Кощей Бессмертный

Бывало-живало — в некотором государстве был-жил царь и царица; у них родился сын, Иван-царевич. Няньки его качают, никак укачать не могут; зовут отца:
- Царь, великий государь! Поди, сам качай своего сына.
Царь начал качать:
- Спи, сынок! Спи, возлюбленный! Вырастешь большой, сосватаю за тебя Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру.
Царевич уснул и проспал трое суток; пробудился — пуще прежнего расплакался. Няньки качают, никак укачать не могут; зовут отца:
- Царь, великий государь! Поди, качай своего сына.
Царь качает, сам приговаривает:
- Спи, сынок! Спи, возлюбленный! Вырастешь большой, сосватаю за тебя Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру.
Царевич уснул и опять проспал трое суток; пробудился, еще пуще расплакался. Няньки качают, никак укачать не могут:
- Поди, великий государь, качай своего сына.
Царь качает, сам приговаривает:
- Спи, сынок! Спи, возлюбленный! Вырастешь большой, сосватаю за тебя Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру.
Царевич уснул и опять проспал трое суток. Пробудился и говорит:
- Давай, батюшка, свое благословение; я поеду жениться.
- Что ты, дитятко! Куда поедешь? Ты всего девятисуточный!
- Дашь благословение — поеду, и не дашь — поеду!
- Ну, поезжай! Господь с тобой!
Иван-царевич срядился и пошел коня доставать; отошел немало от дому и встретил старого человека:
- Куда, молодец, пошел? Волей аль неволей?
- Я с тобой и говорить не хочу! — отвечал царевич, отошел немного и одумался:
- Что же я старику ничего не сказал? Стары люди на ум наводят.
Тотчас настиг старика:
- Постой, дедушка! Про что ты меня спрашивал?
- Спрашивал: куда идешь, молодец, волей али неволей?
- Иду я сколько волею, а вдвое неволею. Был я в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня высватать Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру.
- Хорош молодец, учливо говоришь! Только пешему тебе не дойти — Ненаглядная Красота далеко живет.
- Сколь далеко?
—
- В золотом царстве, по конец свету белого, где солнышко восходит.
- Как же быть-то мне? Нет мне, молодцу, по плечу коня неезжалого, ни плеточки шелковой недержалой.
- Как нет? У твоего батюшки есть тридцать лошадей — все как одна; поди домой, прикажи конюхам напоить их у синя моря: которая лошадь наперед выдвинется, забредет в воду по самую шею и как станет пить — на синем море начнут волны подыматься, из берега в берег колыхаться, ту и бери!
- Спасибо на добром слове, дедушка!


Как старик научил, так царевич и сделал; выбрал себе богатырского коня, ночь переночевал, поутру рано встал, растворил ворота и собирается ехать. Проговорил ему конь человеческим языком:
- Иван-царевич! Припади к земле; я тя трижды пихну.
Раз пихнул и другой пихнул, а в третий не стал:
- Ежели в третий пихнуть, нас с тобой земля не снесет!
Иван-царевич выхватил коня с цепей, оседлал, сел верхом — только и видел царь своего сына!
Едет далеким-далеко, день коротается, к ночи подвигается; стоит двор — что город, изба — что терем. Приехал на двор — прямо ко крыльцу, привязал коня к медному кольцу, в сени да в избу, богу помолился, ночевать попросился.
- Ночуй, добрый молодец! — говорит ему старуха. — Куды тя господь понес?
- Ах ты, старая сука! Неучливо спрашиваешь. Прежде напой-накорми, на постелю повали, в те поры и вестей спрашивай.
Она его накормила-напоила, на постелю повалила и стала вестей выспрашивать.
- Был я, бабушка, в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру.
- Хорош молодец! Учливо говоришь. Я седьмой десяток доживаю, а про эту красоту слыхом не слыхала. Впереди по дороге живет моя большая сестра, может, она знает; поезжай-ка завтра к ней, а теперь усни: утро вечера мудренее.
Иван-царевич ночь переночевал, поутру встал раненько, умылся беленько, вывел коня, оседлал, в стремено ногу клал — только его и видела бабушка!
Едет он далеким-далеко, высоким-высоко, день коротается, к ночи подвигается: стоит двор — что город, изба — что терем. Приехал ко крыльцу, привязал коня к серебряному кольцу, в сени да в избу, богу помолился, ночевать попросился. Говорит старуха:
- Фу-фу! Доселева было русской коски видом не видать, слыхом не слыхать, а ноне русская коска сама на двор приехала. Откуль, Иван-царевич, взялся?
- Что ты, старая сука, расфукалась, неучливо спрашиваешь? Ты бы прежде накормила-напоила, на постелю повалила, тожно бы вестей спрашивала.
Она его за стол посадила, накормила-напоила, на постелю повалила, села в головы и спрашивает:
- Куды тя бог понес?
- Был я, бабушка, в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру.
- Хорош молодец! Учливо говоришь. Я восьмой десяток доживаю, а про эту красоту еще не слыхивала. Впереди по дороге живет моя большая сестра, может, она знает; есть у ней на то ответчики: первые ответчики — зверь лесной, другие ответчики — птица воздушная, третьи ответчики — рыба и гад водяной; что ни есть на белом свете — все ей покоряется. Поезжай-ка завтра к ней; а теперь усни; утро вечера мудренее!
Иван-царевич ночь переночевал, встал раненько, умылся беленько, сел на коня — и был таков!
Едет далеким-далеко, высоким-высоко, день коротается, к ночи подвигается; стоит двор — что город, изба — что терем. Приехал ко крыльцу, прицепил к золотому кольцу, в сени да в избу, богу помолился, ночевать попросился. Закричала на него старуха:
- Ах ты, такой-сякой! Железного кольца недостоин, а к золотому коня привязал.
- Хорошо, бабушка, не бранись; коня можно отвязать, за иное кольцо привязать.
- Что, добрый молодец, задала тебе страху! А ты не страшись да на лавочку садись, а я стану спрашивать: из каких ты родов, из каких городов?
- Эх, бабушка! Ты бы прежде накормила-напоила, в те поры вестей поспрошала; видишь — человек с дороги, весь день не ел!
В тот час старуха стол поставила, принесла хлеба-соли, налила водки стакан и принялась угощать Ивана-царевича. Он наелся-напился, на постелю повалился; старуха не спрашивает, он сам ей рассказывает:
- Был я в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру. Сделай милость, бабушка, скажи: где живет Ненаглядная Красота и как до нее дойти?
- Я и сама, царевич, не ведаю: вот уж девятый десяток доживаю, а про эту красоту еще не слыхивала. Ну да усни с богом; заутро соберу моих ответчиков — может, из них кто знает.
На другой день встала старуха раненько, умылась беленько, вышла с Иваном-царевичем на крылечко и скричала богатырским голосом, сосвистала молодецким посвистом. Крикнула по морю:
- Рыбы и гад водяной! Идите сюда.
Тотчас сине море всколыхалося, собирается рыба и большая и малая, собирается всякий гад, к берегу идет — воду укрывает. Спрашивает старуха:
- Где живет Ненаглядная Красота, трех мамок дочка, трех бабок внучка, девяти братьев сестра?
Отвечают все рыбы и гады в один голос:
- Видом не видали, слыхом не слыхали!
Крикнула старуха по земле:
- Собирайся, зверь лесной!
Зверь бежит, землю укрывает, в один голос отвечает:
- Видом не видали, слыхом не слыхали!
Крикнула старуха по поднебесью:
- Собирайся, птица воздушная!
Птица летит, денной свет укрывает, в один голос отвечает:
- Видом не видали, слыхом не слыхали!
- Больше некого спрашивать! — говорит старуха, взяла Ивана-царевича за руку и повела в избу; только вошли туда, налетела Моголь-птица, пала на землю — в окнах свету не стало.
- Ах ты, птица Моголь! Где была, где летала, отчего запоздала?
- Ненаглядную Красоту к обедне сряжала.
- Того мне и надоть! Сослужи мне службу верою-правдою: снеси туда Ивана-царевича.
- Рада бы сослужила, много пропитанья надоть!
- Сколь много?
- Три сороковки говядины да чан воды.
Иван-царевич налил чан воды, накупил быков, набил и наклал три сороковки говядины, уставил те бочки на птицу, побежал в кузницу и сковал себе копье длинное железное. Воротился и стал со старухой прощаться.
- Прощай, — говорит, — бабушка! Корми моего доброго коня сыто — я тебе за все заплачу.
Сел на Моголь-птицу — в ту ж минуту она поднялась и полетела. Летит, а сама бесперечь оглядывается: как оглянется, Иван-царевич тотчас подает ей на копье кус говядины. Вот летела-летела немало времени, царевич две бочки скормил, за третью принялся и говорит:
- Эй, птица Моголь! Пади на сыру землю, мало пропитанья стало.
- Что ты, Иван-царевич! Здесь леса дремучие, грязи вязучие — нам с тобой по конец века не выбраться.
Иван-царевич всю говядину скормил и бочки спихал, а Моголь-птица летит — оборачивается.
“ Что делать?” — думает царевич, вырезал из своих ног икры и дал птице; она проглотила, вылетела на луга зеленые, травы шелковые, цветы лазоревые и пала наземь. Иван-царевич встал, идет по лугу — разминается, на обе ноги прихрамывает.
- Что ты, царевич, али хромаешь?
- Хромаю, Моголь-птица! Давеча из ног своих икры вырезал да тебе скормил.
Моголь-птица выхаркнула икры, приложила к ногам Ивана-царевича, дунула-плюнула, икры приросли — и пошел царевич и крепко и бодро. Пришел в большой город и пристал отдохнуть к бабушке-задворенке. Говорит ему бабушка-задворенка:
- Спи, Иван-царевич! Заутро, как ударят в колокол, я тебя разбужу.
Лег царевич и тотчас уснул; день, спит, ночь спит... Зазвонили к заутрене, прибежала бабушка-задворенка, стала его будить, что ни попадет в руки — тем и бьет; нет, не могла сбудить. Отошла заутреня, зазвонили к обедне, Ненаглядная Красота в церковь поехала; прибежала бабушка-задворенка, принялась опять за царевича, бьет его чем ни попадя, насил-насилу разбудила. Вскочил Иван-царевич скорехонько, умылся белехонько, снарядился и пошел к обедне. Пришел в церковь, образам помолился, на все стороны поклонился, Ненаглядной Красоте на особицу; стоят они рядом да богу молятся. На отходе обедни она первая под крест, он второй за ней.
Вышел на рундук, глянул на сине море — идут корабли; наехало шесть богатырей свататься. Увидали богатыри Ивана-царевича и ну насмехаться:
- Ах ты, деревенская зобенка! По тебе ль такая красавица? Не стоишь ты ее мизинного пальчика!
Раз говорят и в другой говорят, а в третий сказали — ему обидно стало: рукой махнул — улица, другой махнул — чисто, гладко кругом! Сам ушел к бабушке-задворенке.
- Что, Иван-царевич, видел Ненаглядную Красоту?
- Видел, по век не забуду.
- Ну ложись спать; завтра она опять к обедне пойдет; как ударит колокол, я тебя разбужу.
Лег царевич; день спит, ночь спит... зазвонили к заутрене, прибежала бабушка-задворенка, стала будить царевича, что ни попадет под руки — тем и бьет его; нет не могла разбудить. Зазвонили к обедне, она опять его бьет и будит. Вскочил Иван-царевич скорехонько, умылся белехонько, снарядился и в церковь. Пришел, образам помолился, на все на четыре стороны поклонился, Ненаглядной Красоте на особицу; она на него глянула — покраснела. Стоят они рядышком да богу молятся; на исходе обедни она первая под крест, он второй за ней.
Вышел царевич на рундук, поглядел на сине море — плывут корабли, наехало двенадцать богатырей; стали те богатыри Ненаглядную Красоту сватать, Ивана-царевича на смех подымать:
- Ах ты, деревенская зобенка! По тебе ль такая красавица? Не стоишь ты ее мизинного пальчика!
От тех речей ему обидно показалося; махнул рукой — стала улица, махнул другой — чисто и гладко кругом! Сам к бабушке-задворенке ушел.
- Видел ли Ненаглядную Красоту? — спрашивает бабушка-задворенка.
- Видел, по век не забуду.
- Ну, спи; заутро я тебя опять разбужу.
Иван-царевич день спит и ночь спит; ударили в колокол к заутрене, прибежала бабушка-задворенка будить его; чем ни попадя бьет его, не жалеючи, а разбудить никак не может. Ударили в колокол к обедне, она все с царевичем возится. Насилу добудилась его! Иван-царевич вскочил скорехонько, умылся белехонько, снарядился и в церковь. Пришел, образам помолился, на все на четыре стороны поклонился, Ненаглядной Красоте на особицу; она с ним поздоровалась, поставила его по правую руку; а сама стала по левую. Стоят они да богу молятся; на исходе обедни он первый под крест, она вторая за ним.

Вышел царевич на рундук, поглядел на сине море — плывут корабли, наехало двадцать четыре богатыря Ненаглядную Красоту сватать. Увидали богатыри Ивана-царевича и ну над ним насмехаться:
- Ах ты, деревенская зобенка! По тебе ль такая красавица? Ты не стоишь ее мизинного пальчика!
Стали к нему со всех сторон подступать да невесту отбивать; Иван-царевич не стерпел: махнул рукой — улица, махнул другой — гладко и чисто кругом, всех до единого перебил. Ненаглядная Красота взяла его за руку, повела в свои терема, сажала за столы дубовые, за скатерти браные, угощала его, потчевала, своим женихом называла.
Вскоре потом собрались они в путь-дорогу и поехали в государство Ивана-царевича. Ехали, ехали и остановились в чистом поле отдыхать. Ненаглядная Красота спать легла, а Иван-царевич ее сон сторожит. Вот она выспалась, пробудилась; говорит ей царевич:
- Ненаглядная Красота! Похрани моего тела белого, я спать лягу.
- А долго ль спать будешь?
- Девятеро суток, с боку на бок не поворочусь; станешь будить меня — не разбудишь, а время придет — сам проснусь.
- Долго, Иван-царевич! Мне скучно будет.
- Скучно не скучно, а делать нечего!
Лег спать и проспал как раз девять суток. В это время приехал Кощей Бессмертный и увез Ненаглядную Красоту в свое государство.
Пробудился от сна Иван-царевич, смотрит — нету Ненаглядной Красоты; заплакал и пошел ни путем, ни дорогою. Долго ли, коротко ли — приходит в государство Кощея Бессмертного и просится на постой к одной старухе.
- Что, Иван-царевич, печален ходишь?
- Так и так, бабушка! Был со всем, стал ни с чем.
- Худо твое дело, Иван-царевич! Тебе Кощея не потребить.
- Я хоть посмотрю на мою невесту!
- Ну ложись — спи до утра; завтра Кощей на войну уедет.
Лег Иван-царевич, а сон и на ум нейдет; поутру Кощей со двора, а царевич во двор — стал у ворот и стучится. Ненаглядная Красота отворила, глянула и заплакала; пришли они в горницу, сели за стол и начали разговаривать. Научает ее Иван-царевич:
- Спроси у Кощея Бессмертного, где его смерть.
- Хорошо, спрошу.
Только успел он со двора уйти, а Кощей во двор:
- А! — говорит. — Русской коской пахнет; знать, у тебя Иван-царевич был.
- Что ты, Кощей Бессмертный! Где мне Ивана-царевича видать? Остался он в лесах дремучих, в грязях вязучих, по сих пор звери съели!
Стали они ужинать; за ужином Ненаглядная Красота спрашивает:
- Скажи мне, Кощей Бессмертный: где твоя смерть?
- На что тебе, глупая баба? Моя смерть в венике завязана.
Рано утром уезжает Кощей на войну. Иван-царевич пришел к Ненаглядной Красоте, взял тот веник и чистым золотом ярко вызолотил. Только успел царевич уйти, а Кощей во двор:
- А! — говорит. — Русской коской пахнет; знать, у тебя Иван-царевич был.
- Что ты, Кощей Бессмертный! Сам по Руси летал, русского духу нахватался — от тебя русским духом и пахнет. А мне где видать Ивана-царевича? Остался он в лесах дремучих, в грязях вязучих, по сих пор звери съели!
Пришло время ужинать; Ненаглядная Красота сама села на стул, а его посадила на лавку; он взглянул под порог — лежит веник позолоченный.
- Это что?
- Ах, Кощей Бессмертный! Сам видишь, как я тебя почитаю; коли ты мне дорог, так и смерть твоя дорога.
- Глупая баба! То я пошутил, моя смерть вон в дубовом тыну заделана.
На другой день Кощей уехал, а Иван-царевич пришел, весь тын вызолотил. К вечеру ворочается домой Кощей Бессмертный.
- А! — говорит. — Русской коской пахнет; знать, у тебя Иван-царевич был.
- Что ты, Кощей Бессмертный! Кажется, я тебе не раз говаривала: где мне видать Ивана-царевича? Остался он в лесах дремучих, в грязях вязучих, по сих пор звери растерзали.
Пришло время ужинать; Ненаглядная Красота сама села на лавку, а его на стул посадила. Кощей взглянул в окно — стоит тын позолоченный, словно жар горит!
- Это что?
- Сам видишь, Кощей Бессмертный, как я тебя почитаю; коли ты мне дорог, так и смерть твоя дорога.
Полюбилась эта речь Кощею Бессмертному, говорит он Ненаглядной Красоте:
- Ах ты, глупая баба! То я пошутил; моя смерть в яйце, то яйцо в утке, та утка в кокоре, та кокора в море плавает.
Как только уехал Кощей на войну, Ненаглядная Красота испекла Ивану-царевичу пирожков и рассказала, где искать смерть Кощееву.
Иван-царевич пошел ни путем, ни дорогою, пришел к океан-морю широкому и не знает, куда дальше идти, а пирожки давно вышли — есть нечего. Вдруг летит ястреб; Иван-царевич прицелился:
- Ну, ястреб! Я тебя застрелю да сырком съем.
- Не ешь меня, Иван-царевич! В нужное время я тебе пригожусь.
Бежит медведь:
- Ах, Мишка косолапый! Я тебя убью да сырком съем.
- Не ешь, Иван-царевич! В нужное время я тебе пригожусь.
Глядь — на берегу щука трепещется:
- А, щука зубастая, попалася! Я тебя сырком съем.
- Не ешь, Иван-царевич! Лучше в море брось: в нужное время я тебе пригожусь.
Стоит царевич и думает: когда-то наступит нужное время, а теперь голодать пришлось!
Вдруг сине море всколыхалося, взволновалося, стало берег заливать, Иван-царевич бросился в гору. Что есть сил бежит, а вода за ним по пятам гонит; взбежал на самое высокое место и влез на дерево. Немного спустя начала вода сбывать; море стихло, улеглось, а на берегу очутилась большая кокора. Прибежал медведь, поднял кокору да как хватит оземь — кокора развалилася, вылетела оттуда утка и взвилась высоко-высоко! Вдруг откуда ни взялся — летит ястреб, поймал утку и вмиг разорвал ее пополам. Выпало из утки яйцо да прямо в море; тут подхватила его щука, подплыла к берегу и отдала Ивану-царевичу.
Царевич положил яйцо за пазуху и пошел к Кощею Бессмертному. Приходит к нему во двор, и встречает его Ненаглядная Красота, в уста целует, к плечу припадает. Кощей Бессмертный сидит у окна да ругается:
- А, Иван-царевич! Хочешь ты отнять у меня Ненаглядную Красоту, так тебе живому не быть.
- Ты сам у меня ее отнял! — отвечал Иван-царевич, вынул из-за пазухи яйцо и кажет Кощею: — А это что?
У Кощея свет в глазах помутился, тотчас он присмирел-покорился. Иван-царевич переложил яйцо с руки на руку — Кощея Бессмертного из угла в угол бросило. Любо показалось это царевичу, давай чаще с руки на руку перекладывать; перекладывал, перекладывал и смял совсем — тут Кощей свалился и помер. Иван-царевич запряг лошадей в золотую карету, забрал целые мешки серебра и золота и поехал вместе с своею невестою к родному батюшке.
Долго ли, коротко ли — приезжает он к той самой старухе, что всякую тварь: рыбу, птицу и зверя допрашивала, увидал своего коня.
- Слава богу, — говорит, — Воронко жив! — и щедро отсыпал старухе золота за его прокорм — хоть еще девяносто лет живи, и то не прожить! Тотчас снарядил царевич легкого гонца и послал к царю с письмом, а в письме пишет:
- Батюшка! Встречай сына; еду с невестою Ненаглядной Красотою.
Отец получил письмо, прочитал и веры неймет:
- Как тому быть! Ведь Иван-царевич уехал отсель девятисуточный.
Вслед за гонцом и сам царевич приехал; царь увидал, что сын истинную правду писал, выбежал на крыльцо встречать и приказал в барабаны бить, музыке играть.
- Батюшка! Благослови жениться.
У царей ни пиво варить, ни вино курить — всего много; в тот же день веселым пирком да за свадебку. Обвенчали Ивана-царевича с Ненаглядной Красотою и выставили по всем улицам большие чаны с разными напитками; всякий приходи и пей, сколько душа запросит! И я тут был, мед-вино пил, по усам текло, во рту не было.

Уважаемый читатель, мы заметили, что Вы зашли как гость. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.