Как чудесно раз не баба родила богатыря.

В давние-стародавние времена, когда люди на одном языке ещё говорили и зло творить не шибко любили, было на Земле нашей матушке некое царство дюже великое, Расиянием прозываемое, со столицею знаменитою Раславой-градом, и в том царстве народ православный обитал – сильный зело, богатый и радостный. О ту пору правителем у них служил царь один доброобильный по имени Правила, а жена его ликомилая величалася царицею Радимилою…
Умом и сердцем о благе народа расейского они радели и как лучше сделать ему хотели: пеклись о людях, заботились, за справедливостью в деле любом охотились, да и народ их любил, хоть поклоны им не бил, и всё-то было прекрасно да ладно, ежели бы не закавыка одна досадная: не было у них детей… Чего только царь с царицею ни делали, на какие только ухищрения целительные они ни пускалися, к каким лекарям да праве́дам ни обращалися — ан всё-то было впустую: не могли они решить задачку сию непростую.

Как Яван из сладкого капкана выкарабкивался.

Долго ли, коротко ли почивал у себя Яван, то неведомо, да только снится ему странное сновидение... Ваньша во сне сам себе удивляется: ведь дотоле-то никаких снов он не видывал, а просто-напросто вырубался напрочь, и всё. Это такая особеннось в мире навьем наблюдалася: никаких тебе ночных грёз, ибо сама жизнь в местах сих невозможных больше на грёзу воплощённую была похожа. А тут, значит, сон... И такой-то, право, чудной, ну словно бы наяву – натурально! – всё происходит… Видит себя спящий витязь в некоем месте необычном и загадочном, не таком как у Навьяны, а будто бы на белом свете где-то. Кругом него народ какой-то кучкуется в количестве немалом: и стар тут, и млад... Не только мужики с бабами, но и дети. Богатые и бедные... Кого там только нету... С удивлением каким-то умильным окрест себя Ванюша оглядывается и с превеликой радостью примечает, как все люди собравшиеся друг дружку-то привечают: один другому сердечно улыбается, кланяется соседу почтительно да крепко с ним обнимается. Нет вообще никого, кто бы там хмурым похаживал, скучал бы али других чурался. В доску просто все тут свои!..

Как наш витязь еле лез через дикий чёртов лес.

И тут вдруг будто проснулся Яван, и словно некая пелена с глаз его упала. Не сразу само собой, не в миг, и не в минуту даже, бо ещё какое-то время соображалка у Вани функционировать отказывалась, но всё же, как бы там оно ни было, а вскорости очухался он, проморгался чуток, башкою потряс, глядь – а в руках-то у него верная евоная палица! Вот так заноза, он удивляется… И самого себя с любопытством понятным рассматривает.
И что же? Сам-то он, оказывается, не где-нибудь в навном чертоге, а в чистом поле пустом стоит стоймя. Перед ним же вдалеке лес зеленеется, позади пропасть бездонная лентой чернеется, а за пропастью горы громоздятся. И ни тебе избухи нету Навихиной, ни дворца Навьяниного, ни каната туго натянутого. Ну как всё сгинуло! На теле же у Явана шкура львиная, как и прежде, накинута, а за спину перекинута сумень – вот и всё-то его имение – а в голове, понятное дело, полнейшее недоумение... Постоял, постоял там Ваня, словно в прострации некоей находясь, а потом наконец опомнился да первым делом за рожу-то себя – хвать! Ах ты ж, думает, ёжкина мать! На лице-то у него бородища отросла аж до пупа, а на главе власа – чуть не до задницы развеваются… Добро ещё, хоть не красные, а самые обыкновенные для Расиянья – соломенные, значит, как и ранее.

Битва Вани со стражами, тварями дюже ражими.

Долго ли, коротко шёл Яван – это как посмотреть. Быстро только сказка сказывается, да реальность – не сказка ведь. У нас в Рассияньи по лесочку гулять – это одно, а зато в пекле по чащобищам продираться – это, понятно, совсем иное. А ежели приплюсовать к тому ещё и «радушие» обитателей местных, да принять вдобавок во внимание путешественника нашего оголодалость, то Явановы приключения, не кривя душой, придётся точно признать экстремальными. Второго такого дурака сильно поискать надо бы было – ну, разве что в Расии где может быть…
Ох и непросто далися Явану эти два дня да две ночи – трудновато пришлось ему очень. Не обошлось, понятно, и без оказий. Было дело, его хищный камыш облепил неожиданно, коий живьём его сожрать намеревался, да только лишь сильно Ванька пострекал, и он скрозь таки прорвался. Потом стрекозы гигантские на него стаей напали с челюстями, острыми как бритвы, и живейший интерес к нему выказали – естественно, гастрономический. Ещё уроды некие крысообразные в кустах непролазных на Ваню набежали, и палица ему тогда не понадобилась, ибо пришлося мелочь эту многочисленную руками на себе давить.

Про то как Яван с Сильваном побратался, и про то как он Дар обретал.

Вновь леший Явана обнял, теперь уже по-дружески, ласково, а потом за ручку его взял, на бугорок усадил и молвил почтительно:
– Удивил ты меня, Яван-богатырь, ох и удивил…
И сызнова головою качает да одобрительно усмехается:
– Впервой ведь мне такой супротивник попадается, который, меня не победив, покорил бы меня начисто, а это по силам лишь человеку настоящему, факт!
Да по плечу Явахе как вдарит!
–Ведь я, Ваня, не просто дикий лесной человек-то! – сказал он в воодушевлении. – Я Природы земной сын, а ещё слуга её и защитник! Природа-мать силою неиссякаемой меня наполняет, а я её от жадных и злых тварей обороняю... Вот ты – не злой, Ваня! – ткнул он в грудь ему пальцем. – Это надо же, чего ты придумал! Не спасовал предо мною, не испугался, и в то же время бить да крушить меня отказался. Да-а! И в самом-то деле мы с тобою на равных! Как братья... А давай-ка и в самом деле побратаемся, друже Ваня! Меня, кстати, кличут Сильваном...

Про то как Ваня героя из чар выручал, и о том как спасённый про Коны ему вещал.

Ну, да надо было пускаться в путь – вперёд, знамо дело, не куда-нибудь… Чтож, тронулись Ваня с Сильваном, идут себе, идут, а местность-то вскоре переменилася значительно: спервоначалу степь пошла, травою не обильная, а через какое-то время и вовсе пустыня вокруг раскинулась. Совсем уж гиблое место. Так-то стало светило с неба печь – ну дышать прямо нечем! Как словно в бане на полке. Жарища везде стояла немилосердная, а укрыться-то и негде: один песок вокруг да камни, камни да песок... И часу даже не прошло, как почва эта адская до того раскалилася под ногами, что кажись по сковородке идёшь. Ну чистое же пекло, ядрёна вошь!
– Во, брат, попали! – говорит Сильвану Яван, пот горячий со лба утирая.
А тот и ответить толком не могёт: пробормотал лишь что-то неразборчиво и далее себе прёт. И до того рожа у лесовика страдальческая-то стала, что и не передать: будто бы по углям его заставили шагать. Тяжеленько лешаку пустыня та далася. Да и Ваньке, конечно, далась не легче, только он виду-то не подаёт – терпит. Зубы сцепил, а идёт. Дюже он был волевой... Протащились они вёрст с десять таким макаром – совсем худо им обоим стало. У Явана от этого жара даже мысль предательская образовалася: а не повернуть ли им в самом деле назад? Помозговал он чуток этот вариант и решительно от него отказался. Ведь расейскому парню перед трудностями всякими пасовать не пристало. А ещё помнил он крепко, что лишь по прямому пути ему сказано было идти, а кривые дороги для него были заповеданы.

О том как отпетый один ленивец в великого трудолюбивца вдру гпревратился.

Часика через три и вышли. Ни зги, само собою, было не приметить. И тишина стояла прямо зловещая. Сильван сразу же в одному ему ведомую сторону подался, как на подушках, неслышно ногами ступая да товарищей своих то и дело окликая. Идут, значит, переговариваются, Яван с Буривоем то в колдобины невидимые впотьмах проваливаются, то об каменья подорожные спотыкаются, апосля чего вскрикивают, бурчат да чертыхаются. Ну и тьма же вокруг была, тьма абсолютная! Только они всё одно идут.
Топали долго – всю-то цельную ночь. А под самое утро леший опять какую-то пещеру впереди углядел, а в пещерах, надо заметить, в тех краях недостатку не было. Они туда и завернули, как чуть рассвело. Отдохнуть там, стал быть, чтоб денёк, не жариться чтобы на пекельной этой сковородке… Апосля-то прошлого дня Яваха с Сильваном на сей счёт поумнели.

Как фанатик мутных дел в пекле жутко охладел.

Всю-то ночь длинную Яван Говяда и его, так сказать, команда в беспроглядной темени брели да горюшко мыкали. А места вокруг и впрямь были негостеприимные да дикие – ну совершенно же нехоженные и к путешествию вовсе не гожие: сплошные везде бугры да канавы, овраги да холмы. Тут и при ясном-то свете не каждый идти бы решился – того и гляди шею, сверзившись, свернёшь! Ну, да назад-то не повернёшь...
–Сильван, а Сильван, – обратился однажды Ваня к побратиму громадному, из очередной какой-то ямищи как раз вылезая, – скажи, а как ты видишь в этакой-то несусвети? Нешто у тебя глаза какие-нибудь особенные, не такие как у всех, а?
Хмыкнул удивлённо угрюмый великан и ответил брательнику так:
–Да глаза-то как и глаза. Оно конечно, твоих они позорчее, брат Яван, но я ими тоже ни зги не улавливаю.
–А чем же ты тогда зришь? – превесьма Ваня удивился и аж остановился.

Как постыдный жадный грех человека в пекло вверг.

Проснулся Яван оттого, что его Сильван за плечо тронул. Пора, мол, брат, поспешать, сказал лешак, а то светило подземное меркнуть стало – адская ночь уж почти настала... Потянулся Яваха всласть, глядь – а вокруг все готовы, только Делиборза не видать нигде, да новый их знакомец куда-то делся.
– А Делиборз-то где, а? – Ванюха спрашивает.
–Да здеся он, недалече, – отвечает ему леший. – Вокруг пещеры шарится, всё никак не угомонится. Весь день, понимаешь, его невесть где носило. И как усталь его не подкосила!
–А этот, как его... Давгур иде же?
–Тоже тут, возле входа расселся. Цельный почитай день на солцепёке на самом жарился – и как, не пойму, не упарился!
И в самом деле, едва Яван наружу-то выглянул, как сразу холодуя узрел. Тот на горячем сидел песочке, у скалы гранитной на корточках, весь багровый в свете ярилы угасавшего. Видать, косточки свои перемёрзнувшие прогревал.

Кто споил родной народ – тот мерзавец и урод!

Был я на белом свете, братья, – начал новый знакомец ватаге рассказывать, – жрецом в одном южном государстве, жрецом знающим, влиятельным, хотя и не самым сначала главным. Основною своею задачею поставили мы, жрецы, приобретение для себя материальных благ, несмотря на то что говорили народу обратное: о духовном на словах пеклись, о нетленном, о самом важном... И этак жили мы, значит, поживали и, как говорится, добра наживали, только вот какая закавыка с течением времени образовалася: маловато, итиш твою, добра у нас оказалося!.. Или, может, показалося нашей жреческой братии, что маловато... Кто там счас разберёт! Дело ведь то всем известное и банальное прям до рвоты: сыта хоть свинья, а всё жрёт; богат хоть богач, а всё копит…
А я, жрец Упой, до богачества жаден был очень: и попить любил, и пожрать, так что не по душе мне было в скромности малокормной прозябать. Тогда-то ещё старые порядки не совсем были у нас изведены, и наряду со жрецами водились кой-где и праведы, да знахари всякие с ведунами. А князюшка нашенский не шибко много имел власти, и все вопросы важные решалися на радах, в так сказать народовластии...

Как дружину через море перенёс орёл Могол.

Много ли, мало ли времени проходит, а только наши скитальцы на брег моря широкого выходят. Жара пустынная как-то вдруг спала, стало несколько холодать, так что путешествовали они при свете дня. И вот глядят ватажники на преграду неоглядную и невольно в душе поражаются: вода-то в море мутная да тёмная и такая бурная, что прямо страсть... Превеликие волны на берег пологий поочерёдно накатывали и шипя назад себе отливали. Да ветер солёный с морского простору полоскал не шутя. И с виду мрачнейшие тучи по небу угрюмому низко скользили, на жгучую ярилу адскую наползая и полумрак то и дело создавая.
Что тут скажешь-то? Видать, тут непогода — в любое время года...
Пригляделися походники мимоходом, а в глуби вод жизнь, можно заметить, ключом прямо бьёт: какие-то жуткие раки, бяки да всякие там раскаряки натурально кишмя-то кишат. А нет-нет чуть подале и чудище какое-нибудь немалое тенью пугающей пронесётся, или рыбища страшенющая стрелою бревноватою прошвырнётся...

Как Правила в грязь упал и под мрази власть попал.

Пролетели годы беззаботные, как белые птицы-лебеди в небе высоком. Хорошие то были годы, счастливые да радостные для Явана. Народ в Расиянье жил весело, дружно, свободно и богато. Тогда-то ещё богатство не так, как сейчас, понимали – не в деньгах одних его видели. Деньги-то что? Их и украсть легко ведь можно. А попробуй-ка истое богатство для себя своруй – фигушки-макушки это у тебя получится! К примеру, здоровье неслабое – превеликое ведь богатство! Дураков с этим спорить нету. А ведь не купишь его, не продашь и взаймы никому не дашь... Потом умение всякое стоящее, мастерство – ого-го ещё богатство какое! Ну а души широта, весёлость нрава да дружелюбие – бедность что ли по вашему? – Едва ли... А ум цепкий, воля крепкая, сила героя – дёшево может стоят? Хм... Наконец, духа высокого величие, истая убеждённая человечность неужто менее на весах жизни потянут, чем какое-то там злато-серебро? Это уж, ребята, точно навряд ли! А ежели кто по иному думает, то, прямо сказать, разнесчастный это человек. Да и человек ли он?..

Как на острове запретном избегали наши бед.

С удвоенной энергией ускорил Могол своё продвижение, норовя заветной цели достигнуть быстрее, и вскорости до острова Пекельного он долетел. Вот он под ними уже, объект долгожданный, а видимости-то и нету: туман... Лишь кое-где поодаль хребты гор чёрных над пеленою тумана торчали, ну да орлу-то туда лететь не заказывали. Нырнул он в серую зыбь, махнул пару раз крыльями и на твердь у воды приземлился. Берег был пологий вначале, сплошь усеянный гладкими камнями, и на него волны с ленцой накатывали и так же медленно назад отливали. Десантировалась Яванова рать не дюже ладно, и об каменюки склизкие они все дерябнулись. А Ваня насилу руку правую от орлиной лапищи оторвал, до того вишь судорогой её сильно сжало. Ну да ничего: на песочек у воды самой спрыгнул он удачно и на берег, от волны отступая, отбежал.
Дружинники же его после перелёта стрессового ажно окосели – где попадали, там и сели. И то сказать, удивительного здесь было мало, потому что два верных раза от смертушки неминучей они отбоярились и случайно, можно заметить, осталися живые. Даже Могол Могучий ничем людей был не лучше: к земле он в бессильи припал и крылья во всю ширь распластал. Больше всех же пернатый устал…

Про то как Яванову банду десантну чертяка один разжалованный у себя принимал.

Только вот же закавыка ещё сделалась: а как на энтом ковре лететь-то? Сам-то коврище по площади немалый был, широкий; уселись десантники наши на него – а толку! Не летит колдовское изделие, и всё.
–Может, чего сказать надобно: слово там какое-нибудь, заклинание?
–Али подумать?
–А может, дёрнуть надо за что-нибудь?..
Разные такие догадки в порядочном весьма достатке на капитана Явана посыпались. Подумал, подумал он малость, да и решился. Как словно осенило его.
Сверкнул наш витязь очами боевито и рукою махнул.
–Эх! – гаркнул он молодцевато. – Где наша не пропадала! Поехали!!!
И, гляди ты – начали они плавненько эдак вверх подниматься, да… в тот же миг с глаз долой и пропали! Невидимыми вроде как стали. Сами-то они сию метаморфозию в толк не взяли, не сознали её бо, а зато со стороны ежели глядеть, так прямо сгинули они во мгновение ока. Во, значит, кака с ними уявилася-то морока!

Чрез последнюю преграду – в непонятный Пеклоград...


Огляделись лазутчики наши окрест со вниманием – да-а! – тут вам не ерунда... Это было, по всему видно, и впрямь-то сооружение старинное, как бы лабиринт заброшенный. Сводчатый широкий туннель, сложенный из громадных камней, вёл куда-то в тёмную даль. А кругом-то сушь да пыль, да всякие по закоулкам мраки. Бр-р-р! И такая стояла там тишина, что даже была слышна она.
–Нам... э-э-э... вроде туда, господа... – сдавленно просипел чёртик и, озираясь, вперёд потопал. – И давненько же я здесь не бывал-то – с самого детства, можно сказать...
Пошли они, тож потопали, а через недолгое времечко коридор, по которому они двигались, раздвоился, растроился, расчетверился, расширился, сузился, и вскоре из всех этих ходов-вариантов такая путаница завязалася, что мама не горюй. Кривулка в один было проход сунулся – назад вернулся, в другой потом завернул – опять всю ватагу к прежнему месту вернул. И снова нырнул куда-то, проводник неудатый...