Битва Вани со стражами, тварями дюже ражими.

Долго ли, коротко шёл Яван – это как посмотреть. Быстро только сказка сказывается, да реальность – не сказка ведь. У нас в Рассияньи по лесочку гулять – это одно, а зато в пекле по чащобищам продираться – это, понятно, совсем иное. А ежели приплюсовать к тому ещё и «радушие» обитателей местных, да принять вдобавок во внимание путешественника нашего оголодалость, то Явановы приключения, не кривя душой, придётся точно признать экстремальными. Второго такого дурака сильно поискать надо бы было – ну, разве что в Расии где может быть…
Ох и непросто далися Явану эти два дня да две ночи – трудновато пришлось ему очень. Не обошлось, понятно, и без оказий. Было дело, его хищный камыш облепил неожиданно, коий живьём его сожрать намеревался, да только лишь сильно Ванька пострекал, и он скрозь таки прорвался. Потом стрекозы гигантские на него стаей напали с челюстями, острыми как бритвы, и живейший интерес к нему выказали – естественно, гастрономический. Ещё уроды некие крысообразные в кустах непролазных на Ваню набежали, и палица ему тогда не понадобилась, ибо пришлося мелочь эту многочисленную руками на себе давить.

Про то как Яван с Сильваном побратался, и про то как он Дар обретал.

Вновь леший Явана обнял, теперь уже по-дружески, ласково, а потом за ручку его взял, на бугорок усадил и молвил почтительно:
– Удивил ты меня, Яван-богатырь, ох и удивил…
И сызнова головою качает да одобрительно усмехается:
– Впервой ведь мне такой супротивник попадается, который, меня не победив, покорил бы меня начисто, а это по силам лишь человеку настоящему, факт!
Да по плечу Явахе как вдарит!
–Ведь я, Ваня, не просто дикий лесной человек-то! – сказал он в воодушевлении. – Я Природы земной сын, а ещё слуга её и защитник! Природа-мать силою неиссякаемой меня наполняет, а я её от жадных и злых тварей обороняю... Вот ты – не злой, Ваня! – ткнул он в грудь ему пальцем. – Это надо же, чего ты придумал! Не спасовал предо мною, не испугался, и в то же время бить да крушить меня отказался. Да-а! И в самом-то деле мы с тобою на равных! Как братья... А давай-ка и в самом деле побратаемся, друже Ваня! Меня, кстати, кличут Сильваном...

Про то как Ваня героя из чар выручал, и о том как спасённый про Коны ему вещал.

Ну, да надо было пускаться в путь – вперёд, знамо дело, не куда-нибудь… Чтож, тронулись Ваня с Сильваном, идут себе, идут, а местность-то вскоре переменилася значительно: спервоначалу степь пошла, травою не обильная, а через какое-то время и вовсе пустыня вокруг раскинулась. Совсем уж гиблое место. Так-то стало светило с неба печь – ну дышать прямо нечем! Как словно в бане на полке. Жарища везде стояла немилосердная, а укрыться-то и негде: один песок вокруг да камни, камни да песок... И часу даже не прошло, как почва эта адская до того раскалилася под ногами, что кажись по сковородке идёшь. Ну чистое же пекло, ядрёна вошь!
– Во, брат, попали! – говорит Сильвану Яван, пот горячий со лба утирая.
А тот и ответить толком не могёт: пробормотал лишь что-то неразборчиво и далее себе прёт. И до того рожа у лесовика страдальческая-то стала, что и не передать: будто бы по углям его заставили шагать. Тяжеленько лешаку пустыня та далася. Да и Ваньке, конечно, далась не легче, только он виду-то не подаёт – терпит. Зубы сцепил, а идёт. Дюже он был волевой... Протащились они вёрст с десять таким макаром – совсем худо им обоим стало. У Явана от этого жара даже мысль предательская образовалася: а не повернуть ли им в самом деле назад? Помозговал он чуток этот вариант и решительно от него отказался. Ведь расейскому парню перед трудностями всякими пасовать не пристало. А ещё помнил он крепко, что лишь по прямому пути ему сказано было идти, а кривые дороги для него были заповеданы.