Рассказ об Ала-ад-дине Абу-ш-Шамате (ночи 262-270)

Двести шестьдесят вторая ночь
Когда же настала двести шестьдесят вторая ночь [281], она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф сказал невольнице Кут-аль-Куч «Я хочу, чтобы ты сыграла ему музыку на лютне, чудеснейшую среди всего существующего, и он бы утешился в заботе и печали». 
И невольница начала и сыграла диковинную музыку; и халиф молвил: «Что скажешь, Ала-ад-дин, о голосе этой невольницы?» — «У Зубейды голос лучше, чем у нее, но она искусница в игре на лютне, так что из-за нее ликуют каменные скалы», — ответил Ала-ад-дин. И халиф спросил: «Она тебе нравится?» — «Нравится, о повелитель правоверных», — ответил Ала-ад-дин; и халиф воскликнул: «Клянусь жизнью моей головы и могилой моих дедов, она подарок тебе от меня — и она и ее невольницы». 
И Ала-ад-дин подумал, что халиф шутит с ним, а наутро халиф вошел к своей невольнице Кут-аль-Кулуб и сказал ей: «Я подарил тебя Ала-ад-дину»; и она обрадовалась этому, так как видела Ала-ад-дина и полюбила его. 
Потом халиф перешел из дворцового помещения в диван и, призвав носильщиков, сказал им: «Перенесите пожитки Кут-аль-Кулуб в дом Ала-ад-дина и посадите ее в носилки вместе с ее невольницами»; и они перевезли ее с невольницами и пожитками в дом Ала-ад-дина и привели ее во дворец, а халиф просидел в помещении суда до конца дня, и затем диван разошелся, и он ушел к себе во дворец. 
Вот что было с халифом; что же касается Кут-альКулуб, то, войдя во дворец Ала-ад-дина со своими невольницами (а их было сорок невольниц, кроме евнухов), она сказала двум евнухам: «Один из вас сядет на скамеечку справа от ворот, а другой сядет на скамеечку слева, и когда придет Ала-ад-дин, поцелуйте ему руки и скажите ему: «Наша госпожа, Кут-аль-Кулуб, просит тебя во дворец. Халиф подарил ее тебе вместе с ее невольницами». 
И евнухи ответили: «Слушаем и повинуемся!» — и сделали гак, как она им велела. И когда Ала-ад-дин пришел, он увидел двух евнухов халифа, которые сидели у ворот. 
И он нашел это диковинным и сказал про себя: «Может быть, это не мой дом? А иначе в чем же дело?» И евнухи, увидя его, поднялись и поцеловали ему руки и сказали: «Мы люди халифа, невольники Кут-аль-Кулуб. Она приветствует тебя и говорит тебе, что халиф подарил ее тебе вместе с ее невольницами. И она просит тебя к себе». — «Скажите ей: «Добро пожаловать тебе, но только, пока ты у него, он не войдет во дворец, в котором ты находишься, так как то, что принадлежит господину, не годится для слуг», — отвечал Ала-ад-дин, — и спросите ее: «Как велики были твои расходы у халифа каждый день». 
И евнухи пошли к ней и спросили ее об этом, и она сказала: «Каждый день сто динаров». И Ала-ад-дин подумал про себя: «Не было мне нужды, чтобы халиф дарил мне Кут-аль-Кулуб и я тратил бы на нее такие деньги, но, однако, тут не ухитришься». И Кут-аль-Кулуб провела у него несколько дней, и он выдавал ей каждый день сто динаров. И в один из дней Ала-ад-дин не явился в диван, и халиф сказал: «О везирь Джафар, я подарил Кут-альКулуб Ала-ад-дину лишь для того, чтобы она его утешала в потере жены; почему же он удалился от нас?» — «О повелитель правоверных, — отвечал везирь, — правду сказал сказавший: кто встретит любимых, забудет друзей». И халиф молвил: «Может быть, его отсутствию есть оправдание. Мы навестим его». 
А за несколько дней до этого Ала-ад-дин сказал везирю: «Я пожаловался халифу, что чувствую печаль по моей жене Зубейде-лютнистке, и он подарил мне Кут-альКулуб». — «Если бы халиф не любил тебя, он бы тебе ее не подарил, — сказал везирь. — А ты уже входил к ней, о Ала-ад-дин?» — «Нет, клянусь Аллахом, я еще не входил к ней», — ответил Ала-ад-дин; и везирь спросил: «Почему Это?» А Ала-ад-дин молвил: «То, что годится господину, не годится для слуг». 
Потом халиф и Джафар перерядились и пошли навестить Ала-ад-дина, и шли до тех пор, пока не пришли к нему. 
И Ала-ад-дин узнал их и, поднявшись, поцеловал халифу руки; халиф, увидя его, обнаружил в нем признаки печали и сказал; «О Ала-ад-дин, какова причина печали, что охватила тебя? Разве ты еще не входил к Кут-альКулуб?» — «О повелитель правоверных, — ответил Алаад-дин, — что годится господину, не годится для слуг, и я до сих пор не входил к ней и не отличаю в ней длины от ширины. Избавь же меня от нее!» — «Я желаю с ней повидаться и спросить ее о ее положении», — сказал халиф. И Ала-аддин ответил: «Слушаю и повинуюсь, о повелитель правоверных!» И халиф вошел к Кут-аль-Кулуб...» 
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести шестьдесят третья ночь
Когда же настала двести шестьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф вошел к Кут-аль-Кулуб, и, увидав его, она поднялась и поцеловала перед ним землю. «Входил к тебе Алаад-дин?» — спросил ее халиф; и она ответила: «Нет, о повелитель правоверных. Я послала просить его, чтобы он вошел, но он не согласился». 
И халиф велел ей возвратиться во дворец и сказал Ала-ад-дину: «Не удаляйся от нас!» 
И потом халиф отправился к себе домой, а Ала-ад-дин проспал эту ночь, а утром он сел на коня и отправился в диван и занял место главы шестидесяти. 
А халиф велел своему казначею выдать везирю Джафару десять тысяч динаров; и казначей дал ему это количество денег, и халиф сказал Джафару: «Поручаю тебе сходить на рынок невольниц и купить Ала-ад-дину невольницу на эти десять тысяч динаров». И Джафар последовал приказу халифа и вышел и, взяв с собою Ала-ад-дина, пошел с ним на рынок невольниц. 
И случилось, что в этот день вали Багдада, назначенный халифом (а звали его эмир Халид), пошел на рынок, чтобы купить невольницу для своего сына, и причиной этого было вот что. У вали была жена по имени Хатун, и ему достался от нее сын, безобразный видом, которого звали Хабазлам Баззаза. И он достиг возраста двадцати лет и еще не умел ездить на коне, а его отец был смельчак, неприступный владыка, и ездил на конях, и погружался в море ночного боя. 
И однажды ночью Хабазлам Баззаза спал и осквернился, и он рассказал об этом своей матери; и та обрадовалась и сообщила об этом его отцу и сказала: «Я хочу, чтобы мы его женили: он стал годен для брака». — «Он безобразен видом, дурно пахнет, грязен и дик, и его не примет ни одна женщина», — ответил отец Хабазлама; и мать его сказала: «Мы купим ему невольницу». 
И по велению, предопределенному Аллахом великим, в тот день, когда пошли на рынок везирь и Ала-ад-дин, туда потел и эмир Халид, вали, со своим сыном Хабазламом Баззазой; и когда они были на рынке, вдруг появилась с одним из посредников невольница — красивая, прелестная, стройная и соразмерная, и везирь сказал: «О посредник, предложи за нее тысячу динаров!» 
И посредник прошел с нею мимо вали, и Хабазлам Баззаза посмотрел на нее взглядом, оставившим после себя тысячу вздохов, и любовь к ней овладела им. «О батюшка, — сказал он, — купи мне эту невольницу». И посредник стал зазывать, а вали спросил, как зовут девушку; и она отвечала: «Мое имя Ясмин». — «О дитя мое, — сказал ему отец, — если она тебе нравится, набавляй цену». — «О посредник, какова твоя цена?» — спросил он. «Тысяча динаров», — отвечал посредник. «С меня тысяча динаров и динар», — сказал юноша. А когда очередь дошла до Ала-ад-дина, тот предложил за девушку две тысячи, и всякий раз, как юноша, сын вали, набавлял цену на динар, Ала-ад-дин прибавлял тысячу динаров. 
И сын вали рассердился и спросил: «О посредник, кто набавляет против меня цену за эту девушку?» И посредник ответил: «Везирь Джафар хочет купить ее для Алаад-дина Абу-ш-Шамата». 
И Ала-ад-дин предложил за невольницу десять тысяч динаров, и хозяин уступил ему девушку и получил за нее деньги; и Ала-ад-дин взял невольницу и сказал ей: «Я освобождаю тебя ради лика Аллаха великого», — и затем он написал свой брачный договор с нею и отправился домой. 
И посредник вернулся с платой за посредничество, и сын вали позвал его и спросил: «Где невольница?» — «Ее купил Ала-ад-дин за десять тысяч динаров, и он освободил ее и написал свой договор с нею», — отвечал посредник. И юноша огорчился, и печаль его увеличилась, и он вернулся домой больным от любви к ней, и бросился на постель, и расстался с пищей, и его любовь и страсть усилились. 
И, увидев, что он заболел, мать его спросила: «Сохрани тебя Аллах, о дитя мое, какова причина твоей болезни?» — «Купи мне Ясмин, о матушка», — ответил он; и его мать сказала: «Когда пройдет человек с цветами, я куплю тебе корзинку жасмину». — «Это не тот жасмин, который нюхают, это невольница по имени Ясмин, которую мне не купил отец!» — воскликнул юноша. И его мать спросила мужа: «Почему ты не купил ему эту невольницу?» — «Что годится господину, не годится для слуг. И у меня нет власти взять ее: ее купит не кто иной, как Ала-ад-дин, глава шестидесяти», — ответил вали. 
И болезнь юноши усилилась, так что он перестал спать и расстался с пищей. И его мать повязалась повязками печали. 
И когда она сидела в своем доме, горюя из-за сына, вдруг вошла к ней одна старуха, которую звали «мать Ахмед Камакима-вора». А этот вор просверлил средние стены, и карабкался на верхние стены, и похищал сурьму с глаз, и эти мерзкие качества были у него с самого начала; а потом его сделали начальником стражи, и он украл вещь и попался с нею, и вали напал на него и захватил его и доставил к халифу. 
И халиф велел убить его на поляне крови, но Ахмед прибегнул к защите везиря (а ходатайство везиря перед халифом не отвергалось), и везирь заступился за него. И халиф спросил: «Как ты заступаешься за бедствие, которое вредит людям?» — «О повелитель правоверных, — сказал везирь, — заключи его в тюрьму. Тот, кто построил тюрьму, был мудрец, так как тюрьма-могила для живых и радость для врагов». 
И халиф велел наложить на Ахмеда цепи и написать на его цепях: «Навеки, до смерти, и он будет раскован лишь на скамье обмывальщика» [282] и Ахмеда посадили, закованного, в тюрьму. 
А его мать была вхожа в дом эмира Халида, вали, и заходила к своему сыну в тюрьму и говорила ему: «Не говорила ли я тебе: «Отступись от запретного!» А он отвечал ей: «Это предопределил мне Аллах, но когда ты, о матушка, пойдешь к жене вали, пусть она заступится за меня перед ним». 
И когда старуха вошла к жене вали, она увидела, что та повязана повязками печали, и спросила: «О чем ты печалишься?» — «О гибели моего сына Хабазлама Баззазы», — ответила жена вали. «Сохрани Аллах твоего сына! А что с ним случилось?» — спросила старуха, и жена вали рассказала ей всю историю, и старуха спросила: «Что ты скажешь о том, кто сыграет шутку, в которой будет спасение твоего сына?» — «А что ты сделаешь?» — спросила жена вали; и старуха сказала: «У меня есть сын по имени Ахмед Камаким-вор, и он сидит закованный в тюрьме, и на цепях у него написано: «Навеки, до смерти». Встань и надень лучшее, что у тебя есть, и украсься самыми лучшими украшениями, и встреть своего мужа весело и приветливо, а когда он потребует от тебя того, что требуют мужчины от женщин, откажи ему и не давай этого сделать и скажи: «О диво Аллаха! Когда мужчине есть нужда до жены, он пристает к ней, пока не удовлетворит нужду с нею, а когда жене что-нибудь нужно от мужа, он не исполняет этого». И муж спросит тебя: «А что тебе нужно?» А ты скажи: «Сначала поклянись мне»; и когда он тебе поклянется жизнью своей головы и Аллахом, скажи ему: «Поклянись разводом со мною», — и не соглашайся, пока он не поклянется тебе разводом; а когда он поклянется тебе разводом, скажи ему: «У тебя в тюрьме заключен один начальник по имени Ахмед Камаким, и у него есть бедная мать, и она упала передо мной ниц и направила меня к тебе и сказала: «Пусть вали заступится за него перед халифом, чтобы халиф простил его, и ему бы досталась награда». И мать Хабазлама ответила ей: 
«Слушаю и повинуюсь!» И когда вали вошел к своей жене...» 
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести шестьдесят четвертая ночь
Когда же настала двести шестьдесят четвертая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда вали вошел к своей жене, она сказала ему все это, и он поклялся ей разводом, и тогда она позволила ему, и он провел подле нее ночь, а когда наступило утро, вали омылся и, совершив утреннюю молитву, пришел в тюрьму и сказал: «О Ахмед Камаким, о вор, раскаиваешься ли ты в том, что сделал?» — «Я раскаялся перед Аллахом и отступился и прошу сердцем и языком прощения у Аллаха», — ответил Ахмед. И вали выпустил его из тюрьмы и взял его с собой в диван, закованного в цепи. 
И он подошел к халифу и поцеловал перед ним землю, и халиф спросил: «О эмир Халид, чего ты просишь?» И вали поставил Ахмеда Камакима, который шел в цепях, перед халифом, и халиф спросил: «О Камаким, ты до сих пор жив?» — «О повелитель правоверных, — ответил Ахмед, — жизнь несчастного медлительна»; и халиф молвил: «О эмир Халид, зачем ты его привел сюда?» — «У него бедная, одинокая мать, у которой никого нет, кроме него, — ответил эмир, — и она пала ниц перед твоим рабом, чтобы он походатайствовал у тебя, о повелитель правоверных, и ты бы освободил от цепей ее сына. Он раскается в том, что было, и ты сделаешь его начальником стражи, как прежде». — «Ты раскаялся в том, что было?» — спросил халиф Ахмеда Камакима; и тот ответил: «Я раскаялся перед Аллахом, о повелитель правоверных»; и тогда халиф велел привести кузнеца и расковать цепи Ахмеда на скамье обмывальщика. 
Он сделал Ахмеда начальником стражи и наказал ему хорошо вести себя и поступать прямо, и Ахмед поцеловал халифу руки и вышел с одеждой начальника стражи, и про него прокричали о том, что он начальник. И он пробыл некоторое время в своей должности, а потом его мать пришла к жене вали, и та сказала ей: «Слава Аллаху, который освободил твоего сына из тюрьмы здоровым и благополучным! Почему же ты не говоришь ему, чтобы он что-нибудь устроил и привел бы невольницу Ясмин к моему сыну Хабазламу Баззазе?» — «Я скажу ему», — ответила старуха и, уйдя от нее, пришла к своему сыну. И она нашла его пьяным и сказала: «О дитя мое, причина того, чтобы ты освободился из тюрьмы, только в жене вали, и она хочет от тебя, чтобы ты что-нибудь для нее устроил и убил бы Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата и привел бы невольницу Ясмин к ее сыну Хабазламу Баззазе». — «Это легче всего, что бывает, — ответил Ахмед. — Я обязательно устрою что-нибудь сегодня ночью». 
А эта ночь была первой ночью месяца, и у халифа был обычай проводить ее подле госпожи Зубейды [283] по случаю освобождения невольницы, или невольника, или чего-нибудь подобного этому, и еще у халифа был обычай снимать царское платье и оставлять четки и кортик и перстень власти и класть все это на престол в приемной комнате. 
А у халифа был золотой светильник с тремя драгоценными камнями, нанизанными на золотую цепочку, и этот светильник был халифу дорог. И халиф поставил евнухов сторожить одежду и светильник и остальные вещи и вошел в комнату госпожи Зуббядм. 
А Ахмед Камаким-вор выждал, пока пришла полночь, и засияла звезда Канопус, и твари заснули, и творец опустил на них покрывало, а затем он обнажил меч и взял его в правую руку, а в левую взял крюк и, подойдя к приемной комнате халифа, взял веревочную лестницу, Закинул крюк на стену приемной комнаты, взобрался по лестнице на крышу, и поднял подъемную доску над комнатой, и спустился туда. 
И он нашел евнухов спящими и, одурманив их, взял одежду халифа, четки, кортик, платок, перстень и светильник, на котором были камни, и вышел через то место, откуда вошел, и отправился к дому Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата. А Ала-ад-дин в эту ночь был занят свадьбою с девушкой, и он вошел к ней, и она ушла от него беременной. 
И Ахмед Камаким-вор спустился в комнату Ала-аддина и, выломав мраморную доску в нижней части комнаты, выкопал под ней яму и положил туда часть вещей, а часть оставил у себя. Потом он заделал мраморную доску, как было, и вышел через то место, откуда вошел, говоря про себя: «Я сяду и напьюсь, и поставлю светильник перед собой, и буду пить чашу при его свете». 
И потом он отправился домой, а когда наступило утро, халиф вошел в приемную комнату и увидел, что евнухи одурманены, и разбудил их и протянул руку, но не нашел ни одежды, ни перстня, ни четок, ни кортика, ни платка, ни светильника. 
И халиф разгневался из-за этого великим гневом и надел одежду ярости (а это была красная одежда), и сел в диване; и везирь подошел и поцеловал перед ним землю и сказал: «Да избавит Аллах от зла повелителя правоверных!» И халиф воскликнул: «О везирь, зло велико». — «Что произошло?» — спросил везирь; и халиф рассказал ему обо всем, что случилось. И вдруг подъехал вали, и у его стремени был Ахмед Камаким-вор. 
И вали нашел халифа в великом гневе, а халиф, увидев вали, спросил его: «О эмир Халид, как дела в Багдаде?» — «Все благополучно и безопасно», — отвечал вали. «Ты лжешь», — сказал халиф; и вали спросил: «Почему, о повелитель правоверных?» И халиф рассказал ему, что случилось, и молвил: «Ты обязан принести мне все Это!» — «О повелитель правоверных, — сказал вали, — червяки в уксусе оттуда происходят и там остаются и я чужой никак не может забраться в это место». — «Если ты не принесешь мне эти вещи, я убью тебя», — сказал халиф; и вали молвил: «Прежде чем убивать меня, убей Ахмеда Камакима-вора, так как никто не знает воров и обманщиков, кроме начальника стражи». 
И Ахмед Камаким поднялся и сказал халифу: «Заступись за меня перед вали, и я отвечаю тебе за того, кто украл, и буду выискивать его след, пока не узнаю, кто он. Но только дай мне двух судей и двух свидетелей: тот, кто сделал это дело, не боится ни тебя, ни вали, ни кого-нибудь другого». — «Тебе будет то, что ты просишь, — сказал халиф, — но только первый обыск будет в моем дворце, а потом во дворце везиря и во дворце главы шестидесяти». — «Ты прав, о повелитель правоверных, может быть окажется, что тот, кто сотворил эту проделку, воспитался во дворце повелителя правоверных или во дворце кого-нибудь из его приближенных», — сказал Ахмед Камаким. И халиф воскликнул: «Клянусь жизнью моей головы, всякий, у кого объявятся эти вещи, будет обязательно убит, хотя бы это был мой сын!» 
И затем Ахмед Камаким взял то, что он хотел, и получил грамоту на право врываться в дома и обыскивать их. 
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести шестьдесят пятая ночь
Когда же настала двести шестьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Ахмед Камаким взял то, что он хотел, и получил фирман на право врываться в дома и обыскивать их. И он пошел, держа в руках трость, треть которой была из бронзы, треть из меди и треть из железа, и обыскал дворец халифа и дворец везиря Джафара и обходил дома царедворцев и привратников, пока не прошел мимо дома Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата. 
И, услышав шум перед домом, Ала-ад-дин поднялся от Ясмин, своей жены, и вышел, и, открыв ворота, увидел вали в большом смущении. «В чем дело, о эмир Халид?» — спросил он; вали рассказал ему все дело, и Ала-ад-дин сказал: «Входите в дом и обыщите его». Но вали воскликнул: «Прости, господин! Ты верный, и не бывать тому, чтобы верный оказался обманщиком». — «Обыскать мой дом необходимо», — сказал Ала-ад-дин. И вали вошел с судьями и свидетелями, и тогда Ахмед Камаким пошел в нижнюю часть комнаты и, подойдя к мраморной плите, под которой он зарыл вещи, нарочно опустил на плиту трость. И плита разбилась, и вдруг увидели, что под нею что-то светится, и начальник воскликнул: «Во имя Аллаха! Как захочет Аллах! По благословению нашего прихода, нам открылось сокровище. Вот я спущусь к этому кладу и посмотрю, что там есть». 
И судья со свидетелями посмотрели в это место и нашли все вещи полностью и написали бумажку, в которой стояло, что они нашли вещи в доме Ала-ад-дина, и приложили к этой бумажке свою печать. 
И Ала-ад-дина приказали схватить, и сняли у него с головы тюрбан, и все его имущество и достояние записали в опись, и Ахмед Камаким схватил невольницу Ясмин (а она была беременна от Ала-ад-дина) и отдал ее своей матери и сказал: «Передай ее Хатун, жене вали». 
И старуха взяла Ясмин и привела ее к жене вали. И когда Хабазлам Баззаза увидел ее, к нему снова пришло здоровье, и он в тот же час и минуту встал и сильно обрадовался. 
И он приблизился к девушке, но она вытащила из-за пояса кинжал и сказала: «Отдались от меня, или я тебя убью и убью себя!» 
И мать его Хатун воскликнула: «О распутница, дай моему сыну достигнуть с тобою желаемого!» А Ясмин сказала: «О сука, какое вероучение позволяет женщине выйти замуж за двоих и кто допустит собак войти в жилище львов?» 
И страсть юноши еще увеличилась, и он так ослаб от любви и волнения, что расстался с едой и слег на подушки; и тогда жена вали сказала Ясмин: «О распутница, как это ты заставляешь меня печалиться о моем сыне? Тебя непременно надо помучить, а что до Ала-ад-дина, то его обязательно повесят». — «Я умру и буду любить его», — воскликнула невольница. И тогда жена вали сняла с нее бывшие на ней драгоценности и шелковые одежды и одела ее в парусиновые штаны и волосяную рубашку и поселила на кухне, сделав ее одной из девушек-прислужниц. 
«В наказанье ты будешь колоть дрова, чистить овощи и подкладывать огонь под горшки», — сказала она; и Ясмин ответила: «Я согласна на всякую пытку и работу, но не согласна видеть твоего сына». И Аллах смягчил к вей сердца невольниц, и они стали исполнять за нее работу на кухне. 
Вот что было с Ясмин. Что же касается Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата, то его взяли с вещами халифа и повели, и вели до тех пор, пока не дошли с ним до дивана. 
И халиф сидел на престоле и вдруг видит, что они ведут Ала-ад-дина, и с ним те вещи. «Где вы их нашли?» — спросил халиф; и ему сказали: «Посреди дома Ала-аддина Абу-ш-Шамата». 
И халиф пропитался гневом и взял вещи, но не нашел среди них светильника. И он спросил: «О Ала-ад-дин, где светильник?» И Ала-ад-дин отвечал: «Я не крал, и не знаю, и не видел, и нет у меня об этом сведений». И халиф воскликнул: «Как, обманщик, я приближаю тебя к себе, а ты меня от себя отдаляешь, и я тебе доверяю, а ты меня обманываешь»? И затем он велел его повесить. 
И вали вышел, а глашатай кричал об Ала-ад-дине: «Вот возмездие, и наименьшее возмездие, тем, кто обманывает прямоидущих халифов!» И люди собрались около виселицы. 
Вот что было с Ала-ад-дином. Что же касается Ахмедаад-Данафа, старшего над Ала-ад-дином, то он сидел со своими приспешниками в саду; и пока они сидели, наслаждаясь и радуясь, вдруг вошел к ним один человек — водонос из водоносов, которые в диване, и поцеловал Ахмеду-ад-Данафу руку и сказал: «О начальник Ахмед-адДанаф, ты сидишь и веселишься, а беда у тебя под ногами, но ты не знаешь, что произошло». — «В чем дело?» — спросил Ахмед-ад-Данаф; и водонос сказал: «Твоего сына по обету Аллаху, Ала-ад-дина, повели на виселицу». — «Какая будет у тебя хитрость, о Хасан Шуман?» — спросил Ахмед-ад-Данаф; и Хасан сказал: «Ала-ад-дин невиновен в этом деле, и это проделки какого-нибудь врага». — «Что, по-твоему, делать?» — спросил Ахмед-ад-Данаф. «Спасение его лежит на нас, если захочет владыка», — ответил Хасан; а затем Хасан Шуман пошел в тюрьму и сказал тюремщику: «Выдай нам кого-нибудь, кто заслуживает смерти». И тюремщик выдал ему одного человека, более всех тварей похожего на Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата, и Хасан закрыл ему голову, и Ахмед-ад-Данаф повел его между собою и Али-Зейбаком, каирцем. 
А Ала-ад-дина повели, чтобы повесить; и тут Ахмед-адДанаф подошел к палачу и наступил ногою ему на ногу, и палач сказал ему: «Дай мне место, чтобы я мог сделать свое дело!»; а Ахмед-ад-Данаф молвил: «О проклятый, возьми этого человека и повесь его вместо Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата: он несправедливо обижен, и мы выкупим Исмаила барашком» [284]. 
И палач взял того человека и повесил его вместо Алаад-дина, а потом Ахмед-ад-Данаф и Али-Зейбак, каирец, взяли Ала-ад-дина и отвели в комнату Ахмеда-ад-Данафа. 
И когда они вошли, Ала-ад-дин сказал: «Да воздаст тебе Аллах благом, о старший!» И Ахмед спросил его: «О Ала-ад-дин, что это за дело ты сделал?..» 
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести шестьдесят шестая ночь
Когда же настала двести шестьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Ахмед-ад-Данаф спросил Ала-ад-дина: «Что это за дело ты сделал? Аллах да помилует сказавшего: того, кто тебе доверился, не обманывай, даже если ты обманщик. Халиф дал тебе у себя власть и назвал тебя верным и надежным, почему же ты поступаешь с ним так и берешь его вещи?» — «Клянусь величайшим именем Аллаха, о старший, — воскликнул Ала-ад-дин, — это не моя проделка, и я в ней неповинен и не знаю, кто это сделал!» — «Это дело сделал не кто иной, как явный враг, — сказал Ахмед-ад-Данаф, — и кто это сделал, тому воздается за это. Но тебе, Ала-ад-дин, нельзя больше пребывать в Багдаде: с царями не враждуют, о дитя мое; и кого ищут цари — о, как долги для того тягостны!» — «Куда я пойду, о старший?» — спросил Ала-ад-дин; и Ахмед-ад-Данаф молвил: «Я доставлю тебя в аль-Искандарию [285] — это город благословенный, и подступы к нему зеленые, и жизнь там приятная». И Ала-ад-дин отвечал: «Слушаю и повинуюсь, о старший!» И тогда Ахмед-ад-Данаф сказал Хасану Шуману: «Будь настороже, и когда халиф спросит обо мне, скажи ему: он уехал объезжать земли». 
После этого Ахмед взял Ала-ад-дина и вышел из Багдада, и они шли до тех пор, пока не достигли виноградников и садов. И они увидели двух евреев из откупщиков халифа, которые ехали верхом на мулах, и Ахмед-ад-Данаф сказал евреям: «Давайте плату за охрану». — «За что мы будем давать тебе плату?» — спросили евреи; и Ахмед сказал: «Я сторож в этой долине». И каждый из евреев дал ему сто динаров, а после этого Ахмед-ад-Данаф убил их и, взяв мулов, сел на одного, и Ала-ад-дин тоже сел на мула. 
И они поехали в город Айяс [286] и отвели мулов в хан и проспали там ночь, а когда настало утро, Ала-ад-дин продал своего мула и поручил мула Ахмеда-ад-Данафа привратнику; и они взошли на корабль в гавани Айяса и достигли аль-Искандарии. 
И Ахмед-ад-Данаф с Ала-ад-дином вышли и пошли по рынку — и вдруг слышат: посредник предлагает лавку с комнатой внутри за девятьсот пятьдесят динаров. 
«Даю тысячу», — сказал тогда Ала-ад-дин, и продавец уступил ему (а лавка принадлежала казне); и Ала-аддин получил ключи, и отпер лавку, и отпер комнату, и оказалось, что она устлана коврами и подушками, и он увидел там кладовую, где были паруса, мачты, канаты, сундуки и мешки, наполненные скорлупками и раковинами, стремена, топоры, дубины, ножи, ножницы и другие вещи, так как владелец лавки был старьевщиком. 
И Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат сел в лавке, и Ахмед-адДанаф сказал ему: «О дитя мое, лавка и комната и то, что в ней есть, стали твоим достоянием. Сиди же в ней, покупай и продавай — и не сомневайся, ибо Аллах великий благословил торговлю». 
И Ахмед-ад-Данаф оставался у Ала-ад-дина три дня, а на четвертый день он простился с ним и сказал: «Живи Здесь, пока я съезжу и вернусь к тебе с вестью от халифа о пощаде и высмотрю, кто проделал с тобой такую штуку». 
И потом Ахмед-ад-Данаф отправился в путь и, достигнув Айяса, взял своего мула из хана и поехал в Багдад. И он встретился там с Хасаном Шуманом и его приспешниками и сказал: «О Хасан, халиф спрашивал обо мне?» И Хасан отвечал: «Нет, и мысль о тебе не приходила ему на ум». И Ахмед-ад-Данаф остался служить халифу и стал разведывать новости. И он увидел, что халиф обратился в один из дней к везирю Джафару и сказал ему: «Посмотри, о везирь, какое дело сделал со мной Ала-аддин». И везирь ответил ему: «О повелитель правоверных, ты воздал ему за Это повешением, и возмездие ему то, что его постигло». — «О везирь, я хочу выйти и посмотреть на него, повешенного», — сказал халиф; и везирь молвил: «Делай, что хочешь, о повелитель правоверных». И тогда халиф и с ним везирь Джафар пошли в сторону виселицы. 
И халиф поднял глаза и увидел, что повешен не Алаад-дин Абу-ш-Шамат, верный, надежный. 
«О везирь, это не Ала-ад-дин», — сказал он; и везирь спросил: «Как ты узнал, что это не он?» А халиф ответил: «Ала-ад-дин был короткий, а этот длинный». — «Повешенный удлиняется», — отвечал везирь; и халиф сказал: «Ала-ад-дин был белый, а у этого лицо черное». — «Разве не знаешь ты, о повелитель правоверных, что смерти присуща чернота?» — молвил везирь; и халиф приказал спустить повешенного с виселицы, и когда его спустили, оказалось, что у него на обеих пятках написаны имена двух старцев [287]. 
«О везирь, — сказал халиф, — Ала-ад-дин был суннит, а этот рафидит». И везирь воскликнул: «Слава Аллаху, знающему сокровенное! Мы не знаем, Ала-ад-дин ли это, или кто другой». И халиф приказал зарыть повешенного, и его зарыли, и Ала-ад-дин стал забытым и забвенным. И вот то, что было с ним. 
Что же касается Хабазлама Баззазы, сына вали, то его любовь и страсть продлились, и он умер, и его закопали и схоронили в земле. А что до невольницы Ясмин — то ее беременность пришла к концу, и ее схватили потуги, и она родила дитя мужского пола, подобное месяцу. 
«Как ты его назовешь?» — спросили ее невольницы. И она отвечала: «Будь с его отцом все благополучно, он бы дал ему имя, а я назову его Асланом!» [288] 
И потом она вскармливала его молоком два года подряд и отлучила его от груди, и мальчик стал ползать и ходить. И случилось так, что в один из дней его мать занялась работой на кухне, и мальчик пошел и увидел лестницу в комнату и поднялся по ней. 
А эмир Халид сидел там, и он взял мальчика, и посадил его на колени, и прославил своего владыку за то, что он сотворил и создал в его образе, и он всмотрелся мальчику в лицо и увидел, что он больше всех тварей похож на Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата. 
А потом мать мальчика, Ясмин, стала искать его, и она поднялась в комнату и увидела, что эмир Халид сидит там, а ребенок играет у него на коленях (а Аллах закинул любовь к мальчику в сердце эмира). И мальчик увидел свою мать и бросился к ней, но эмир Халид удержал его на коленях и сказал Ясмин: «Подойди, девушка!» И когда она подошла, спросил ее: «Этот мальчик чей сын?» И она ответила: «Это мой сын, плод моего сердца». — «А кто его отец?» — спросил вали. «Его отец — Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат, а теперь он стал твоим сыном», — ответила Ясмин. «Ала-ад-дин был обманщик», — сказал вали; и Ясмин воскликнула: «Да сохранит его Аллах от обмана! Невозможно и не бывать тому, чтобы верный был обманщиком». — «Когда этот ребенок станет взрослым и вырастет и спросит тебя: «Кто мой отец?» — скажи ему: «Ты сын эмира Халида, вали, начальника стражи», — молвил эмир; и Ясмин ответила: «Слушаю и повинуюсь!» 
А потом эмир Халид, вали, справил обрезание мальчика, и стал его воспитывать, и хорошо воспитал его. И он привел ему учителя чистописца, и тот научил его чистописанию и чтению, и мальчик прочитал Коран в первый и второй раз и прочитал его полностью; и он называл эмира Халида: «батюшка». 
И вали начал устраивать ристалища и собирал всадников и выезжал, чтобы учить мальчика способам боя, и показывал ему, в какие места бить копьем и мечом, пока Аслан не изучил до конца искусства ездить верхом и не обучился доблести, и не достиг возраста четырнадцати лет, и не дошел до степени эмира. 
И случилось, что Аслан встретился в какой-то день с Ахмедом Камакимом-вором, и они стали друзьями, и мальчик проводил его в кабак; и вдруг Ахмед Камакимвор вынул светильник с драгоценностями, который он взял из вещей халифа, и, поставив его перед собой, стал пить чашу при свете его, и напился. «О начальник, дай мне Этот светильник», — сказал ему Аслан. «Я не могу тебе его дать», — ответил Ахмед. И Аслан спросил: «Почему?» И Ахмед молвил: «Из-за него пропадали души». — «Чья душа из-за него пропала?» — спросил Аслан; и Ахмед сказал: «Был тут один, он приехал к нам сюда и сделался главой шестидесяти, и звали его Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат, и он умер из-за этого светильника». — «А какова его история и по какой причине он умер?» — спросил Аслан; и Ахмед сказал: «У тебя был брат, по имени Хабазлам Баззаза, и он достиг шестнадцати лет и стал годен для женитьбы и потребовал от отца, чтобы тот купил ему невольницу...» 
И Ахмед рассказал Аслану всю историю с начала до конца и осведомил его о болезни Хабазлама Баззазы и о том, что, по несправедливости, случилось с Ала-ад-дином. И Аслан сказал про себя: «Может быть, эта девушка Ясмин — моя мать; а отец мой не кто иной, как Ала-аддин Абу-ш-Шамат?» 
И мальчик Аслан ушел от Ахмеда печальный и встретил начальника Ахмеда-ад-Данафа; и, увидав его, Ахмедад-Данаф воскликнул: «Слава тому, на кого нет похожего». — «О старший, чему ты удивляешься?» — спросил его Хасан Шуман; и Ахмед-ад-Данаф ответил: «Наружности этого мальчика Аслана. Он больше всех тварей похож на Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата». 
И Ахмед-ад-Данаф позвал: «Эй, Аслан!» И когда тот отозвался, спросил его: «Как зовут твою мать?» — «Ее зовут невольница Ясмин», — отвечал мальчик. И Ахмедад-Данаф воскликнул: «О Аслан, успокой твою душу и прохлади глаза! Никто тебе не отец, кроме Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата. Но пойди к твоей матери и спроси у нее про твоего отца». — «Слушаю и повинуюсь!» — ответил Аслан и пошел к своей матери и спросил ее; и она сказала: «Твой отец — эмир Халид»; а юноша воскликнул: «Никто мне не отец, кроме Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата!» 
И мать Аслана заплакала и спросила: «Кто тебе рассказал об этом, дитя мое?» И Аслан отвечал: «Мне рассказал об этом начальник Ахмед-ад-Данаф». И тогда Ясмин поведала ему обо всем, что случилось, и сказала: «О дитя мое, истинное стало явным, и скрылось ложное. 
Знай, что твой отец — Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат, но только воспитал тебя один лишь эмир Халид, и он сделал тебя своим сыном. О дитя мое, если ты встретишься с начальником Ахмедом-ад-Данафом, скажи ему: «О старший, прошу тебя ради Аллаха, отомсти вместо меня убийце моего отца Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата». И Аслан вышел от своей матери и пошел...» 
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести шестьдесят седьмая ночь
Когда же настала двести шестьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Аслан вышел от своей матери и пошел и, войдя к начальнику Ахмедуад-Данафу, поцеловал ему руку. 
«Что тебе, о Аслан?» — спросил Ахмед-ад-Данаф. И Аслан сказал: «Я узнал и убедился, что мой отец — Ала-аддин Абу-ш-Шамат, и хочу, чтобы ты отомстил вместо меня его убийце». — «Кто убил твоего отца?» — спросил Ахмед-ад-Данаф. «Ахмед Камаким-вор», — ответил Аслан. «А кто тебя осведомил об этом деле?» — спросил Ахмед; и Аслан сказал: «Я увидел у него светильник с драгоценностями, который пропал в числе вещей халифа, и сказал ему: «Дай мне этот светильник»; но он не согласился и сказал: «Из-за этого светильника пропадали души», — и рассказал, что это он спустился и украл вещи и положил их в доме моего отца». 
«Когда ты увидишь, что эмир Халид, вали, надевает одежду войны, — сказал Ахмед-ад-Данаф, скажи ему: «Одень меня так же». И когда ты выедешь вместе с ним и покажешь перед повелителем правоверных какой-нибудь диковинный способ боя и халиф скажет тебе: «Пожелай от меня чего-нибудь, о Аслан», — а ты скажи ему: «Я желаю, чтобы ты отомстил вместо меня за моего отца его убийце». И халиф тебе скажет: «Твой отец жив — это Эмир Халид»; а ты скажи: «Мой отец Ала-ад-дин Абу-шШамат, а эмиру Халиду я обязан только воспитанием». Расскажи ему все, что произошло у тебя с Ахмедом Камакимом-вором, и скажи: «О повелитель правоверных, вели его обыскать», — и я выну светильник у него из-за пазухи». 
И Аслан сказал Ахмеду-ад-Данафу: «Слушаю и повинуюсь!» — и затем он ушел и увидел, что эмир Халид собирается выехать в диван халифа. 
«Я хочу, чтобы ты одел меня в одежды войны, такие же, как у тебя, и взял меня с собой в диван халифа», — сказал он. И эмир одел его и взял с собою в диван. 
И халиф выехал с войсками за город и расставил шатры и палатки, и ряды выстроились, и выехали всадники с шаром и молотком, и когда какой-нибудь всадник ударял по шару молотком, другой всадник возвращал его к нему. 
А среди войска был один лазутчик, которого подговорили убить халифа, и он взял шар и ударил по нему молотком, направив его в лицо халифу. И вдруг Аслан поймал шар вместо халифа и ударил им того, кто его бросил, и шар попал ему между плеч, и он упал на землю. И халиф воскликнул: «Да благословит тебя Аллах, о Аслан!» 
А потом они сошли со спин коней и сели на седалища, и халиф велел привести того, кто ударил по шару, и, когда тот человек предстал пред ним, спросил его: «Кто подговорил тебя на это дело? Ты враг или любящий?» — «Я враг и задумал убить тебя», — ответил лазутчик; и халиф сказал: «Какова причина этого? Разве ты не мусульманин?» — «Нет, я рафидит», — ответил лазутчик. И халиф велел его убить и сказал Аслану: «Пожелай от меня чего-нибудь!» А Аслан сказал: «Я желаю, чтобы ты отомстил вместо меня убийце моего отца». — «Твой отец жив, и он стоит на ногах», — сказал халиф; и Аслан спросил: «Кто мой отец?» — «Эмир Халид, вали», — ответил халиф; и Аслан воскликнул: «О повелитель правоверных, он мой отец только по воспитанию, и никто мне не родитель, кроме Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата». — «Твой отец был обманщик», — сказал халиф. «О повелитель правоверных, — ответил Аслан, — не бывать тому, чтобы верный стал обманщиком. И в чем он тебя обманул?» — «Он украл мою одежду и то, что при ней было», — сказал халиф; и Аслан спросил: «О господин, когда ты лишился своей одежды и она вернулась к тебе, видел ли ты, что и светильник тоже к тебе возвратился?» — «Мы его не нашли», — ответил халиф; и Аслан молвил: «Я увидал светильник у Ахмеда Камакима-вора и попросил его у него, но он его мне не дал и сказал: «Из-за него пропадали души». И он поведал мне про болезнь Хабазлама Баззазы, сына эмира Халида, и про его любовь к невольнице Ясмин, и про то, как он сам был освобожден от цепей, и рассказал мне, что это он украл одежду и светильник. И ты, о повелитель правоверных, отомсти вместо меня убийце моего отца». — «Схватите Ахмеда Камакима!» — сказал халиф. И когда его схватили, халиф спросил: «Где начальник Ахмед-ад-Данаф?» И тот явился, и халиф сказал ему: «Обыщи Камакима!» И Ахмед-ад-Данаф положил руку ему за пазуху и вынул оттуда светильник с драгоценностями. 
И халиф воскликнул: «Подойди, обманщик! Откуда у тебя этот светильник?» — «Я купил его, о повелитель правоверных», — ответил Ахмед Камаким; и халиф спросил «Где ты его купил и кто мог обладать подобным ему, чтобы продать его тебе?» 
И Ахмеда Камакима побили, и он сознался, что это он украл одежду и светильник, и халиф воскликнул: «Зачем ты сделал такое дело, обманщик, и погубил Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата, когда он верный, надежный?» 
Потом халиф приказал схватить Ахмеда Камакима и вали, и тот сказал: «О повелитель правоверных, я обижен! Ты приказал мне его повесить, и я не имел сведений об этой проделке. Это устроили старуха — мать Ахмеда Камакима — и моя жена, и я ничего не знал. Я под твоей защитой, о Аслан». 
И Аслан заступился за него перед халифом; и потом повелитель правоверных спросил: «Что сделал Аллах с матерью этого мальчика?» И вали ответил: «Она у меня». — «Я приказываю тебе, — сказал халиф, — чтобы ты велел твоей жене одеть его мать в ее прежнюю одежду и украшения и вернуть ей положение госпожи. Сними печати с дома Ала-ад-дина и отдай сыну деньги и имущество его отца». И вали отвечал: «Слушаю и повинуюсь!» — и вышел и отдал своей жене приказание, и та одела Ясмин в ее прежнюю одежду, и вали снял печати с дома Ала-ад-дина и передал Аслану ключи. 
И потом халиф сказал: «Пожелай от меня чего-нибудь, о Аслан». И Аслан воскликнул: «Я желаю, чтобы ты соединил меня с отцом». 
И халиф заплакал и сказал: «Самое вероятное, что твой отец и есть тот, кого повесили, и он умер. Но клянусь жизнью моих дедов, всякому, кто порадует меня вестью о том, что Ала-ад-дин еще в оковах жизни, я дам все, чего он попросит». 
И Ахмед-ад-Данаф выступил вперед и поцеловал землю перед халифом и сказал: «Дай мне безопасность, о повелитель правоверных!» — «Ты в безопасности», — молвил халиф. И Ахмед-ад-Данаф сказал: «Я обрадую тебя вестью о том, что Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат здоров и пребывает а оковах жизни». — «Что это ты говоришь!» — воскликнул халиф. «Клянусь жизнью твоей головы, — отвечал Ахмед-ад-Данаф, — мои слова истина! Я выкупил его другим человеком, который заслуживал смерти, и доставил в аль-Искандарию и открыл ему лавку старьевщика». — «Поручаю тебе привести его», — сказал халиф...» 
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести шестьдесят восьмая ночь
Когда же настала двести шестьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф сказал Ахмеду-ад-Данафу: «Поручаю тебе привести его»; и Ахмед ответил: «Слушаю и повинуюсь!» И халиф велел дать ему десять тысяч динаров, и Ахмед-ад-Данаф поехал, направляясь в аль-Искандарию. 
Вот что было с Асланом. Что же касается его отца, Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата, то он продавал все, что было у него в лавке, и там осталось лишь немногое, и между прочим один мешок. И Ала-ад-дин развязал мешок, и оттуда выпал камень, наполняющий горсть, на Золотой цепочке, и он был о пяти сторонах, на которых были написаны имена и талисманы, похожие на ползающих муравьев. 
И Ала-ад-дин потер эти пять сторон, но никто ему не ответил, и он сказал про себя: «Может быть, этот камень простой оникс?» — и он повесил камень в лавке. 
И вдруг прошел по дороге консул [289] и поднял глаза и увидел, что висит этот камень. И он сел у лавки Ала-аддина и спросил его: «О господин, этот камень продается?» — «Все, что у меня есть, продается», — ответил Ала-ад-дин; и консул спросил: «Продашь ты мне его за восемьдесят тысяч динаров?» — «Аллах поможет!» — ответил Ала-ад-дин; и консул сказал: «Продашь ли ты его за сто тысяч динаров?» — «Я продам его тебе за сто тысяч динаров, плати деньги», — сказал Ала-ад-дин; и консул сказал: «Я не могу принести деньги с собой, когда в аль-Искандарии воры и стражники. Ты пойдешь со мной на корабль, и я дам тебе деньги, а также кипу ангорской шерсти, кипу атласа, кипу бархата и кипу сукна». 
И Ала-ад-дин поднялся и запер лавку, вручив сначала консулу камень, и отдал ключи своему соседу и сказал: «Возьми эти ключи к себе на сохранение, а я пойду на корабль с этим консулом и принесу деньги за мой камень. А если я задержусь и к тебе приедет начальник Ахмед-адДанаф, который поселил меня в этом месте, отдай ему ключи и расскажи ему об этом». И затем Ала-ад-дин отправился с консулом на корабль, и консул, приведя его на корабль, поставил скамеечку, посадил на нее Ала-аддина и сказал: «Подайте деньги!» — и отдал ему плату и те пять кип, которые он ему обещал. «О господин, — сказал он ему, — прошу тебя, утешь меня, съев кусочек или выпив глоток воды». И Ала-ад-дин сказал: «Если у тебя есть вода, дай мне напиться». И консул велел принести питье, и вдруг в нем оказался дурман, и, выпив его, Ала-ад-дин опрокинулся на спину. 
И тогда убрали сходни и опустили багры и распустили паруса, и ветер был им благоприятен, пока они не оказались посреди моря. И капитан велел поднять Ала-ад-дина из трюма, и его подняли и дали ему понюхать средство против дурмана, и Ала-ад-дин открыл глаза и спросил: 
«Где я?» — «Ты со мною, связанный и под моей охраной, и если бы ты тогда еще раз сказал: «Аллах поможет!», я бы, наверное, прибавил тебе», — ответил капитан. 
И Ала-ад-дин спросил его: «Какое твое ремесло?» 
И капитан ответил: «Я капитан и хочу отвезти тебя к возлюбленной моего сердца». 
И пока они разговаривали, вдруг появился корабль, где было сорок купцов из мусульман, и капитан направил к ним свой корабль и зацепил их корабль крючками и сошел на него со своими людьми, и они ограбили их корабль и забрали его и отправились с ним в город Геную. 
И капитан, с которым был Ала-ад-дин, направился к воротам одного дворца, выходившим на море, и вдруг оттуда вышла девушка, закрывшаяся покрывалом, и спросила его: «Привез ли ты камень и его владельца?» — «Я привез их», — отвечал капитан. И девушка сказала: «Подай сюда камень». И капитан отдал ей камень, а потом он направился в гавань и выстрелил из пушек благополучия, и царь города узнал о прибытии этого капитана. 
И он вышел к нему навстречу и спросил его: «Какова была твоя поездка?» — «Было очень хорошо, — отвечал капитан, — и мне достался корабль, где был сорок один купец из мусульман». — «Выведи их», — сказал царь; и капитан вывел купцов в цепях, и среди них был Ала-аддин. И царь с капитаном сели на коней и погнали купцов впереди себя, а прибыв в диван, они сели, и первого из купцов подвели к ним, и царь спросил: «Откуда ты, о мусульманин?» — «Из аль-Искандарии», — отвечал купец; и царь сказал: «Эй, палач, убей его!» И палач ударил его мечом и отрубил ему голову, и второму и третьему также, до конца всем сорока. 
А Ала-ад-дин был последним из них, и он испил печаль по ним и сказал про себя: «Да помилует тебя Аллах, Алаад-дин, кончилась твоя жизнь». — «А ты из какой страны?» — спросил его царь, и Ала-ад-дин ответил: «Из аль-Искандарии»; и тогда царь сказал: «Эй, палач, отруби ему голову»; и палач поднял руку с мечом и хотел отрубить голову Ала-ад-дину, и вдруг какая-то старуха, величественная видом, выступила пред лицо царя, и царь поднялся из уважения к ней, а она сказала: «О царь, не говорила ли я тебе, чтобы, когда капитан привезет пленников, ты вспомнил о монастыре и подарил туда пленника или двух, чтобы прислуживать в церкви?» — «О матушка, — отвечал царь, — если бы ты пришла на минуту раньше! Но возьми этого пленника, который остался». 
И старуха обернулась к Ала-ад-дину и сказала ему: «Будешь ли ты прислуживать в церкви, или я позволю царю убить тебя?» — «Я буду прислуживать в церкви», — отвечал Ала-ад-дин, и старуха взяла его и, выйдя с ним из дивана, направилась в церковь. 
«Какую я буду делать работу?» — спросил Ала-ад-дин; и старуха ответила: «Утром ты встанешь и возьмешь пять мулов и отправишься с ними в рощу, и нарубишь сухого дерева и наломаешь его и привезешь на монастырскую кухню, а после этого ты свернешь ковры и подметешь и вытрешь плиты и мраморный пол и положишь ковры обратно, как было. Ты возьмешь полардебба [290] пшеницы и просеешь, и замесишь, и сделаешь из нее сухари для монастыря, и возьмешь меру чечевицы и просеешь ее, и смелешь на ручной мельнице, и сваришь, а потом наполнишь четыре водоема и будешь поливать из бочек, и наполнишь триста шестьдесят шесть мисок и размочишь в них сухари и польешь их чечевицей, и снесешь каждому монаху или патриарху его чашку...» — «Верни меня к царю, и пусть он меня убьет, — это мне легче, чем такая работа!» — воскликнул Ала-ад-дин; и старуха сказала: «Если ты будешь работать и исполнишь работу, возложенную на тебя, ты избавишься от смерти, а если не исполнишь, я дам царю убить тебя». И Ала-ад-дин остался сидеть, обремененный заботой. 
А в церкви было десять увечных слепцов, и один из них сказал Ала-ад-дину: «Принеси мне горшок»; и Алаад-дин принес его горшок, и слепец наделал в него и сказал: «Выброси кал!» И Ала-ад-дин выбросил его, и старец воскликнул: «Да благословит тебя мессия, о служитель церкви!» 
И вдруг старуха пришла и спросила: «Почему ты не исполнил работу в церкви?» И Ала-ад-дин сказал: «У меня сколько рук, чтобы я мог исполнить такую работу?» — «О безумный, — сказала старуха, — я привела тебя только для того, чтобы ты работал. О сын мой, — молвила она потом, — возьми эту палку (а палка была из меди, и на конце ее был крест) и выйди на площадь, и когда встретишь вали города, скажи ему: «Я призываю тебя послужить церкви ради господина нашего мессии», — и он не будет прекословить. И пусть возьмет пшеницу и просеет и провеет и замесит и испечет из нее сухари, а всякого, кто будет тебе прекословить, ты бей и не бойся никого». И Ала-ад-дин ответил: «Слушаю и повинуюсь!» — и сделал так, как она сказала, и так он принуждал работать даром и великих и малых семнадцать лет. 
И однажды он сидел в церкви, и вдруг та старуха вошла к нему и сказала: «Уходи вон из монастыря». — «Куда я пойду?» — спросил Ала-ад-дин; и старуха сказала: «Переночуй эту ночь в кабаке или у кого-нибудь из твоих друзей». И Ала-ад-дин спросил ее: «Почему ты гонишь меня из церкви?» И старуха ответила: «Хусн Мариам, дочь царя Юханны, царя этого города, хочет посетить церковь, и не подобает, чтобы кто-нибудь сидел на ее пути». 
И Ала-ад-дин послушался старуху и поднялся и показал ей, будто он уходит из церкви, а сам говорил про себя: «О, если бы увидеть, такая ли дочь царя, как наши женщины, или лучше их! Я не уйду, пока не посмотрю на нее». И он спрятался в одной комнате, где было окно, выходившее в церковь. И когда он смотрел в окно, вдруг пришла дочь царя, и Ала-ад-дин посмотрел на нее взглядом, оставившим после себя тысячу вздохов, так как он увидел, что она подобна луне, выглядывающей из-за облаков. И с царевной была женщина...» 
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести шестьдесят девятая ночь
Когда же настала двести шестьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Ала-ад-дин посмотрел на дочь царя и увидел с ней женщину. 
И царевна говорила этой женщине: «Ты развеселила нас, о Зубейда». 
И Ала-ад-дин внимательно посмотрел на женщину и увидел, что это его жена, Зубейда-лютнистка, которая умерла. А потом дочь царя сказала Зубейде: «Сыграй нам на лютне»; и Зубейда ответила: «Я не сыграю тебе, пока ты не осуществишь мое желание и не исполнишь то, что ты мне обещала». — «А что я тебе обещала?» — спросила царевна; и Зубейда ответила: «Ты обещала мне свести меня с моим мужем, Ала-ад-дином Абу-ш-Шаматом, верным, надежным». — «О Зубейда, — сказала царевна, — успокой свою душу и прохлади глаза и сыграй нам ради сладости единения с мужем твоим Ала-ад-дином». И Зубейда спросила: «А где он?» И царевна молвила: «Он в этой комнате и слушает наши речи». 
И Зубейда сыграла на лютне музыку, от которой запляшет каменная скала; и когда Ала-ад-дин услышал это. горести взволновались в нем, и он вышел из комнаты, ринулся к женщинам и схватил свою жену Зубейду-лютнистку в объятия. 
И Зубейда узнала его, и они обнялись и упали на землю в обмороке, и царевна Хусн Мариам подошла к ним и брызнула на них розовой водой и привела их в чувство и воскликнула: «Аллах соединил вас!» — «Благодаря твоей любви, госпожа», — ответил Ала-ад-дин, и затем он обратился к своей жене Зубейде-лютнистке, и сказал ей: «Ты же умерла, о Зубейда, и мы зарыли тебя в могилу! 
Как же ты ожила и пришла сюда?» — «О господин, — отвечала Зубейда, — я не умерла, меня похитил злой дух из джиннов и прилетел со мной в это место, а та, которую вы похоронили, — джинния, принявшая мой образ и прикинувшаяся мертвой; и после того, как вы ее похоронили, она прошла сквозь могилу и вышла из нее и улетела служить своей госпоже Хусн Мариам, дочери царя. 
А что до меня, то меня оглушило, и, открыв глаза, я увидела себя возле Хусн Мариам, дочери царя (а она — вот эта женщина), и спросила ее: «Зачем ты принесла меня сюда?» И она сказала: «Мне обещано, что я выйду замуж за твоего мужа, Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата. Примешь ли ты меня, о Зубейда, чтобы я была ему другой женой и чтобы мне была ночь и тебе была ночь?» И я отвечала ей: «Слушаю и повинуюсь, госпожа моя, но где же мой муж?» А она сказала: «У него на лбу написано то, что предопределил ему Аллах, и когда он исполнит то, что написано у него на лбу, он непременно прибудет в это место, а мы станем развлекаться в разлуке с ним песнями и игрой на инструментах, пока Аллах не соединит нас с ним». И я провела у нее все это время, пока Аллах не соединил меня с тобою в этой церкви». 
И после этого Хусн Мариам обратилась к Ала-ад-дину и сказала: «О господин мой Ала-ад-дин, примешь ли ты меня, чтобы я была тебе женою, а ты мне мужем?» — «О госпожа, я мусульманин, а ты христианка, как же я на тебе женюсь?» — ответил Ала-ад-дин. И Хусн Мариам воскликнула: «Не бывать, ради Аллаха, чтобы я была неверной! Нет, я мусульманка и уже восемнадцать лет крепко держусь веры ислама, и я не причастна ни к какой вере, противной вере ислама». — «О госпожа, — сказал Алаад-дин, — я хочу отправиться в свои земли». — «О Ала-аддин, — отвечала царевна, — я видела, что у тебя на лбу написаны дела, которые ты должен исполнить, и ты достигнешь своей цели. Аллах да поздравит тебя, о Ала-ад-дин: у тебя появился сын по имени Аслан, который теперь сидит на твоем месте возле халифа, и достиг он возраста восемнадцати лет. Знай, что явной стала правда и сокрылось ложное, и господь наш поднял покровы с того, кто украл вещи халифа, — это Ахмед Камаким — вор и обманщик, и он теперь заточен в тюрьме и закован в цепи. Узнай, что это я послала тебе камень и положила его для тебя в мешок, который был в лавке, и это я прислала капитана, который привез тебя и камень. Знай, что этот капитан любит меня и привязан ко мне и требовал от меня близости, но я не соглашалась дать ему овладеть собою и сказала ему: «Я отдамся тебе во власть лишь тогда, когда ты привезешь мне камень и его обладателя». И я дала ему сто мешков денег и послала его в обличье купца, хотя он капитан, а когда тебя подвели для убийства, после того как убили сорок пленников, с которыми был и ты, я послала к тебе ту старуху». — «Да воздаст тебе Аллах нас всяким благом, и прекрасно то, что ты сделала!» — воскликнул Ала-ад-дин. 
А после этого Хусн Мариам снова приняла ислам с помощью Ала-ад-дина; и, узнав истинность ее слов, Ала-аддин сказал ей: «Расскажи мне, каково достоинство этого камня и откуда он». А Хусн Мариам сказала: «Этот камень — из сокровища, охраняемого талисманом, и в нем пять достоинств, которые будут нам полезны при нужде в свое время. Моя госпожа и бабка, мать моего отца, была колдуньей, разгадывавшей загадки и похищавшей то, что хранится в кладах, и к ней попал этот камень из одного клада. И когда я выросла и достигла возраста четырнадцати лет, я прочитала евангелие и другие книги и увидела имя Мухаммеда — да благословит его Аллах и да приветствует! — в четырех книгах: в торе, в Евангелии, в псалмах и в аль-фуркане [291], и уверовала в Мухаммеда и стала мусульманкой, и убедилась разумом, что не должно поклоняться, поистине, никому, кроме Аллаха великого, и что господу людей не угодна никакая вера, кроме ислама. А моя бабушка, когда заболела, подарила мне этот камень и осведомила меня о том, какие в нем пять достоинств. И прежде чем моей госпоже и бабке умереть, мой отец сказал ей: «Погадай мне на доске с песком и посмотри, каков будет исход моего дела и что со мною случится». И она сказала ему: «Далекий [292] умрет, убитый пленным, который прибудет из аль-Искандарии». 
И моя отец поклялся, что убьет всякого пленника, который прибудет оттуда, и осведомил об этом капитана и сказал ему: «Непременно налетай на корабли мусульман и нападай на них, и всякого, кого ты увидишь из жителей аль-Искандарии, убивай или приводи ко мне». И капитан последовал приказанию царя и убил столько людей, сколько волос у него на голове. 
И моя бабка умерла, и я выросла и погадала для себя на песке и задумала про себя кое-что и сказала: «Увидать бы, кто на мне женится!» И мне вышло, что на мне не женится никто, кроме одного человека по имени Ала-аддин Абу-ш-Шамат, верный, надежный. И я подивилась этому и ждала, пока не пришла пора и я не встретилась с тобою». 
Потом Ала-ад-дин женился на царевне и сказал ей: «Я хочу отправиться в свои земли»; и она ответила: «Если так, вставай, пойдем со мной!» — и она взяла Ала-ад-дина и спрятала его в одной из комнат дворца. А затем она вошла к своему отцу, и тот сказал ей: «О дочь моя, я сегодня очень удручен. Садись же, мы с тобой напьемся!» 
И она села, а царь велел подать вина, и царевна стала наливать, и поила его, пока он не исчез из мира, а потом она положила ему в кубок дурмана, и царь выпил кубок и опрокинулся навзничь. 
И тогда царевна пришла к Ала-ад-дину, вывела его из той комнаты и сказала: «Вставай, пойдем, твой противник лежит навзничь, делай же с ним, что захочешь, я напоила его и одурманила». 
И Ала-ад-дин вошел и, увидев, что царь одурманен, крепко скрутил ему руки и заковал его, а потом он дал ему средство против дурмана, и царь очнулся...» 
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до двухсот семидесяти
Когда же настала ночь, дополняющая до двухсот семидесяти, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Ала-ад-дин дал царю, отцу Хусн Мариам, средство против дурмана, и тот очнулся и увидал Ала-аддина и свою дочь сидящими верхом у него на груди. «О дочь моя, почему ты делаешь со мною такие дела?» — сказал царь своей дочери; и она ответила: «Если я твоя дочь, то прими ислам. Я сделалась мусульманкой, и мне стала ясна истина, которой я придерживаюсь, и ложь, которой я сторонюсь. Я предала свой лик Аллаху, господу миров, и я не причастив ни к какой вере, противной вере ислама, ни в здешней жизни, ни в будущей. И если ты примешь ислам — в охоту и в удовольствие, а если нет — быть убитым тебе подобает более, чем жить». 
И Ала-ад-дин тоже стал убеждать царя, но тот отказался и был непокорен, и тогда Ала-ад-дин вынул кинжал и перерезал царю гордо от одной вены до другой вены. И он написал бумажку с изложением того, что было, и положил ее царю на лоб, а потом он взял то, что легко снести и дорого ценится, и они пошли из замка и отправились в церковь. 
И царевна принесла камень и положила руку на ту сторону, где было вырезано ложе, и потерла ее, и вдруг ложе встало перед нею. 
И царевна с Ала-ад-дином и с его женой Зубейдойлютнисткой села на это ложе и воскликнула: «Заклинаю тебя теми именами, талисманами и волшебными знаками, что написаны на этом камне, поднимись с нами, о ложе!» 
И ложе поднялось и полетело с ними до долины, где не было растительности; и тогда царевна подняла к небу остальные четыре стороны камня и повернула вниз ту сторону, где было написано «ложе», и ложе опустилось с ними на землю вниз. 
И царевна повернула камень той стороной, где было нарисовано изображение шатра, и ударила по ней и сказала: «Пусть встанет в этой долине шатер!» И шатер встал перед ними, и они уселись в нем. 
А это была долина пустынная, без всякой растительности и воды. И царевна обратила камень четырьмя сторонами к небу и воскликнула: «Во имя Аллаха, пусть вырастут здесь деревья и потечет возле них море!» И деревья тотчас же выросли и возле них потекло шумное море, где бьются волны. И путники омылись в нем и помолились и напились, а затем царевна обратила к неб

Уважаемый читатель, мы заметили, что Вы зашли как гость. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.