Про Ванино с Борьяною венчание, и про тайную вылазку их отчаянную.

Повела Борьяна нашего Явана вверх по лестнице деревянной. Всю дорогу она молчала, на вопросы его не отвечала, лишь губы решительно сжимала и непреклонность железную очами излучала. Повертел Яваха от неча делать башкой своей кудлатой, глядь – а вокруг-то весьма немаленькие палаты оказалися, не такие как казалися-то по первогляду. И отделаны они по большей части деревом были, кое в пекле ценилося превыше злата: породами всякоразными, зело меж собою сообразными и видом прекрасными. Особое впечатление резьба мастеровитая на глаз оказывала, самых лучших, можно сказать, канонов: пальмочки тама всякие, стволики, кусты, цветами увитые... И никаких тебе змей нигде, никаких драконов...
Наконец, поднялись они на самый верх, где показались небольшие такие двери или ворота, превосходно дюже сработанные, даже помпезно, с цветами и птицами райскими, на них вырезанными. Отворила ворота Борьяна, внутрь Явана пригласила, и перед его очами чудесная и поместительная светлица открылася. И только они в ней очутились, как всё вокруг огнями радостными загорелось, яркими сполохами заполыхало, лучами искристыми заиграло.

Про то как Ваня Ужавла в дому его навещал.

Без каких-либо приключений и быстро весьма долетел Ваня до места обитания своей компании, на балкон плавненько опустился и в гостиную заявился. Шустрила Делиборз уже не спал и по комнате хлопотал, битую посуду и стулья сломанные в отдельную гору убирая. И пока остальные дружинники расчухивались да на завтрак собирались, поведал Делиборзка Явану, как Буривой вдругорядь-то напился пьяный, после чего, само собой, он разбуянился, мечом, скотина этакая, размахался и всю их шатию-братию поразогнал кого куда. Ну а после этой сцены некрасивой витязь гневливый порешил отселева удалиться и злачные места в городе навестить. Лучшего времени для сил своих применения не нашёл. Взял меч и ушёл. И по сию пору носа сюда более не казал.
Ну, Делиборз свой рассказ невесёлый дорассказал, а Яван его выслушал, не перебивая. Ничего он на это не ответил и после чаепития скучноватого наказал дружинушке собираться, ибо в «Красный мак» порешил перебраться, куда его Борьяна звала.

Как на царском на балу на гулеванье получил Яван последнее заданье.

Где-то через полчасика, по пустынным уже улицам попетляв, выехали они на широкую площадь, посреди которой стояло огромное, колонное, преярко освещённое здание, которое Яван досель не видал, так как в местности этой ещё не бывал. К зданию то и дело подъезжали шикарные, в сравнении с Ужавловым, экипажи, и услужливые служаки роскошно одетых господ и дам встречали и угодливо их в широко открытые двери провожали. Ужавл с Яваном едва поодаль нашли место, где была возможность самоходку их приткнуть. После этого они маски на себя натянули и двинули тут же в проход в обществе дам тех важных и господ. От услуг служак они отказались, бо сами на себя более полагались.
Вошли они. Огляделись. И на интерьер помещения загляделись... Зал был просто огромным, просторным и необъятным, но находиться в нём почему-то было неприятно. Да ясно же почему – по кочану!..

Через чёртову черту – на сторонушку на ту...

Только добрались они до моста, как Гордяй на Явана глянул, да его и спрашивает:
–Эй, Ванёк, а куда делся твой перстенёк?
Ванька хвать – нету на руке перстня Праведова! Никак, говорит, обронил его где-то – когда видно сражался, али может где-нито в домике завалялся... И братьям наказывает:
– Вы меня, братухи, здесь обождите и на ту сторону скакать не спешите! А я мигом оборочуся...
Отошёл он от моста чуть подалее, где битва с богатыркою у них была жаркая, и принялся всё подряд обшаривать. Не хотел Ваня, чтобы братовья ему в поисках помогали, потому как апосля случившегося он пентюхам этим не дюже и доверял. Так вот... Пошукал Ванюха чуток, поприглядывался, всё вроде обсмотрел – ну нету нигде дедова перстня! Начал он даже пыль дорожную ворошить, да где там – пустая затея... Взял тогда Ванюха и доспехи снятые перетряхнул. И тут вдруг слышит – дзинь! – что-то в шеломе железном звякнуло. Опрокинул он шелом живо – и что бы вы думали там было? Не, не искомый перстенёк, и не металлическая какая-нибудь заклёпка, а выкатилась Явану на ладонь... девичья небольшая серёжка! Вся такая она была золотая да изощрённо зело сработанная, а в самой ейной серёдке камешек красненький ярко поблёскивал.

И невозможное окажется возможным, коль ты вперёд идёшь дорогою не ложной!

Не сразу Яван до терема Борьяниного добрался, потому что пришлося ему на своих двоих туда идти. Некому ведь Ваню было подвезти – провожатый-то евоный Ужавл пропал, испарился, в мыльные пузыри превратился. Шёл, значит, шёл пёхом Яваха и дошёл-таки наконец до своего «Чёрного Мака». На озере стояла порядочная темень, и только сам терем огоньками издаля озарялся, окружающее водное пространство слегка освещая и Ваню таким образом собою привечая. И едва было хотел Яван на мосточек неширокий ступить да по нему пойти, как вдруг он слышит – навроде его кто-то окликает негромко с бережка-то...
Пригляделся туда Ваня – мать честная! быть того не может! – знакомая ведь рожа! Узрел он, значится, своего прислужливого тутошнего дружка, разнесчастного раздолбая Ужавлишка, который в сумраке на каменной набережной сидел, свесив ноги, и лицезрел задумчиво блескучие водяные дороги…

Как Ванюшу покинула силушка, и как приняла битву дружинушка.

В ворота тихо-тихо постучали. Посмотрел Бравыр в экран, а снаружи-то никого не было: ни чёрта, ни лешего, ни колёсного, ни пешего.
–Кто там? – спросил чертяка, подойдя к воротам. – Ты что ль, Сильван?
–Да я, я. Отворяй-ка давай! – ответствовал голос лешаков почти шёпотом, – А то тут в воздухе летуны появилися. Меня они не видали, да как-то всёж учуяли. Пришлося попетлять да кругаля от них давать... Открывай, тебе говорят!
Моментально Бравыр воротца отворил и в сторону отступил, после чего стало слышно, как в прихожую некто невидимый ввалился. Только поступь тяжёлых ног свидетельствовала, что зашёл сам Большеног.
Снаружи-то ещё ночь была. По прежнему не видать было почти ни хрена. Лишь на берегу остроё Бравырово зрение усекло какое-то подозрительное шевеление: словно бы там тени сновали и с места на место едва заметно перебегали...

Про то как Ваня наш обессиленный чашу унижения до донца испил.

Долгое ли, короткое времечко прошло, а только обморочное состояние у лишённого силы Вани понемногу всё же ушло. Очнулся он кое-как от дремучей своей бессознательности и незамедлительно весь предался внимательности. Так... Через минуту-другую полученную от притупленных чувств информацию вялым своим сознанием он всёж обработал и допёр с великим недоумением, что находится он в некоем ограниченном помещении. Ничё вроде ему было не понять и с налёту не разобрать: кругом-то непроглядная стояла темень, а сам он расслабленный был да обездвиженный, точно пень... И куда это я попал, думает Ваня с удивлением? Повёл он плечьми своими могучими, да не делал бы он этого лучше, ибо впилися в его кожу безжалостно шипы колючие, и понял богатырь приневоленный, что в своей тесной юдоли он ещё и цепями ошипованными опутан поперёк да вдоль.
–Эй ты там, обалдуй, – каркающий противный голос раздался тут снаружи, – а ну у меня не балуй! Стой смирно, коровье отродье, а то схлопочешь больно по морде!

Сведение счётов. Отдача долгов. Божественный суд справедлив и суров.

–Ах сила ты моя, сила, – в отчаяньи Яван завопил, – зачем в этот час роковой ты меня покинула?! Видно и впрямь я дурак, коли вышло всё не так! Значит, я ныне не прав, коли отвернулся от меня Ра! О, прости меня, дорогая моя Борьяна – не сумел защитить тебя твой Яван!..
И в последний раз бросил он на суженую свою повинный глаз, дабы потом смежить навсегда очи, ибо не мог он смотреть, как будут изгаляться над Борьяной эти сволочи. Встретились их глаза на мгновение, и тягчайшего Яван не испытывал огорчения; мольба и вера в подбитых Борьяниных очах сквозила, и ощущение собственного бессилия богатыря расейского до глубины души поразило…И в эту минуту, когда свет небелый в замутнённом Явановом взоре уже почти померк, вдруг где-то сверху – сверк! – как будто солнца золотой лучик кольнул в зрачок витязю замученному! И сей блеск нежданный угасающее сознание Яваново зело требовательно до себя привлёк.

Как с женой своей Яван ад обрыдлый покидал.

Княжна Борьяна в воде, известно, плавла как рыбина. Вошла она в озеро по грудь и легко этак в волнах голубых заскользила. А зато Ванюха с палицею со своею сколько ни пытался на плаву хоть чуть-чуть удержаться, да только ничего из дела того у него не получалося: тонул он, словно топор – и всё. Пришлося тогда смекалкой не бедному Ване по дну песчаному с железякой в руках бежать, и получилося у него сиё передвижение придонное весьма спорым. Сажён с двадцать он по ровному дну таким макаром пробежит – вынырнет на поверхность, подышит, – и опять на низ ныряет. И чуть было таким диковинным способом русалку Борьяну не догоняет... А водичка-то в озере, как словно в ванне – от пожара-то прошедшего знамо нагрелася. Между делом, помылся даже неплохо Ваня, покуда так-то в купель эту окунался. Да и побитой Бяше купание явно на пользу пошло: кровь да грязь с тела её смыло безо всякого, значит, мыла. Вот наконец они островка заветного достигли, а там и нету почти ничего, акромя предмета одного, коему Ваня весьма обрадовался, потому что удивительно было, как он в адском огне невредимым остался…

Как братья Явановы вправо да влево от Прави уклонялися.

...Значит так, – начал Гордяй свой рассказ, – От сего рокового распутья выбрал я, братухи, как вы помните, правый путь, ибо по моему благородному происхождению надлежало мне занять подобающее себе высокое положение, дабы не быть у кого ни попадя в жалком услужении. И только я за тот вон косогор отошёл и в лощину по дороге мощёной спустился, глядь – трактирец возле скалы притулился! Я, конечно – туда, потому как в этом клятом аду всё время дюже жажду, и промочить чуток себе горло, думаю, было б в самый раз... Ну, захожу, сажусь, делаю заказ, беру вдоволь хмельного пойла и приступаю, значит, к омочению горла. Посидел за столом трошки, выпил немножко, как полагается закусил, вон вышел и дальше заколбасил...
Вот иду себе, бреду и удивляюсь – а действительно ль я в аду, сомневаюсь: вокруг, куда ни глянь, обильные превесьма поля, богатые нивы, да на пастбищах всякой тебе полно скотины... Работники, правда, в полях какие-то оборваные, худые, зануженные, вкалывающие усердно довольно, но признаков удовольствия от трудов своих не обнаруживающие...

Про то как герой наш, из мира изверженный, родимой Земле оказался привержен.

О человек, безбожник своевольный! Иль Божий сын? Иль раб Его, невольник? Вот ты стоишь у странного распутья, сомнений змеями отравлен и опутан, а пред тобой раскинулись пути. Налево, вправо, прямо ли пойти?.. Назад дороги нет – что было, не вернёшь, и время вспять уже не повернёшь. Ведь умер ты, из тела изгнан вон, и труп твой ныне – чуждый хладный "Он"...
Во-первых, левый путь тебе напыщенно вещает: закон природы жизнь в посмертье запрещает! Закрой глаза души, умри опять повторно – твоё сознанье, как и труп, тлетворно! То что ты видишь ныне в изумленьи – лишь мозга гаснущего дивные взвихренья. Они пройдут, как дым, померкнут твои чувства, и в разуме умершем станет пусто. Ты только труп теперь – увы, мой друг, и ах! – а разум в трупе – что за чепуха! Отныне навсегда, покуда не сгниёшь, в могиле лишь обрящешь бытиё: на мрачном кладбище, в гробу лежать ты будешь, и жизнь свою, в Ничто падя, забудешь…

Деда Праведа последний завет.

Как у речки у Смороды
Во канаве под горой
Богатырь лежит молодый
Бездыханный неживой…

Позакрыты ясны очи,
Запечатаны уста,
Нету в теле его мочи,
И ликует супостат…

Как скоморох Ваня Опять попал в Расиянье.

А Яван в Расиянье тем временем оказался, и до того поразительной разница ему между адскими видами и вновь увиденными показалася, что едва лишь узрели свет белый его очи, заорал он от радости что было мочи... Только что это с голосом его сталося? Заместо рыка внушительного словно кукареканье петушиное из уст его раздалося. Посмотрел тогда Яваха на тело своё белое в изумлении – ах ты ж ёк твою макарёк! – а он же уже скоморох! Росточка в нём оказалося небогато, сложение было щупловатое, а вместо львиной золотой кожи шутовская напялена была на нём одёжа: рубаха красная, разновсякоцветастая, шаровары синие, на ногах лапотки липовые да на башке дурацкий колпак... Вот так так! Да вся-то сия, с позволения будет сказать, обнова ещё была и не новая: грязная весьма да латаная-перелатаная, как и положено скомороху неудатому. Ещё гусли старые оказались у него под мышкой зажатые, котомочка верная за спиной, а в руках вместо палицы его тяжёлой палка была дубовая, суковатая такая, неровная, до блеска ладонями отполированная...

Как Яван до города добирался.

Целую неделю Яван до Раскуева-града добирался. Шлёпал он и пешедрала, и на повозках попутных, случалось, подъезжал, а однажды даже на конской спине в седле качался. Ко всем местным окрестностям проявлял он интерес неподдельный, поскольку понять произошедшие перемены сильно хотел. Лет-то сорок уже прошло, время изменилось, прахом прошлое прошло, новое родилось... И относилися сии изменения явные не к лесам, лугам да полям, а к землякам Явановым, переделавшим себя весьма рьяно. Не, не по нраву Ване перестройка эта пришлась, как бы оказалась она противу его шерсти, словно не сыны Божии тута обитали теперича, а осели воплотившиеся черти...
Теснилися в голове у скомороха новоявленного всякие вопросы, и ответить на них ох как было порой не просто-то. И действительно – отчего радушие в людских душах прочь исчезло? – Подозрительность и недоверчивость заняли его место. И куда пропала весёлость всеобщая нрава? – Угрюмостью повсеместною она стала. Где, наконец, подевалося расейское хлебосольство? – Жадные дюже все поделались больно. А главное – каждый этак сам стал по себе, хоть в хоромах он хоронился, хоть торчал в избе.

Как Говяда гадов бил и порядок наводил.

И вот едет Ваня по новой местности, вокруг оглядывается и увиденному не дюже радуется. Природа здесь была необычная и для глаза расейского непривычная. Всё-то вроде так, да не так: деревья совсем другие, не нашенские, листьев плоских, как у нас, на них не видится, а все ветки толстенными власами, будто конскими хвостами, увиты. Кора же на стволах грубая да струпчатая, шершавая да бугорчатая. И трава листве тутошней под стать: ну сплошные везде конячьи хвосты да гривы. Этакое волосяное море бурливое... Лёгкий тёплый ветерок порывами на это разнотравье налетал и слегка его колыхал, будто гребешком расчёсывая. Небо же в выси было жёлтым, без солнца пригревающего и без звёзд мерцающих, хотя всё вокруг светом особым светилось и неплохо довольно виделось.
Первым делом Яван на цвета окружающие обратил внимание и нашёл их чуток мрачноватыми. А это оказалось, что тут два новых цвета были видимыми, и сиё большее, казалось, разнообразие вносило в окрестную гамму излишнюю мрачность. Светлых же оттенков в недостатке там оказалось, и даже цветы полевые, круглые, как шары, и волосами переплетённые, были по большей части не жёлтые как у нас, а багрово-красные, насыщенно-фиолетовые и ещё более тёмные эти...