Рассказывают, что повелитель правоверных Харун ар-Рашид однажды ночью испытывал сильное беспокойство. И сказал он своему везирю Джафару ибн Яхье Бармакиду: «Я сегодня ночью не сплю, и моя грудь стеснилась, и я не знаю, что делать». А его евнух, Масрур, стоял перед ним, и он засмеялся. И халиф спросил его: «Чему ты смеёшься? Смеёшься ли ты из презрения ко мне, или потому, что ты одержимый?» И Масрур отвечал: «О повелитель правоверных…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до четырехсот.
Когда же настала ночь, дополняющая до четырехсот, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Харун ар-Рашид спросил Масрура-меченосца: „Смеёшься ли ты из презрения ко мне, или потому, что ты одержимый?“ И Масрур отвечал: „Нет, клянусь Аллахом, о повелитель правоверных! Клянусь своей близостью к господину посланных, я сделал это не по своей воле. Я вышел вчера из дворца пройтись и дошёл до берега реки Тигра и увидел, что собрался народ. Я остановился и увидел человека, который смешил людей, и зовут его ибн аль-Кариби. И теперь я вспомнил его слова, и меня одолел смех, и я прошу у тебя прощенья, о повелитель правоверных“.

Рассказывают, что у повелителя правоверных Харуна ар-Рашида был сын, который достиг шестнадцати лет жизни, и жил он отвратившись от мира, шествуя по пути постников и богомольцев. И он выходил на кладбище и говорил: «Вы владели миром, но не спасло это вас, и пришли вы к могилам. О, если бы только я мог знать, что вы сказали и что было вам сказано!» [416] И он плакал плачем испуганного и устрашённого я произносил слова того, кто сказал:

Пугают меня носилки всегда и вечно,
И горько мне слышать плакальщиц рыданья.

И случилось, что его отец проезжал мимо него торжественным выездом, и его окружали везири и вельможи царства и обитатели его страны, и они увидели сына повелителя правоверных, и на теле его был кафтан из шерсти, а на голове плащ из шерсти, и одни люди говорили другим: «Этот юноша опозорил повелителя правоверных среди царей. Если бы халиф пожурил его, он наверное отступился бы от того, чем он занят».

Рассказывают также про одного из достойных, что он говорил: «Я проходил мимо школьного учителя, когда он учил детей писать, и увидел, что облик его прекрасен и он хорошо одет. И я подошёл к нему, и он встал и посадил меня рядом с собою, и я стал испытывать его в чтении, грамматике, поэзии и языке, и вижу – он совершенен во всем, что от него желательно. И тогда я сказал ему: „Да укрепит Аллах твою решимость! Ты знаешь все, что от тебя требуется!“ И потом я вёл с ним дружбу некоторое время, и каждый день обнаруживал в нем что-нибудь хорошее. И я сказал себе: „Поистине, удивительно ожидать это от учителя, который учит детей, а ведь разумные сошлись на том, что недостаёт ума у тех, кто учит детей“. И я расстался с учителем и каждые несколько дней навещал его и заходил к нему. И однажды я пришёл к этому учителю по привычке посещать его и увидел, что школа закрыта. Я спросил его соседей. И они сказали мне: „У него кто-то умер“. И тогда я подумал: „Нам следует его утешить“. И я пошёл к его воротам и постучал, и ко мне вышла невольница и спросила: „Что ты хочешь?“ – „Я хочу твоего господина“, – отвечал я.

Рассказывают также о малоумии учителей. Был один ученик в школе, и пришёл к нему знающий человек и стал его испытывать и увидел, что это законовед, грамматик, знаток языка и поэт, образованный, понятливый и приятный. И он удивился этому и оказал: «У тех, кто учит детей в школах, не бывает такого разума».
И когда он собрался уходить от учителя, тот сказал ему: «Ты мой гость сегодня вечером». И этот человек согласился быть гостем учителя, и они отправились к нему в дом. И учитель оказал ему уважение и принёс кушанье, и они поели и попили, а затем просидели за беседой до трети ночи, а после этого учитель приготовил гостю постель и удалился к себе в гарем. И гость прилёг и хотел заснуть, и вдруг в гареме поднялся крик, и гость спросил, в чем дело, и ему сказали: «С шейхом случилось великое дело, он при последнем вздохе!» – «Отведите меня к нему», – сказал гость.

Рассказывают также, что один служитель мечети не умел ни писать, ни читать, и он устраивал с людьми хитрости, и так добывал свой хлеб. И пришло ему на ум в один из дней открыть школу и учить в ней детей читать, он собрал доски и исписанные листы, и повесил их в одном месте и увеличил свой тюрбан [418] и сел у ворот школы, и люди проходили мимо него и смотрели на его тюрбан, на доски и листы, и думали, что он хороший учитель, и приводили к нему своих детей. И учитель приказывал одному: «Пиши!» И другому: «Читай!» И дети обучали друг друга. И когда этот человек однажды сидел, по обычаю, в воротах школы, он вдруг увидел женщину, подходившую издали, а в руках у неё было письмо. И тогда он сказал про себя: «Наверное, эта женщина направляется ко мне, чтобы я прочёл письмо, которое у неё! Как же мне быть, когда я не умею читать по писанному?»
И он хотел выйти, чтобы убежать от женщины, но та подошла к нему, прежде чем он успел уйти, и спросила: «Ты куда?» – «Я совершу полуденную молитву и вернусь», – ответил учитель. И женщина сказала: «Полдень далеко! Прочитай мне это письмо!»

Рассказывают, что один царь из царей вышел тайком, чтобы посмотреть, как живут его подданные, и пришёл к большому селению и вошёл туда один. А ему хотелось пить, и он остановился у ворот одного из домов этого селения и попросил воды, и к нему вышла красивая женщина с кувшином и подала ему кувшин, и царь (напился воды. И когда царь посмотрел на женщину, он впал в искушение и стал соблазнять её. А женщина знала царя, и она ввела его к себе в дом и усадила его и вынесла ему книгу и сказала: «Посмотри это, пока я приберусь и вернусь к тебе».
И царь сел и стал читать книгу и вдруг видит, – там предостережение от распутства и те муки, которые Аллах уготовал людям прелюбодеяния. И волосы на коже царя поднялись, и он раскаялся перед Аллахом великим и, кликнув женщину, отдал ей книгу и ушёл.
А муж женщины отсутствовал. И когда он пришёл, она рассказала ему о случившемся, и он смутился и сказал в душе: «Я боюсь, что у царя возникло до неё желание», и не осмеливался попирать её после этого. И так он провёл некоторое время, и женщина осведомила своих близких о том, что произошло у неё с мужем, и они привели его к царю.

Рассказывают также, что один человек из жителей Магриба путешествовал по странам и проезжал через пустыни и моря. И судьбы закинули его на один остров, где он провёл долгое время. Вернувшись в свою страну, привёз с собой перо из крыла птенца птицы рухх [419] – а этот птенец был ещё в яйце и не вышел из него в мир. И оно вмещало бурдюк воды, и говорят, что длина крыла птенца птицы рухх, когда он выходит из яйца, – тысяча саженей. И люди дивились этому перу, когда видели его. А имя того человека было Абд-ар-Рахман аль-Магриби, я известен он был под прозванием Китаец, так как он долго жил в Китае. И он рассказывал чудеса, и, между прочим, он говорил, что однажды он ехал по Китайскому морю…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Рассказывают, что у анНумана ибн аль-Мунзира, царя арабов, была дочь по имени Хинд, и она вышла в день пасхи (а это праздник христиан), чтобы причаститься в Белой церкви, и было ей одиннадцать лет жизни, и была она прекраснее всех женщин своего времени и века. А в этот день Ади ибн Зейд [420] прибыл в альХиру от Кисры к ан-Нуману с подарками и вошёл в Белую церковь, чтобы причаститься. А он был высок ростов и нежен чертами, с прекрасными глазами и блестящими щеками, и с ним были люди его племени, а с Хинд, дочерью ан-Нумана, была невольница по имени Мария, и Мария любила Ади, но только не могла к нему приблизиться.
И когда Мария увидела его в церкви, она сказала Хинд: «Посмотри аа этого юношу, он, клянусь Аллахом, прекраснее всех, кого ты видишь». – «А кто он?» – спросила Хинд. И Мария ответила: «Ади ибн Зейд». И тогда Хинд, дочь ан-Нумана, сказала: «Я боюсь, что он меня узнает, если я подойду к нему, чтобы посмотреть поближе». – «Откуда ему тебя знать, раз он никогда тебя не видел?» – сказала Мария.

Рассказывают, что Дибиль аль-Хуэаи [421] говорил: «Я сидел у ворот квартала аль-Карх, и прошла мимо меня невольница, лучше которой и стройнее станом я не видывал, и она изгибалась на ходу и, изгибаясь, пленяла смотрящих. И когда мой взор упад на неё, мною овладело искушение, и душа моя задрожала, и я почувствовал, что сердце вылетает у меня из груди, и я произнёс, намекая на неё, такой стих:

«Глаза мои слезы льют струёю,
И сон моих век стеснён тоскою».

И девушка посмотрела на меня и отвернула лицо и быстро ответила мне таким стихом:

«То мало для тех, кого призвали,
Взглянув на них, взоры глаз истомных».

Рассказывают, что Исхак, сын Ибрахима Мосульского, говорил: «Случилось так, что мне наскучило постоянно быть во дворце халифа и служить там, и я сел верхом и выехал утром, и решил объехать пустыню и прогуляться, и сказал моим слугам: „Когда придёт посланный от халифа или кто другой, скажите ему, что я с утра выехал по одному важному делу и что вы не знаете, куда я уехал“.
И потом я отправился один и объехал город, а день был жарким, и я остановился на улице, называемой аль-Харам…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Четыреста восьмая ночь.
Когда же настала четыреста восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Исхак, сын Ибрахима Мосульского, говорил:
«И когда день стал жарким, я остановился на улице, называемой аль-Харам, чтобы поискать тени от солнечного зноя, а у дома было широкое крыло, выступавшее на дорогу.

Рассказывают также, что аль-Утби говорил: «Однажды я сидел, и у меня было собрание людей образованных. И стали мы вспоминать предания о людях, и разговор наш склонился к рассказам о любящих, и всякий из нас стал что-нибудь рассказывать. А среди собравшихся был один старец, который молчал. И когда ни у кого не осталось ничего, что бы он не рассказал, этот старец молвил: „Рассказать ли вам историю, подобной которой вы никогда не слышали?“ – „Да“, – отвечали мы. И старец оказал: „Знайте, что у меня была дочь, и она любила одного юношу, и мы не знали об этом, а юноша любил певицу, а певица любила мою дочь. И однажды я пришёл в одно собрание, где был этот юноша…“
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Четыреста десятая ночь.
Когда же настала четыреста десятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что старик говорил: «И в какой-то день я пришёл в одно собрание, где были этот юноша и певица, и она произнесла такие два стиха:

Повествуют также, что аль-Касим ибн Ади рассказывал со слов одного человека из племени Бену-Тсмим, что тот говорил: «Однажды я вышел поискать заблудившуюся верблюдицу и пришёл к воде племени Бену-Тай, и увидел две толпы народа, одну около другой, и вдруг я слышу, что в одной толпе идёт такой же разговор, как и разговор людей другой толпы. И я всмотрелся и увидел в одной толпе юношу, которого испортила болезнь, и был он точно потёртый бурдюк. И когда я его рассматривал, он вдруг произнёс такие стихи:

«Зачем, зачем прекрасная не приходит —
То скупость от прекрасной или разлука?
Я заболел и всеми посещён был,
Но что же тебя с пришедшими не видел?
Была бы ты больна, я прибежал бы,
Угрозы бы меня не отдалили.

Рассказывают, что Абу-ль-Аббас аль-Мубаррад [424] говорил: «Я направился с несколькими людьми в альБерид по делу, и мы проезжали монастырь Езекииля и остановились под его сенью. И к нам подошёл человек и сказал: „В монастыре есть бесноватые и среди них бесноватый, который изрекает мудрость. Если бы вы его увидали, вы, право, подивились бы его словам“.
И мы все поднялись и вошли в монастырь и увидали человека, который сидел в комнате на кожаном ковре, и он обнажил голову и устремил взор на стену. И мы приветствовали его, и он возвратил нам приветствие, не взглянув на нас глазом. И один человек молвил: «Скажи ему стихи: когда он слышит стихи, он начинает говорить».
И я произнёс такие два стиха:

«О прекраснейший из рождённых Евой на свет людей!
Не будь тебя, не прекрасен мир, не хорош бы был!
И тот, кому показал Аллах твой светлый лик,
Получил бы вечность, седин не зная и дряхлости!»

Рассказывают, что АбуБекр ибн Мухаммед ибн аль-Анбари [425] говорил: «Я выехал из аль-Анбара, в одно из моих путешествий, в Аморию [426] в стране румов, и остановился по дороге в Монастыре Сияний, в селении поблизости от Аморви, и ко мне вышел начальник монастыря, глава монахов, которого звали Абд-аль-Масих [427], и привёл меня в монастырь, где я нашёл сорок монахов. И они почтили меня в этот вечер хорошим угощением. А наутро я уехал от них, и я видел у них великое рвение и благочестие, какого не видал у других. И я исполнил то, что было мне нужно в Амории, и вернулся потом в аль-Анбар. А когда настал следующий год, я отправился в паломничество в Мекку и, совершая обход вокруг храма, вдруг увидал Абд-аль-Масиха, монаха, который тоже совершал обход, и с ним было пять его сподвижников-монахов.
И когда я узнал его как следует, я подошёл к нему и спросил: «Ты Абд-аль-Масих-Страшащийся?» И он ответил: «Нет, я Абд-Аллах Стремящийся» [428]. И я стал целовать его седины и плакать. А потом я взял его руку и, отойдя в угол священной ограды, сказал ему: «Расскажи мне, почему ты принял ислам».

Рассказывают, что Амр ибн Масада говорил: «АбуИса, сын ар-Рашида, брат аль-Мамуяа, был влюблён в Куррат-аль-Айн, невольницу Али ибн Хишама, и она тоже была влюблена в него, но Абу-Иса таил свою страсть и не открывал её, никому не жалуясь и никого не осведомляя о своей тайне, и было это из-за его гордости и мужественности. И он стремился купить Куррат-аль-Айн у её господина всякими хитростями, но не мог этого сделать. И когда его терпение было побеждено и усилилась его страсть и он был не в силах ухитриться в деле этой девушки, Абу-Иса вошёл к аль-Мамуну в день праздника, после ухода от него людей, и сказал: „О повелитель правоверных, если бы ты испытал своих предводителей сегодня, в неожиданное для них время, ты распознал бы среди них людей благородных меж прочими и узнал бы место каждого я высоту его помыслов“. (А хотел такими словами Абу-Иса лишь достигнуть пребывания с Куррат-аль-Айн в доме её господина.) „Это мнение правильное!“ – оказал аль-Мамун. И потом он велел оснастить лодку, которую называли „Крылатая“, и ему подвели лодку, и он сел в неё с толпой своих приближённых. И первый дворец, в который он вступил, был дворец Хумейда-длинного из Туса. И они вошли к нему во дворец, в неожиданное время, и нашли его сидящим…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.