Сказка о царских детях, злой ведьме и Олене-Золотые рога, который знает всю правду и один не боится сказать её

Когда-то очень давно в избушке на краю деревни жила бедная вдова. Однажды перед большим праздником – праздником Розы – отправилась она к реке, чтобы прополоскать в ней свою единственную праздничную скатерть, расшитую красным узором. Но не успела приступить к делу, как увидала в воде большую корзину, несомую неспешным течением. Взяла бедная вдова ивовый прутик, подцепила им корзину, опутанную кувшинками и лилиями, и притянула к себе. А в корзине-то, завёрнутые в шёлковое одеяло с золотым вензелем на уголке, лежат двое детей, двое прелестных малюток-близнецов. «Вот так подарок мне к празднику!», – подумала вдова, достала детей из корзины и понесла домой.

Ох, и тяжело пришлось ей, бедняжке, утра там дожидаться в муках жгучих телесных. Лишь когда петухи первые запели, сделалось ей немного полегче… Она даже в забытьё некое провалилась, как бы в туманный такой полусон…
То что далее с нею произошло, показалось не всамделишним её сознанию, а явленным вроде как понарошку. Её куда-то вели, потом везли в деревянной клетке, словно не человека, а зверя. Ну а под конец доставили якобы преступницу по градским тряским улицам из города наружу. Вся окрестность там народом оказалась запруженной, и лишь мост широкий подъёмный и площадка возле него оказались от людей свободными.
На эту-то площадку ведьму-царевну слуги и доставили, после чего скинули они клетку на мостовую под шум неумолчный и громкий гул.
То шумели зеваки, там собравшиеся, дабы потопление ведьмы ужасной воочию здесь увидать.

И так летит она час, летит другой, летит третий… Скоро уже должен и лес её появиться, межмирье то есть заветное, разделяющее свет здешний от света белого…
И тут тревогу великую почуяла вдруг Милолика. Обернулась она назад – мать честная! – а её коршун чёрный почти уже нагоняет! Не иначе как сам Воромир то был обороченный. Очухался, видать, сей гадёныш и кинулся за беглянкою горлицей по небу вдогонку.
Видит Милолика – озеро большое впереди показалось. Озеро это она хорошо знала, ибо располагалось оно от леса Ягихиного недалече. Эх, жалко ведь пропадать, когда вот оно, спасение! Поднатужилась птица-девица, из последних своих силёнок к озеру полетела, и только лишь она черты озёрной достигла, как коршун адский почти что её настиг.
Камнем тогда она вниз спикировала, а как в воду-то с размаху бахнулась, так оборотилась тотчас в колючего ерша и в заросли водные – шасть! Да и поплыла, таясь в них и прячась, к берегу дальнему.

До нитки мокрая и невозможно злая, вернулась наша егоза назад в свои пенаты дремучие.
–Эк же ты промокла-то, внученька! – покачала головою проснувшаяся недавно Яга, – Нешто не распознала, что идёт-то гроза? Я ж тебя этому учила когда-то…
–Семияр-то траву нашла, проказница? – спросила она опять через времечко, ответа от ведьмочки почему-то не дождавшись.
–Ничего я там не сыскала! – ответствовала ей Мила в запале, – Видать, зайцы траву ту сожрали! А может быть, она сё лето не в урожае!
–О! – воскликнула тогда Яга, по затылку себя притом бабахнув, – А ведь лето скоро уже кончается, а! День рождения у тебя, Милочка, намечается, и не какой-нибудь, а от роду осьмнадцатый! Надобно гостей побольше на праздник сей созвать, и как следует это дело нам справить…

…Вестимо, что правда. А то как же! У нас в деревне Брехалово одни сплошные правдолюбцы проживают, ага. А моя фамилия, ко всему вдобавок, так и вовсе Брехунов оказалася, так что я из всей нашенской шатии-братии самый наипервейший правдознатец… Вот, кстати, попёрся я давеча в лес за грибами. Гляжу – мать честная! – грибов этих самых уродилось, хоть косой их тута коси. На осинах, значит, подосиновики висят вот такие, на берёзах подберёзовики, а на дубах, ясен перец, боровики. Ну а лисички, знамо дело, на лисах произрастают… Тут как раз одна лисица мимо бежала, так я, не будь дурак, за хвост её хвать, да и нарвал с неё грибочков полнёхонькое лукошечко. Ну, чё – иду я себе далее по трещобам тем окаянным. А жара! Снегу везде лежит по самые… эти… как их там… ну, в общем, повыше колена где-то сугробищи. Метелица вовсю метёт, буран жуткий, пурга… Вспотел я страшно, приустал, а тут ещё и ливень ливанул неслабый. Сосульки с неба посыпались, снег, град, головастики всякие, лягухи, жабы…

Кошка мышку возле норки
Стерегла-стерегла,
Но из норки выманить
Так и не смогла.

...Мышка в норке сидит,
В уголке,
Дверца в норку —
На ржавом замке.

Давным-давно жил человек
По имени Куйцук.
Работал, хлеб свой добывал
Не покладая рук.
Был невысоким мужичком
(Так сказка говорит),
Был шутником, весельчаком
(Так сказка говорит).

Когда-то, как-то, где-то
Жил-был, жил-поживал
Воробышек. С рассвета
Чирикал, напевал
Да зёрнышки клевал.

И всё случилось просто:
Однажды в пыль нырнул
И вдруг в пыли напёрсток
Серебряный блеснул.

На зеленой влажной кочке
Не сидела - восседала
Очень важная лягушка,
Надуваясь, точно шар.

Очень важная лягушка -
Сразу видно, что баксанка -
Горделиво восседала
На болоте на своем.

В глубине веков ни зги
не видать, как в яме…
Может, где-то в Безенги?
Может быть, в Холаме?
То ль в Балкарии Большой?
То ль в Чегеме, может?
Не припомню… Нет, постой –
любопытство гложет!
Что, в Баксане? Никогда!
Значит, безуспешно?

Жили были старик со старухой, да третья внучка; пришла весна, снег стаял; вот и говорит старуха: пора огород копать; вестимо пора, сказал старик, наточил заступ и пошел в огород.
Уж он его копал, копал, всю землю по комочку перебрал и вспушил гряды на диво; похвалила старуха гряды и посеяла репу. Взошла репа, растет и зелена и кудрява, ботва стелется по земле, а под землею дуется-наливается желтая репа, вверх прет, из земли лезет. "Экая репа!" - говорят соседи, поглядывая через плетень! А дедушка с бабушкой да со внучкой радуются да приговаривают: "Будет нам что постом печь да парить!"

Сказал мне психиатр мой,
Точнее – заявил --
Забудь навеки, дорогой,
Что завоюешь Мир!

Жили-были Дед да Баба и была у них Курочка Ряба…
Все помнят эту сказку, но не все знают, что это только присказка. Сама же сказка только начинается.
Снесла Курочка простое яичко, успокоились Дед и Баба. Тут пришла внучка Машенька. Видит – кошка уже вылизала разбившееся яичко. Маша взяла веник и начала заметать скорлупки. Смотрит – а они блестят, да так ярко! Собрала Машенька все скорлупки и начала составлять из них яичко, захотела увидеть его таким, какое оно было вначале. Вот была бы игрушка – Золотое Яйцо! А скорлупки рассыпаются, не хотят держаться. Она к Бабе:
- Баба, помоги!
Баба придумала: взяла целое яйцо, проделала дырочки с двух концов и выдула содержимое в чашку. Осталась пустая целая скорлупка, на которую Машенька могла наклеивать золотые скорлупки. А чтобы скорлупки держались, баба дала Маше чашку с яичным белком.
Машенька села в уголок и начала подбирать скорлупки – по форме, по размеру, по кривизне… Обмакивает и наклеивает, сдвигает, переставляет… И собрала! Стало яйцо нарядное, как прежде. Даже наряднее: само – золотое, а по золоту – белые прожилки – следы трещинок, разделяющих отдельные скорлупки. Маша положила новую игрушку на окно, на солнышко, чтобы скорлупки крепче присохли.

«Усталая с работы, пришла под вечер мать
И видит, что у сына не прибрана кровать,
Что стынет чай в стакане, что пол не подметен,
Что лежа на диване, читает книжку он.»*

Раз воронёнок у навоза,
Телегу взглядом проводив,
Спросил у ворона серьёзно,
(Доселе был он молчалив):

«Чего же не хватает людям?
С утра в трудах, всё для еды.
Навоз клевать они не будут,
А поискать, как я и ты,
Готового, чего такого,
Желания, как видно, нет.