Часть третья

И так летит она час, летит другой, летит третий… Скоро уже должен и лес её появиться, межмирье то есть заветное, разделяющее свет здешний от света белого…
И тут тревогу великую почуяла вдруг Милолика. Обернулась она назад – мать честная! – а её коршун чёрный почти уже нагоняет! Не иначе как сам Воромир то был обороченный. Очухался, видать, сей гадёныш и кинулся за беглянкою горлицей по небу вдогонку.
Видит Милолика – озеро большое впереди показалось. Озеро это она хорошо знала, ибо располагалось оно от леса Ягихиного недалече. Эх, жалко ведь пропадать, когда вот оно, спасение! Поднатужилась птица-девица, из последних своих силёнок к озеру полетела, и только лишь она черты озёрной достигла, как коршун адский почти что её настиг.
Камнем тогда она вниз спикировала, а как в воду-то с размаху бахнулась, так оборотилась тотчас в колючего ерша и в заросли водные – шасть! Да и поплыла, таясь в них и прячась, к берегу дальнему.
А коршун-то мимо шибанулся спервоначалу. Правда, потом он всё ж назад вернулся, в озеро плюхнулся, превратился в свой черёд в щучищу острозубую и принялся везде искать Милолику ускользнувшую.
А пока он её в водах тёмных искал, та до берега уже добралась. А там и вот он уже – лес заветный маячится. И вдруг видит Милолика – щука Воромир с разверстой пастищей на неё мчится! Выскочила она тогда из воды, лисою рыжею обернулась, и к лесу стремглав метнулась. А Воромир обернулся на берегу волком огромным – да за нею галопом вдогонку! Слышит Милолика – приближается волчара быстрей быстрого, вот-вот он её уже схватит, осталось, может быть, один прыжок ему совершить, не более…
А до лесу всего-то шагов сто, и ещё жалчее ведь гаду этому так близко от цели поддаваться! Ударилась она тогда оземь, мышкой махонькой обернулась и в норку – юрк! Пролетел волчара в азарте мимо, а когда он, наконец, остановился, то ласкою проворною оборотился, тоже в норку юркнул – и за мышкой по ней побёг.
О ту пору Милолика-мышь из норы выскочила, человеческий облик опять приняла, взяла с земли камешек и в нору его затолкала. А сама кинулась стремглаво к лесу стоящему. Не смог Воромир через камень тот протиснуться, пришлось ему назад во гневе великом воротиться, да в волка сызнова себя оборотить. Бросился он сломя голову за ведьмочкой молодой и опять-таки почти у кромки леса самого её догнал.
И в это время критическое Баба-Яга вдруг впереди появилась. Прыгнула вперёд Милолика и на шее у бабки повисла. А волк тоже за нею прыгнул, да только вот же оказия – ударился он со всего размаху в стену некую прозрачную, хоть и невидимую для глаза, но твёрдую словно камень-алмаз. Долбанулся он об стенку волшебную так, что аж звон там гулкий раздался и, превратившись в прежнего молодца наглого, на землю он мешком шмякнулся
И вот сидит он на заднице, посиживает, в глазах его тёмных яркие звёздочки вовсю хороводят, а на лбу у поганца шишак выскочил вот такой!
А Баба-Яга кулаком в его сторону тогда погрозила и вот что выговаривает ему, паразиту:
–Ни в жисть тебе сюда более не попасть, мерзавец адский! Стену защитную я сотворить смогла, кою никому из шатии-братии вашей не пересечь никогда!
И подались они с Милоликою до своей хаты, а посрамлённый Воромир по-волчьи там завыл, коршуном затем обернулся и полетел устало в свои пенаты адские, и впрямь-то не солоно, как Милолика и предсказывала, хлебавши.
Ох, и рада была Баба-Яга, что её воспитанница своевольная вернулась домой живёхонька! Не чаяла она, не гадала, что удастся Милолике от чар Воромировых избавиться. Обняла Баба-Яга свою внученьку ненаглядную, расцеловала её участливо и так ей потом сказала:
–Да ты, Милочка, и в самом-то деле ведьма первостатейная! Силушка в тебе для борения в полсилы моей, наверное. Так что выросла ты, я гляжу, совершенно, и для взрослой жизни вполне ты уже поспела.
И стали они жить в избушке бабкиной по-прежнему.
Продолжалося лето пока ещё славное; Милолика в лесу грибы-ягоды собирала, травы лечебные рвала да коренья всякие в ступочке растирала, ну и с животными своими любимыми между делом, конечно же, общалася.
И вот однажды, когда наступила осенняя пора ранняя, призвала Милу к себе Баба-Яга и сообщила ей важно, что будет она её последнему своему умению обучать. Глядит на Ягусю девушка и удивляется виду её странному. Да и как ей было в удивление-то не впасть, когда Баба-Яга облачилася в одеяние праздничное, такое яркое да нарядное, что прямо вай...
Доселе этаких уборов у бабки Мила не видывала, и слыхом даже не слыхивала, что она их где-либо хранила.
Уселася Баба-яга на свою кровать, поставила рядом табуретку и пригласила Милолику на неё сесть. Та села, конечно, а Ягуся тогда колечко с красным камешком у себя с шуйцы снимает и воспитаннице то кольцо показывает.
–Вот, – говорит она голосом загадочным, – это заветный мой перстенёчек... Ты, Милаша, богу помоляся, сиё колечко себе на шуйцы мизинчик надень – и великую-превеликую силу ты тогда заимеешь! Станешь ты ну совершенно как я, а может статься, и более сильной даже гораздо…
И вещицу эту заветную положила Баба-Яга воспитаннице в ладошку десную.
–Только гляди у меня, не перепутай, – брови Ягуся строго нахмурила, – На левый мизинец надень кольцо-то, не на правый, а то постигнет нас всех большая и страшная беда!
Однако Милолика совет Кота Баюна помнила хорошо. Поднесла она кольцо с красным камнем к мизинчику левому самому, да и позамешкалась малость.
–Ну же, давай, надевай! – воскликнула нетерпеливо Баба-Яга, – Чего тянешь-то да зря телепаешься!
Глянула на бабу Мила внимательно, а у той в глазах разгорелся нехороший пламень, и выражение лица сделалось у неё какое-то зловещее. «Ну, уж нетушки! – подумала девушка несогласно, – Я те не дура, чай, какая! Поступлю-ка я лучше, как Котик Баюнчик мне завещал…»
И – раз! – надела себе сию загадочную вещицу на правый свой мизинчик!
Ой, что тут было! Схватилась Баба-Яга за виски свои седые и так страшно завыла, что и стая волков, наверное, её не перевыла бы. А потом на кровать она бряк, ноги вытянула, с лица враз спала и на глазах прямо пожухла вся.
–Что ты наделала, девка глупая, – еле слышно она пробормотала, – Ты же силу мою пересильную себе не взяла. Я вот помру сейчас, и белый наш свет без защиты останется от сил адских… Иди скорее сюда. Иди быстро!
И рукою Милолику к себе поманила.
Та было испугалась, когда угрозы Ягихины услыхала, и сделала уже к ней шаг маленький, а потом головою в раздумье покачала и на месте стоять осталася.
–Помираю же – иди ок мне, – вновь проскрипела старая ведьма, – Дай скорей руку мне свою, и я тебя на защиту благословлю…
Однако Милолика молчала и лишь решительней головою качала.
Расплакалась тогда Яга, слезами горючими умылась, и стала она Милолику корить язвительно:
–Вот дурёху-то я воспитала, слово правое! Вот девку-то неблагодарную! Эх, пропала моя бедная душенька, и белый наш свет тоже, видать, пропал!
И в это самое время – кур-р-няу-у! – снаружи мурлыканье явственно послышалось, и кто-то неведомый с той сторонки когтями двери поскрёб. Кинулась к дверям Милолика, их быстро растворила, а там ни кто иной, как Кот Баюн стоит себе, постаивает да в усы свои златые ухмыляется.
–Что, хозяева распечальные, – воскликнул котяра куражно, – не ждали Кота Баюна? Ан вот он и сам к вам пришёл, нежданный да незваный!
Заскочил Кот в избушку, на Бабу-Ягу помирающую, сощурившись, глянул и делово весьма заявляет:
–Ну что, Баба-Яга – передавай мне что ли своё хозяйство! Я тут на страже жить-обитать вполне даже согласный, ага!
Обрадовалась Ягуся Котом сказанному чисто несказанно, к себе затем его подозвала и по шёрстке золотистой его погладила. И аж искры огненные от такого соприкосновения во все стороны брызнули!
Кот-то на пол скок, а бабка вздохнула зело успокоено и говорит Миле тихим голосом:
–Прости ты меня за всё нехорошее, внученька дорогая! И будь счастлива! Помираю я с душою покойною и радою, ибо оставляю своё хозяйство в надёжнейших лапах…
Кинулась Милолика старушке на грудь её впалую, возрыдала она страстно, и в то же мгновение, душенька Ягусина многострадальная тело её старое навсегда оставила.
Ну что? Похоронили Милолика с Котом прах бабкин под высоким столетним дубом, собрали на поминки всех её леших-приятелей и прочих местных обитателей, а потом вздохнула Мила этак тяжко, да и говорит новому хозяину:
–Ну что, Котик Всезнайка – ты теперь тут распоряжайся, а мне пришла пора назад к людям возвращаться. Каждому ведь своё: вам, тварям сказочным, здешнее, а нам – человеческое… Прощай, милок Баюша, не поминай меня плоховато, ибо не увидимся мы с тобою более никогда!
–Как знать, как знать, Милолика, – покачал раздумчиво головою Баюн, – Оно ведь всяко может случиться… Только помни – с колдовством ты там поосторожнее. А оборотничеством так и вовсе на белом свете заниматься невозможно. Среда, вишь, там жёсткая очень, устоялая – там этого делать нельзя…
–А я и не собираюсь дома колдовать-то, – пожала девушка плечами, – Легчить-исцелять, это да, это я делать собираюсь и впрямь, а наводить чтобы чары, так и в мыслях я такого не держала творить на родине у себя!
Ладно. Собрала Милолика свои пожитки немудрящие в котомку, харчишек кое-каких ещё взяла, потом Кота Баюна на прощанье погладила да и отправилась в своё царство. А уж на счастие отправилась али на мытарство, так о том она не знала, не ведала ну ни капельки даже.
Не больно-то и спешила она, надо сказать, на родину подаваться. Тревожилась в душе, волновалась, переживала… И то ведь правда – вся ж её жизнь сознательная с трёх годков и аж до лет восемнадцати протекла в краях этих невидальных, в межмирном тихом пространстве. То что Кот Баюн царевной её назвал, ну никак в памяти девушки не находило подтверждения, и поэтому считала Милолика себя не дочкой царя Сиясвета, а простой вообще-то девкой, такою как все.
И вот шла она, шла, мерила неблизкую дорожку своими босыми ножками, и притопала таким вот образом во стольный их город. Что ей делать, и как ей быть, ума не могла она приложить. Но поскольку девахой Мила была умелою и ручки имела она шустрые да проворные, то подумывала она в работницы наняться в какой-либо богатый дом. А там, мол, чего да как, ладно, плохо или никак, то будет далее видно…
А уж вечер почитай что наступил...
На особом месте у городских стен был устроен большой рынок местный, где и горожане, и жители деревень окрестных вели торг всякой всячиной да покупки разнообразные совершали. Город-то стольный величины был впечатляющей, и народу там проживало достаточно. И вот, поскольку дела дневные к завершению уже близились, то люди с рынка расходились по своим домам кто куда: кто в город возвертался, а кто и в сторону обратную подавался, в близлежащие, стало быть, обиталища...
И тут видит Милолика – всадник какой-то на лихом скакуне на дорогу въехал со стороны правой и принуждён был приостановиться там мал-мало, поскольку толпа базарная, по дороге растекаясь, ему ехать далее мешала.
Засвистал молодец пронзительно, плётку из-за пояса выхватил и заорал на людишек нетерпеливо:
–А ну, разошлись-ка с моего пути! Ну, кому говорю – давай живо!
Все кто там был, постарались дорогу ему незамедлительно уступить. Шарахнулись они даже в разные стороны, видя как этот ухарь на них буром-то прёт. Милолика тоже посторонилась машинально и только на наездника проезжающего мельком глянула. Тот был ещё молод, высок, плотен, черняв; усы с бородкой подстрижены у него были аккуратно, а одёжа на нём совсем новая была и явно богатая. Правда, глаза глядели чересчур уж зло да нахально, что ведьмочке нашей, конечно же, не совсем-то и понравилось.
И в это самое время бабка некая, с корзинами увесистыми в обеих руках, позамешкалась впереди малость, отскочить с пути всадника она не успела, и тот чуть было на неё не наехал. Осадил боярин коня своего ярого, а сам рассвирепел страсть прямо как. Взметнул он плётку свою витую, да как полоснёт ею бабку ту по горбу! Бабуля, вестимо, в визг да с ног долой – брык! А этот злодей её, как ни в чём ни бывало, объехал и далее проследовать уже намеревался…
Тут в Милолике гордой ретивое-то и взыграло!
Метнулась она к вороному коню и за уздцы его – хвать!
–Ты что же это, негодяй лядащий, – вскричала она весьма запальчиво, – себе тут позволяешь, а! Пошто прохожих конём давишь да старых людей вдобавок не уваживаешь!
Ахнули людишки окружающие и в стороны живо подались. А этот детина неучтивый глазищи в бешенстве выпучил, выругался грязно громогласно и опять плётку свою над головою вскинул, явно желая полоснуть ею уже и Милолику…
Да вдруг и остановился и плетицу вниз почему-то опустил.
А это он, оказывается, стать Милоликину редкую разглядеть-то успел, и красу её девичью необычайную.
Ухмыльнулся тогда боярин спесивый и вот что девице смелой говорит:
–Вот так красавица мне сёдни попалася! Не вздумать, не взгадать, а только в сказке о такой рассказать! Первый раз я вижу, чтобы дичь на борза сокола сама бы кидалася… А ну-ка, заступница рьяная – поехали со мною, давай!
И он вперёд склонился быстро и попытался ухватить сильной десницей стоящую пред ним Милолику. Однако та ему не далась, руку его загребущую взмахом лёгоньким она отвела да и вырвала у него плётку кручёную из руки-то другой. А потом, назад споро отбежав, конягу по крупу плёткой как перетянет!
Заржал жеребец горячий и по мостовой через мост в город поскакал. А перевесившийся в сторону горе-боярин в седельце тут не удержался, вывалился он вбок, точно куль с зерном, через перила мостовые грузно перевалился, и с шумом и плеском в ров свалился.
Ну и смеху же людям было от сего уморного события! Не любил народец, видимо, молодца сего чванливого, ой не любил! И боялися людишки ещё его вдобавок, что было яснее ясного для стороннего глаза. А тут, значит, такое позорное для него случилося посмешище– кверху тормашками в ров грязный боярин-то сверзился. Виданное ли это дело!
Посрамлённый ездила из грязной жижи уже, вестимо, вынырнул, «запорю, сгною!..» заорал он яростно, и тогда бабуля эта с корзинами к стоящей Милолике подсеменила быстро и вопит ей торопливо:
–Пошли, нет – побёгли отсюда, дитятко! Ой, беда-то вишь какая случилася – ой, беда! Нешто можно так с самим воеводою поступать-то!
И по дороге от города она вприпрыжку кинулась.
Ну а Милолика, так толком ничего и не сообразив – рысцой за нею…
В скором времени добежали они до лесу, и бабка с дороги торной в кусты придорожные сиганула. «На вон корзину-то, милаха, – приказала она Миле, – Неси её, будь ласкова, а то мне, гляди, зело тяжко с обеими корзинами тута колдыбачиться…»
Взяла Милолика корзину эту с овощами и вослед за бабкой вполне согласно пошла. Чуток по тропинкам лесным попетляв, вышли они на просёлочную какую-то дорогу и далее уже пошли спокойно.
–Скажи мне, бабулечка, – спрашивает Мила тогда бабку, – а кто был тот грубиян, который плёткой ударил тебя нещадно? И чего его все так боятся, а?
–Ой, и не спрашивай, девонька, – отмахнулась рукою старушка, – это такой удалец, с которым лучше не иметь никакого дела. Недруязом его кличут, воевода он наш городской. А ещё сын старшего жреца Чаромира. Папаня-то его желал, чтобы сынок по жреческой дорожке пошёл, но Недруяз на это оказался не согласен. Я де боярин, а не жрец, везде он орал, так что пришлось Чаромиру от него отступиться и на воинское ремесло сынка свово благословить… Жрец Чаромир тоже та ещё птица. Царь Болеяр ленив больно, чтобы в дела государственные рьяно лезть, а этот прохиндей как-то незаметно всю почитай власть себе в руки и заграбастал. Так что неспроста его да Недруяза сего окаянного люди боятся: чуть кто супротив них выступит, так чик-дрись – и ищи-свищи горлопана!..
–А ты кто сама-то будешь, милаха? – пытливо тут бабка на Милу глянула, – Доселе вроде бы я тебя нигде не видывала… Кто ты, откуда, и кто есть твои родители?
Не стала Милолика первой попавшейся старушенции открывать тайну своего происхождения. Да и поверит разве кто, что она царевна? Хм, подумают непременно обыватели, что она самозванка наглая, и что не правду она глаголет, а плетёт о себе всякие байки.
Назвала Милолика имя своё настоящее, а про род свой частично соврала, что она, мол, сирота, что ходит по белу свету, побирается и на работу к добрым людям нанимается. И что и в их град она заявилася, чтобы работёнку какую-либо для себя здесь найти.
–И-и, милаха! – разубедила её враз бабка, – О том, чтобы в город соваться, ты теперича и не мечтай даже. Враз же тебя там схватят и доставят Недруязу гадкому на забаву. А далее никто и гроша медного за жизнь твою не даст… Поживи-ка ты лучше у меня. Я тут в избушке лесной невдалеке проживаю, лечу людишек и торгую всякими травами.
Предложение это показалось Милолике подходящим. Это, наверное, сам Даждьбог бабушку сию мне послал, подумала она тотчас…
И согласилась она пожить у бабки с великой радостью.
Звали бабушку эту, травницу, Миладою. Избушка у неё была маленькая, но справная. Держала она небольшое ещё хозяйство: козу, кур с десяток, пса да кота. А вдобавок к живности немудрящей ещё и огородик у неё разбит был с овощами.
Стали они вдвоём в той избушке жить-поживать, и показалося Милолике даже, что она снова у Бабы-Яги оказалася. Только вот характер у бабушки Милады не таким был суровым, как у прежней Милиной воспитательницы: мягким он был, премягким и ласковым-преласковым. Полюбила она Милолику сразу и так сильно, будто та и впрямь родной внучкой ей приходилася.
И рассказала она своей нежданной воспитаннице вот какую историю тайную. Что пятнадцать лет назад служила она у самого прежнего царя в его сиятельных палатах, и была она нянечкой дочурки его маленькой, Милолики. «Надо же, – добавила Милада, головою покачав, – и ты тоже таким имечком названа. Ишь, совпадение-то какое странное!..» А как начала бабка вспоминать о тех прошедших временах, так горючими слезами она враз залилась. Так, мол, и так, всхлипывая она рассказывала – украла их лялечку птица некая страшная, и пошли дела в семействие царском с тех пор наперекосяк. Умерли вскорости царь Сиясвет с царицею Алозорою смертью злою, а новый царь выбранный, Болеяр этот самый, в услугах няньки более не нуждался, и отправил он Миладу прочь восвояси.
Изумилась Милолика такому случаю престранному, чтобы она сразу же не кому-нибудь там, а к своей прежней няне попала. Хотела она было вгорячах всё про себя поведать да рассказать, но затем, поразмыслив малость, от этой затеи скоропалительной всё-таки отказалась. Ну а как она могла доказать-то, что она и вправду Милолика-царевна? Не имелось у неё никаких в пользу этого доводов, так что прикусила она свой бойкий язычок и о тайне своей – молчок.
Рассказала Мила бабушке, что она, дескать, тоже травница, и что целительством она немного занимается. Порасспрашивала её Милада о всяких лечебных травах да о целительных делах, и удивилась она сильно великим Милоликиным в сём деле познаниям. А та ей ещё не всё рассказала, о том что знала, а самую лишь малую малость.
Стали они вдвоём недужных всяких время от времени у себя принимать, и вскоре слава о способностях молодой ведьмочки распространилася буквально по всем окрестностям.
В город же, по совету бабушки Милады, Милолика покамест не показывалась, чтобы подзабылся слегка тот казус с воеводою, стал быть, Недруязом. Сама хозяйка старая на рынок ходила, и всякие новости оттуда она домой приносила. Как бы между прочим, интересовалась Милка своим милёночком, Борилевом, стал быть, царевичем: не болен ли он, не женат, и чем вообще он теперь занимается? Бабка же о царевиче-наследнике была мнения весьма презренного. По её словам, вскользь брошенным, был Борилев-царевич явным недотёпою и человеком превесьма вздорным. К делам управления царством-государством он особого рвения не проявлял, а зато в гульбищах всяких и забавах был явно хватом. И гусляр он, дескать, и певец, и на дуде вдобавок игрец, а ума-то державного уж точно-то не имец.
Обидно было девушке влюблённой речи неучтивые слышать про своего милёнка, да только что ты тут поделаешь. Понимала она и сама прекрасно, что Борилев-красавец не больно-то достойным был парнем, ну да сердцу ведь не прикажешь: ино полюбится ведь и петух яркий пуще сокола задорного али орла ярого…
Так они там и жили.
Не сказать, чтоб особо тужили.
И вот как-то раз – а уж весна-то красна в их края пришла – возверталася бабка Милада с городу до их хатки сама прямо не своя от переживания. «Ах! – всплеснула она руками, – Вот беда так беда-то! Сама царица Пленислава, бают, с ума намедни сошла! Да такая буйная она, право слово, стала, так всех во дворце царском она перепугала, что теперича её цепями, говорят, крепко сковали и держат в особой башне. Да-да! – добавила она в азарте, – цепями, а то она на людей будто зверь кидается, визжит, плюётся, ругается, да вдобавок ещё кусается!»
Удивилась про себя Милолика. Подумала она, а с чего бы это царице досель рассудительной вот так с бухты вроде барахты с ума-то сходить…
Не иначе как тут колдовство произошло чёрное, пришла она вскоре к заключению твёрдому. Ага, оно самое – а иначе-то никак!
Прошла неделя. За ней другая...
Царицу Плениславу от бешенства её ярого лучшие лекари лечили да исцеляли, да только сели они в сём деле загадочном в лужу, ибо бедной женщине от их лечения делалось только хуже и хуже. Царь Болеяр от горя-печали впал было спервоначалу в глубокое отчаяние, а потом, наоборот, пришёл он в великую ярость и приказал тех лекарей незадачливых со своего двора ко всем чертям гнать. И теперь к Плениславе пускали кого попало, даже откровенных знахарей-шарлатанов, поскольку царь горы золотые всем пообещал, ежели удастся кому-либо избавить его супругу несчастную от злых и безумных чар.
«Надо и мне сходить на царицу ту глянуть, – подумала Милолика спустя ещё два дня, – Авось, да удастся при помощи моей науки вернуть бедняге её потерянный ум… А что – это дельная дума – я ж ведь чай в лечебном-то деле не дура!»
Бабушка Милада пыталась было от сего опасного предприятия её отговорить как-то, но Милолика на своём стояла твёрдо: пойду, дескать, во дворец царский, и всё…
Только вот в своём обычном девичьем виде решила она в город не показываться. Купила она у заезжих скоморохов длинные и седые накладные власа, нанесла на лицо своё старящую краску, одолжила у бабки Милады её старое ветхое платье, клюку в руки хвать, да себе и пошла.
В таком-то виде состаренном да неприглядном её невозможно было кому-либо узнать.
И вот приходит она через времечко во палаты шикарные царские и о себе дребезжащим голоском заявляет: я де ведьма-карга, по свету везде блукаю да от хворей всяких людей исцеляю. Слыхала я, что с царицей вашей приключилась напасть. Авось да мне с хворобою её страшною удастся справиться, а?
Что ж – ведьма так ведьма, карга так карга… Кого только у болезной Плениславы за последние дни не перебывало. Повели слуги дворцовые новоявленную лекарку в особую горницу, устроенную в башне, а там царица растрёпанная на полу сидит, злобно на вошедших глядит, мяукает, словно кошка, как собака тявкает, а ещё хрюкает, шипит да лягухою квакает. А сама-то вся сплошь в толстых-претолстых цепях…
Слуги-то далее не двинулись, ярости сумасшедшей опасаясь сильно, а Милолика безо всякой опаски к царице подошла, порошок некий из мешочка вынула и в лицо безумной его сыпанула. Та враз кривляться да орать перестала, расчихалась, раскашлялась, а затем поуспокоилась мал-мало и, словно сова-неясыть, на подошедшую целительницу уставилась.
И увидела Милолика своим особым зрением проницательным, что будто бы облачко тёмное голову помрачённой собой покрывало.
«Ага! – подумала она довольно, – Так вот оно где, колдовство-то тайное! Ну да с этим-то дельцем я слажу, не запыхаюся – ужо, думаю, на таком пустяке не облажаюся…»
Отложила она клюку в сторонку, а сама руки на голову умалишённой возложила, сосредоточилась сильно и… медленно-медленно всю эту гадость из царской головушки и вытащила. Затем потребовала она незамедлительно свечку себе горящую и поднесла язычок светлого пламени к этой тёмной, только ей видимой, дряни.
Ша-шарах!!! Вспышка ярчайшая на миг даже всех там бывших ослепила, а когда опешившие челядинцы сызнова глаза свои открыли, то увидели они вот что: ахнула громко царица, повалилась она плавно на пол и погрузилась вроде бы в глубокий-преглубокий сон.
–Три дня она так-то спать будет да почивать, – прошамкала тогда Милолика голосом старушачьим, – а когда вновь проснётся, то сознание к ней вернётся.
И пока там суета бестолковая колготилась, и наступило что-то вроде радостной паники, Милолика дай бог ноги по дороге, да из царского чертога под шумок и ушла.
Только её, значится, и видали...
А как возверталася наша ведьмочка к Миладушке своей ласковой, то всё ей как было рассказала, и стали они ждать, что произойдёт далее. И точно! Как Милолика и предсказывала, очнулась царица Пленислава через три дня от беспробудного своего сна и сделалась она здоровою, как и ранее, а то и здоровее даже гораздо. Царь Болеяр на радостях пир закатил на весь мир и приказал ту ведьму-каргу незнаемую доставить ему во что бы то ни стало. Великие награды он ей посулил-пообещал за дела её славные. Долг признательности своей царской хотел он лекарке волшебной отдать. Да только где же ты её найдёшь-то! Искали слуги царские верные целительницу старую неведомую, да всё-то зря – пропала она, как в воду канула, и никто из царёвых подданных не видал её и в глаза.
И вот много времени прошло или мало… как вдруг заболел хворобой загадочной и сам царь Болеяр-батюшка!
Поначалу челядь дворцовая в тайне пыталась держать сведения о его недомогании, да только не вышло из этой затеи ничего путного, ибо не в пустыне чай царь-государь обретался, а в городе многолюдном. А людские языки это такая напасть, с которою и царской воле невозможно бывает сладить.
Баяли до трёпу охочие, что царь мается ну очень-преочень: всё нутро ему будто бы огнём жарким жжёт-прожигает, и никакие снадобья ему ничуточки даже не пособляют.
«Хм, – удивилась про себя Милолика, – как-то странно сиё приключилось. Не успела царица Пленислава как следует ещё излечиться, как вдруг на́́ тебе – уже и царь Болеяр захворал загадочно. Что-то тут не то… Авось здесь не слепой случай с этими недугами, а кое-что похуже? Ах, неужели колдовство тут?..»
Сосредоточилась она по-особому и попыталась через силу свою вещую об этом чуток поразведать. Да только как она душу свою ни напрягала, а не узнала об этой загадке и капельки правды даже. Только в одном месте помстился ей какой-то тёмный зловещий шар, вроде сгустка воли неправой, и будто бы обитал тот шар не где-нибудь у чёрта на пятках, а возле самого-то царя.
И порешила тогда возмущённая до глубины души Милолика повторить свою вылазку в град столичный в облике прежней бабы-карги. Что ж, сказано – сделано: облачилась она, как и ранее, в платье старое Миладино, лик себе мастерски опять состарила, нацепила на голову седые власа – да и айда в тот же час во царские во палаты!
Как увидала её стража градская у ворот самых главных, так тут же ярои бравые вразнобой все взгорланили:
–Вот она, вот она, ведьма-то карга!
–Хватай её живо, братцы!
–Царь-батюшка награду немалую за поимку её обещал!
–Я первый её заметил, я!
–Нет, я!
–Я!
–А я всех вас первее гораздо!
Ринулись они спешно к бредущей навстречь им карге, и уж примеривались хватать старую за что попало, а та вдруг клюкою на них как размахалася и принялась дурней сих отчаянных корить-поучать:
–Это что же, негодники лядащие, вы себе замышляете, а! Царь ваш державный того и гляди с душою своею распрощается, а вы о наградах себе мечтаете! А ну-ка цыц у меня, псы вы цепные! Живо проводите мою особу к величеству болезному, да глядите поспешайте, а то, неровён час, последние минутки, мабуть, жизни царской уже истекают!
Испугалася такого оборота стража грозная и всё им каргой веленое тут же исполнила: со всею возможною скоростью – а и в то же время с почестью явною – сопроводили они переодетую Милолику в царское обиталище.
Вошла в палаты ведьмочка молодая, и вот чего она там увидала: царь Болеяр возлежал на своей роскошной постели белый весь, словно мел, и до того-то худ он был да измождён, что не приведи, как говорится, того господи. Скрючившись в две погибели, за пузо своё он держался, и стоны, им издаваемые, говорили яснее всяких слов, что болен царь дюже тяжко, и что его страдания мучительные переносить ему уже не под силу.
Вокруг же ложа царского толпилась беспорядочно гурьба бояр его самых ближайших, а возле батюшки хворого на постели пуховой сидел его наследник, Борилев-царевич, и горючие слёзы из глаз своих ясных он вовсю ронял-проливал.
И узрела там Милолика, как и в первый свой раз с царицею Плениславою, что тёмное некое образование в царское тело ущерепилось в области живота, где не по праву оно обреталося, а по воле тайных и злых чар.
Уставился царь на каргу вошедшую изумлённо и даже постанывать он перестал на времечко недолгое. Подвели Милолику-целительницу к его величеству, и та, как и в давешний свой раз, попыталась было это облачко прегадкое извлечь из царя руками. Да только как она ни пыжилась, ни старалася, а ни шиша у неё от манипуляций её целящих не получалося...
Крепенько засела в царёвом теле волшебная эта дрянь и, как видно, покидать добровольно брюхо державное она вовсе даже не собиралася.
«Ага! – воскликнула тогда мысленно Милолика, – Вижу я, что колдун здесь орудует сильный. Защиту особую на свои чары он вишь поставил, поэтому и не выходит у меня ни фига… Ну, да ничо – мы чай в лекарском ремесле маленечко соображаем… Не мытьём, так катаньем… Посмотрим, как этой бяке полюбится мой отварец очищающий…»
Порылась она недолго в своей котомке и достала оттуда маленький стеклянный пузырёк. Потребовала она тут же у челяди, значит, тутошней, водицы себе с полкружки и принялась в посудину жидкость из пузырька накапывать. Раз, два, три, пять… В звенящей тишине, там наступившей, отчётливо слышно было, как капельки маленькие в воду капают… Хотела было Милолика отсчитать ровно дюжину этих капелек, да только вот же оказия – дёрнулась у неё рука, и линулось в кружку их куда поболее, чем было надобно.
–А-а! – махнула Милолика рукой в досаде, – Сойдёт и так. Ядрёнее зато будет лекарство…
И запрокинув царю голову назад, заставила она его сиё снадобье выпить, притом приговаривая:
–Пей-пей, царь-батюшка, не чурайся. Твоя хвороба сего зелья напора не выдержит точно, ужо в том ты не сумлевайся…
Выпил царь напиток прегорький и сидел какое-то время скривившись дюже, будто бы он лимон вдруг скушал. А потом произошло вот чего: в утробушке его болезной внезапно произошло громкое бурление, а на лице у царя отразилося недоумение.
–Ой, ёк-макарёк! – завопил он вдруг не своим голосом, – Пошли вон с дороги, олухи – мне в уборную надо срочно!
Соскочил он прытко со своего одра и до того резво дал стрекача по коридору, что чада все и домочадцы диву там далися натурально. Взволновалися людишки страшно, по палатам они заметалися, и шум да гвалт там взорвалися непередаваемые.
А Милолике только того и надо было. Выскочила она, кутерьмою сей пользуясь, из горницы вон, да дай бог ноги по дороге из городу и ушла. А чтобы охрану привратную от своей особы отвадить и мимо них как-нибудь прошмыгнуть, она порошку чихательного в воздух густо сыпанула. И покуда вои бравые во весь дух там чихали да кашляли, она мимо них спокойненько себе прошла и вернулася, как ни в чём ни бывало, к бабуле своей, свет Миладушке, с победою, как и ранее, хотя и без заслуженной ею славы.
И что же впоследствии оказалось? А выздоровел царь Болеяр почитай что моментально! Ух, и ядрёное снадобье у Милолики в бутыльке́ квасилось, ибо, как потом знающие люди рассказывали, царь-батюшка целый день с горшка якобы не слезал. Пронесло его величество страшно! А едва лишь здравие вернулось к нему окончательно, как повелел царь пуще прежнего грозно ту каргу ему разыскать и пред очи его державные её поставить…
Наградить государь хотел её, конечно, а то хотя он нравом был и крут, а всё ж таки на душе у него было муторно. И то сказать, верно, а то что же это за поганое дело: царю вроде как милость оказали бескорыстно, а он, будто нищий, этого милостивца не в силах был отблагодарить. Обидно сиё было для царской гордыни, а ничего-то не поделаешь, ибо нигде и никто не сыскал ему доброй той ведьмы.
Пропала она, как в воду канула, и ни один из царёвых подданных не видал её и в глаза.
И вот дни шли там за днями, а Милолика с бабкою Миладою по-прежнему в избушке своей жили-поживали и добрыми делами, как и ранее, занималися.
Как вдруг случилось в царском семействе несчастном опять дело страшное и опасное: Борилев на сей раз заболел внезапно, наследник единственный царский!
Прискакал он как-то раз с очередного своего озёрного купания, да и свалился ввечеру́ в жару да в бреду ужасном. Лекари дворцовые своими лекарствами его излечить попытались, да только от их лечения, а может и так само, кидануло бедного царевича лишь в больший-то лихой жар.
Как прознала об том Милолика мудрая, так руками она в отчаянье всплеснула да и говорит своей милой приютчице:
–Ой, же ты, худо так худо! Чую я шестым своим чувством, что ежели царевича сегодня я не исцелю, то назавтра ему точно карачун будет. От же, и сволота этот колдуняра загадочный – ну никак ему неймётся-то, гаду-аспиду!
Собиралась ведьмочка младая так скоро, как только могла.
Да почитай что до самого города она со всех ног по дорогам бежала, разных странников мимоезжих сим престранным зрелищем пугая да удивляя немало. Однако на сей раз ей было не до тщательного камуфляжу, ибо она милого своего торопилась спасать, а не променад по окрестностям совершала.
Ну, а добежав почти до города самого, она перешла на шаг, хотя шаг её размашистый был упруг и шустёр не по-старобабьи.
–А ну-ка, молодцы бравые, – потребовала она у стражников, едва отдышавшись, – поскорее ведите меня в царские палаты, где Борилев-царевич в жару метается, а то, неровён час, брыки ещё откинет чадо, и будет нам тогда не горе даже, а большая беда…
Те, вестимо, о силе её целительной были наслышаны – да ещё как…
Не стали стражники зазаря там телепаться, а прямиком доставили великую врачунью к самому-то царю.
–Кто ты есть, о том я тебя покамест не спрашиваю, – взволнованно сказал карге царь, – не до того мне сейчас. Сын мой единственный от огненной лихой горячки ныне погибает, и я гляжу, ты о том тоже уже знаешь. Коли сможешь его спасти, знахарка незнаемая – иди да спасай! За сына я горы златые готов отдать! Клянусь в том честью своею незапятнанной и званием своим царским!
–Насчёт того, чтобы спасти – этого я пока тебе не обещаю, – без лишних слов ответила царю Милолика-карга, – но всё что в силах моих сделать для сына твоего спасения – это я обещаю твёрдо! А теперь отведите меня скорее к больному, а то время ныне больно уж дорого, чтобы тратить его на всякие пустые разговоры.
Сам царь Болеяр вызвался провести чудо-целительницу к умирающему сыну.
А как они в спальню его пришли, то первым делом Милолика чувства свои до полного предела изощрила и лежащего в беспамятстве царевича ими ощутила. И узрела она саму чёрную немочь – сестру страшную старухи-смерти – которая всю сущность Борилевову собою пропитала и в когтях своих незримых её держала.
Попыталась было Милолика встревоженная эту гостью чёрную непрошенную руками из Борилевовой плоти выгнать, да только все её усилия титанические завершилися полнейшим пшиком.
Крепко сидела старуха немочь в естестве телесном Борилевовом!
Тогда взяла ведьмочка удручённая самый-пресамый свой сильный отвар и влила несколько его жгучих капель в воспалённый царевичев рот. Однако и тут её постигла неудача, поскольку вышел тот отвар целящий обратно изо рта парня умирающего, и полопался он кровавыми мелкими пузырями.
Царь, царица и несколько приближённых бояр стояли возле постели царевича болящего буквально затаив дыхание. Глянула на них мельком Милолика и почувствовала на миг отчаянье сильное даже. Не знала она, как со злыми сими колдовскими чарами совладать, не по зубам ей, видать, орешек сей твёрдый оказался…
От переживаний душевных её саму даже в дрожь кинуло. Минута наступила критическая, ибо почуяла ведьмочка с ужасом неподдельным приближение к Борилеву уже старухи смерти.
Царевич вдруг захрипел, дугою весь выгнулся и приготовился вроде в лучший мир отходить душою…
И в этот миг Милолика вспомнила!
«Да как же я раньше об этом не подумала! – обругала она себя за преступную тупость, – Надо Природу-мать о помощи попросить истово! Меня же тому ещё в детстве Баба-Яга учила!»
Воздела она руки свои кверху, по-особому сосредоточилась и зашептала горячим шёпотом:
–О, Природа-Мать, ты сильна помогать! Ты караешь татей, ты спасаешь дитятей! Огради сына своего немощного от злых сил волшебных! Освети ему мрачную душу солнцем красным, овей её свежими ветрами, омой водою её прозрачною! Да изыдет прочь, чёрная вредная немочь из души и тела Борилевова!
И с этими словами Милолика-карга вдруг над царевичем низко наклоняется и… целует его крепко во запёкшиеся уста!
Ахнули все там стоящие от нежданного сего поступка и – о, чудо! – перестал внезапно царевич умирающий стонать жалобно да в жару метаться, открыл он медленно глаза свои ясные и, узрев Милолику, пред ним стоящую, почему-то тихо сказал:
–Ах, какие руки у тебя молодые, бабушка!
Быстро взглянула на свои руки наша целительница, а они ведь у неё и взаправду были не морщинистые. Красивыми они были, смуглыми и изобличали девицу в ней, а не каргу-старуху.
Вскрикнула тогда Милолика и, от постели милка своего быстро отпрянув, ручки изящные за спину спрятала машинально.
–А ну-ка стой, ведунья незнаемая! – взгремел, то видя, царь Болеяр, – Кто бы ты ни была, и кем бы ты не оказалась, отныне я у тебя в вечных должниках неоплатных! Скажи мне имя своё, царю, не таясь, откройся и ничего-то более не бойся!
Однако Милолика отчего-то в царскую милость не поверила. Стала она к окну, открытому настежь, медленно отступать.
Царь же огневился тогда явно и пуще прежнего вскричал яро:
–А ну-ка, бояре – хватайте живо эту ведьмачку! Счас мы дознаемся кто она такая, ага!
Но едва лишь бояре изловчилися на Милолику всем скопом навалиться, как она вдруг пальцы в рот заложила да как там свистнет.
И аж уши у всех позаложило от сего свиста дюже пронзительного. Остановились ловцы вдруг как вкопанные, а Милолика пальцем на дверь в это мгновение указала и завопила что было мочи:
–Смотрите – вот он! Вот он!..
Обернулись все там бывшие назад, глядь – а это же главный жречина Чаромир во палаты только что вступил. Припёрся он, видать, душу царевичеву отпевать, поскольку тот дышал-то уже, по мнению его, на ладан... Ну а может быть и так само нелёгкая его туда занесла. Как бы там оно ни было, а только оторопел от сего крика Милоликиного жрец Чаромир, да и все прочие на миг какой тоже оторопели.
А когда они обратно в недоумении повернулись, то никакой ведьмы в палатах уже не обнаружили. Выскочила Милолика в окошко открытое, с третьего става на мостовую она спрыгнула, а там как раз кони у коновязи стояли. Вот она, зазря не телепаясь, одного скакуна живо от кольца отвязала, мигом вскочила ему на спину и галопом по каменной мостовой умчалася к воротам главным.
–Вернуть! Догнать! Словить! Поймавшему – тысячу золотых! – проорал в окно царь громогласно.
Да только куда там!
Мимо стражи привратной наша ведьмочка точно вихрь пронеслась, ногами притом отшибая её задержать пытавшихся. А как ускакала она от града подалее, то спрыгнула тогда со своего конька, по крупу его ладошкой огрела и ступать обратно ему велела. А сама где бежком, где шажком добралася вскорости к себе домой. Там она, не мешкая, переоделась, смыла с лица дурнящую её краску, одёжу ветхую прочь убрала и стала Миладу-бабушку с города дожидаться.
Милада явилась взволнованная.
–Вот же ты, дочка, и наделала шороху! – воскликнула она, всплеснув руками, – Это надо же – в городу сейчас истый бедлам! Ну, все тебя ищут-шукают прям от стара до мала за награду царскую!
А Милолике, видите ли, от того смешно вдруг стало.
–Пустяки, бабушка Милада, – отмахнулась десницей она легкомысленно, – Меня ведь и доселе везде искали да лавливали, да не словили вот и не сыскали. Никто ж ведь не ведает, что я девица, а не старая карга-ведьма.
–Э-эх! – сокрушённо покачала Милада головою седою, – Ведунья ты вроде большая, а о том, я гляжу, не знаешь, что как раз девицу-то сейчас и разыскивают. Слух по городу покатился, что якобы не старуха семью царскую излечила, а девка, мол, переодетая. Будто бы царевич Борилев руки молодые у неё углядел…
Вмиг покинуло Милолику смешливое настроение. « А ведь и верно, – подумала она с сожалением, – Борилев мои руки и впрямь-то узрел...»
Однако расстраиваться, по её мнению, особо было нечего, поскольку руки руками, а лицо-то лицом. Вряд ли кто догадается про сиё место её укромное...
И вот на следующее утро отправилась Милада, как это часто бывало, на свой базар. Травкой лечебной, вестимо, торговать да болячки недужным людям заговаривать. Ну а Милолика дома осталася, в огороде копаться.
Торговля у бабки шла ни шатко, ни валко, поскольку полнолуние как раз наступило, и в умах горожан была кутерьма.
Где-то ближе к вечеру засобиралася Милада домой, потому что на сердце у неё вдруг сделалось неспокойно. И в это самое время покупательница из дворца царского к ней подошла, давняя её знакомая ещё по временам минувшим.
–Ой, Миладушка, – зашушукала она ей на ухо, – чего я тебе расскажу-то! Услышишь – не поверишь! Говорят, что Недруяз-охальник ведьму страшную сёдни споймал. Ага-ага, споймал, не сумлевайся! Ушлые люди, бают, её выследили да куда надобно, донесли. Молодая оказалась деваха! Не старая, как все предполагали... Это надо же – порчу вздумала на семействие царское напущать! От же она и зараза, а!
Как услыхала Милада весть сию неладную, так моментально с лица она спала. «Да неужто это Милолику Недруяз заграбастал?! – ударила её мысль шальная. – Ай-яй-яй! Вот же беда так беда!»
Собралася она впопыхах и дай бог ноги по дороге – чуть ли не вприпрыжку к избушке своей заспешила. Приходит – и точно! – дверца в калитку напрочь разворочена, в избушку которые двери стоят нараспашку, а Милолики ни в хате, ни в огороде не видать. Охнула тогда бабка, сомлела, как мел лицом побелела, и если бы не отвар её целящий, то, наверное, богу душу она отдала бы…
Попила она опять отвару, поуспокоилась кое-как, в руки свой норов расшатавшийся взяла и принялась размышлять...
По прошествии минуток пяти вот чего бабуля решила: завтра же поутру рано идти на поклон к царю Болеяр! Да не с пустыми руками к нему подаваться, а с теми причандалами, коими Милолика себя старила.
Стала Милада искать их лихорадочно, вроде и парик нашла, и платье старое, а тут ей в голову отчего-то втемяшилось ещё и в котомке своей приживалицы покопаться. Высыпала она вещички Милоликины немудрящие из сумки её завалящей, и аж вскрикнула она оттого, что средь них увидала.
Там же башмачок махонький лежал, точь-в-точь такой самый, каковой с ножки её воспитанницы когда-то упал!
Метнулась Милада уже к своим запасам и… второй, а вернее первый башмачок там отыскала. Поставила она их рядышком и никакого отличия одного от другого не обнаружила.
Одна это была пара, как пить дать одна!
« Выходит что… – никак не могла бабка опамятоваться, – Да неужто Милолика нонешняя и есть та царская дочка, кою много лет назад волшебная птица унесла?! А-ах! – схватила она себя за старые космы, – Вот новость так новость! Эко всё обернулось-то несносно! Сказнят же царевну нашедшуюся, как есть сказнят негодяи! От этого Недруяза мерзопакостного всего можно ведь ожидать…»
Ну да делать ведь было нечего. Как ни крутись, да на стенку как ни кидайся, а надлежало всё ж утра дождаться. О том, чтобы ночью царя с постели ей поднять, нечего было и мечтать, ибо стража царская к царю лишь доверенных лиц допущала.
Попила Милада успокоительной валерьянки и, не сомкнув глаз, стала рассвета ждать.
…А в это время самое Милолика нашенская находилась в мрачном и сыром подвале. Как её схватили, она помнила плохо, потому что едва на неё банда какая-то из засады бросилась, как она сопротивление им оказала ожесточённое. Да только вишь ты, изловчился некий верзила и стукнул её кулачиной по темени, после чего сознание Милоликино тело её оставило и врагам в полон его предоставила.
Теперь же ведьмочка невезучая у столба стояла, верёвками туго вся скрученная, а пред нею торчал, ухмыляючись, сам воевода лихой Недруяз.
–Ну что, шустрая зайка, – возвестил негодяй злорадно, – вот ты и попалася в мой капканец… Скажу я тебе так: будешь со мою мила да покладиста – может, и поживёшь ещё малость. Ну а нет – то и от меня не будет привета. Пожалеешь тогда, что и на свет родилась, ведьма ты проклятая!
Милолика ему не ответила, но от возмущения справедливого вся её грудь пышная аж ходуном у неё заходила.
–Утю-тю-тю, ты моя красотулечка! – осклабил воевода грубую свою харю и ручищу вперёд протянул, чтобы за щёчку деву погладить.
А та изловчилася словно кошка, да цап его зубёшками за ладошку!
Сильно куснула гада – аж даже до крови самой. Тот, видать, не ожидал от неё такого приёма, руку прочь он отдёрнул, взревел, словно медведь раненый, да по лицу пленнице наотмашь как даст…
Даже сознание на миг Милолику покинуло, до чего ударище получила она сильный. Казалось, что сноп искр верзила из очей её высек. Левый глаз у неё заплыл мгновенно. Однако правый глазик остался целым. И он весьма яро загорелся, буравя буквально наглого сего гада.
Недруяз же, времени даром не теряя, плётку кручёную в руки хвать – и уж примерился полоснуть ею девице по телу её белому. Да только что это! Вот так-так! Покачнулся он вдруг, равновесие потерял и с размаху на зад там шмякнулся.
–Ы-ы-ы, ведьма ты вредная! – захрипел Недруяз бешено. – Ты, значит вона как – колдовать!..
Вскочил он живо на ноги и вновь плёткою зло размахнулся…
Но вместо того, чтобы пленницу ею полоснуть, вдруг ни с того вроде ни с сего самого себя по ляжке прижарил он крепко.
–У-уй! – повыронив плеть, подскочил Недруяз на месте. – Чёртова ты ведьмачка! Зараза! Ну, я тебя!.. Держись теперь у меня, тварь! Завтра же во рву будешь ты утоплена, словно кошка драная, ага!
И к дверям он проворно шастнул, не желая видимо один на один с ведьмою оставаться.
–Сам ты утопнешь там, мерзавец! – вослед ему Милолика заорала. – Что другому желаешь – то себе добудешь сполна!
После позорного бегства злобного недруга долго в подвал и носа никто не казал. Милолика устала у столба привязанной стоять, болели руки, вервьями стянутые, и ныл сильно подбитый Недруязом глаз. Пить ей хотелося страшно, но на её просьбы о водице и даже громкие требования никто не откликался даже.
Казалось, что эта часть башни была полностью необитаема.
Наконец, за дверью послышались чьи-то неторопливые шаги.
Наверное, была уже полночь, а может быть и за полночь далеко, поскольку чувства времени схваченная Милолика напрочь почему-то лишилася. Минуты тянулись для неё томительно, словно то были не минуты вовсе, а долгие тягучие часы.
Низкая дверца в подвал медленно растворилась, и на пороге появился… сам главный жрец Чаромир! В деснице он нёс зажжённый светильник, который держал опрокинутым вниз. Освещённый пламенем споднизу, жрец выглядел особенно зловеще и страшно. Его чёрная крашеная борода была взлохмачена, нос был загнут, словно у хищного ястреба, а запавшие глубоко глаза излучали из себя жуткую ярь.
Вздрогнула Милолика, жреца близ себя увидав, и почуяла она силу некую мощную, от него незримо исходящую. Это был колдун и колдун, безусловно, великий. Не под силу было тягаться с ним Милолике.
–Ах вот, значит, что за рыло навело на семейство царское порчу гиблую! – воскликнула смело пленённая ведьмочка. – Для людей ты священник вроде бы, жрец Чаромир, а по сути ты, выходит, поборник тьмы…
–Цыц! – прикрикнул на неё колдун, и почему-то опасливо назад он обернулся. – Не тебе меня корить да хаять, царевна былая. Ты теперь в моей власти полностью обретаешься и можешь уже судьбу свою распечальную горько оплакивать, потому как лютое будущее тебя ожидает…
Однако Милолика не больно-то испугалась угроз его туманных.
–А чего мне зря плакать! – с усмешкою она произнесла. – Ну, убьёте вы меня, ну, здесь затерзаете – и что! Тело моё погибнет и распадётся, а зато душенька отойдёт к Богу...
Поглядел на неё Чаромир тогда с прищуром, и как-то не по себе вдруг сделалось Милолике, как-то на душе у неё стало лихо.
А Чаромир захохотал неожиданно голосом страшным, не переставая притом на девицу пялиться.
Когда же смех свой демонический он оборвал, то вот чего похолодевшей Милолике сказал:
–Нет, царевна-красавица, не удастся тебе у бога своего спрятаться! Тебя, милая, князь Воромир, Кащеев наследник, ждёт уже у себя с нетерпением, так что ты завтра во рву не утонешь, а просто пред тем уснёшь. Да-да, сном заснёшь непробудным, коий я сейчас на тебя навлеку. А затем я тебя к подельнику своему потусветному отправлю, и будет нам обоим от того лад… А ну-ка, – и он вынул из кармана склянку с какой-то дрянью, после чего добавил: Выпей, давай, касатушка, моего винца сладенького!
Задёргалась Милолика в путах своих что было силы, зубы она сомкнула и головою замотала из стороны в сторону. Однако Чаромир подступил к ней незамедлительно с ехидною на устах улыбочкой, ухватил девицу за подбородок снизу, челюсти с усилием ей раздвинул и красную-прекрасную жидкость из бутылька своего в рот ей вылил.
И едва лишь Милолика зелья колдовского чуток сглотнула, как разлилась у неё по телу боль жуткая. Аж даже скорчилась она вся и колодкою дубовою там застыла.
–Вот так-то оно будет лучше, гордая царевна! – процедил Чаромир тоном высокомерным, – Помучайся тут до рассвета, а завтра поутру топить тебя будут как вредную злую ведьму. Приказец о твоей казни дурак Болеяр уже подписал... Хотел было он на тебя самолично глянуть, да побоялся, ибо я ему сию глупость делать не посоветовал. Мало ли что, говорю ему, на уме у этой ведьмы. А вдруг да снова она порчу какую на тебя напустит? Его величество, конечно, струсил и без раздумий приказ тот подмахнул.
Скривился брезгливо Чаромир, сквасился важно рожей своей спесивой, на пол затем плюнул и к дверям шаганул.
У самых дверей он назад обернулся, на царевну презрительно глянул и добавил злорадно:
–Перед тем как в ров тебя бросать станут, ты, моя дорогая, в сон беспробудный провалишься. Ну а очнёшься уже там, где надо. Прощай, глупая красава!
И он снова расхохотался там страшно.
А потом в дверь – шасть! – да и пропал долой с Милоликиных глаз.

Уважаемый читатель, мы заметили, что Вы зашли как гость. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.