О том, как пароход с детьми приплыл в Ленинград.

Пока Карабас и лиса устраивались в квартирке Марьи Ивановны, пароход с детьми все плыл и плыл по морю на северо-восток.
Маленькая девочка не расставалась с куклой. Днем она играла с ней, а вечером укладывала спать в свою постельку. Мальвина глядела прямо перед собой синими глазками, улыбалась красным ротиком. А если девочка ставила ее ножки на пол, она пела тоненько:

В гостях хорошо, а дома лучше!

— Да будешь ты долговечен! — сказал Факраш в виде приветствия, выступая из-под арки.
— Вы очень добры, — сказал Гораций, его гнев почти испарился от чувства облегчения, когда он увидел вернувшегося джинна. — Но я не думаю, чтобы возможно было долго прожить при таких условиях.
— Доволен ли ты жилищем, которое я воздвиг для тебя? — спросил джинн, осматривая величественную залу с заметным одобрением.
Было бы более чем грубо, сказать ему, как далек был Гораций от удовольствия, поэтому он мог только промямлить, что никогда в жизни подобной квартиры не имел.
— Это много ниже твоих заслуг, — заметил Факраш любезно. — Удивились ли твои друзья твоему угощению?
— Да, удивились, — сказал Гораций.
— Верный способ сохранить друзей это щедро потчевать их, — заметил джинн.
Тут уже у Горация не хватило терпения.

О том, как они жили в имперском городе.

В этом имперском городе все почитали погибшим
Нашего рыцаря, все сожалели о нем, а Бертальда
Боле других; она себя признавала причиной
Смерти его, и совесть терзала ей сердце, и милый
Рыцарев образ глубоко в него впечатлен был печалью.
Вдруг он явился живой и женатый, а с ним и свидетель
Брака его, отец Лаврентий; весь город нежданным
Чудом таким приведен был в волненье; прелесть Ундины
Всех поразила, и слух прошел, что в лесу из-под власти

Омаровая кадриль.

Минтакраб глубоко вздохнул, смахнул клешней с глаз слезы и взглянул на Алису. Он попытался было что-то сказать, но слезы встали комом в горле, и минуты две Минтакраб просто задыхался от рыданий.
"Как будто костью подавился", — буркнул Грифон и принялся трясти и хлопать его по спине. Наконец к Минтакрабу вернулся дар речи, и он продолжил рассказ, обливаясь слезами: "Наверное, ты никогда не жила под водой ("Не жила", — ответила Алиса) и, наверное, тебя никогда даже и не знакомили с омаром (Алиса начала было: "Однажды я пробовала..." — но тут же осеклась и сказала, — "Нет, никогда"), так что ты и представить не можешь, какая это прелесть — Омаровая кадриль!"
"Нет, действительно не могу", — согласилась Алиса, — "Что это за танец такой?"
"Ну", — начал объяснять Грифон, — "Сперва нужно выстроиться в ряд вдоль берега..."

Радушный прием.

По мере того как они плыли дальше, становилось светлее и теплее. В скором времени река сделала поворот, обогнув круто поднимавшийся слева уступ, у подножия которого билась и бурлила вода, берега сгладились, деревья пропали из виду, и перед Бильбо открылась такая картина: впереди широко расстилалась низина, вся изрезанная ручейками, сотней извилистых ручейков, на которые распадалась здесь река; вода стояла в болотах и заводях, испещренных островками. Но посредине равнины по-прежнему упорно струилась сильная быстрая река. А вдалеке, уходя темной вершиной в растрепанное облако, вздымалась Гора! Отсюда не видны были ее соседки и холмистые подступы к ней. Гора вздымалась одиноко и глядела поверх болот на лес. Вот она – Одинокая Гора! Долгий путь прошел Бильбо, много претерпел опасных приключений ради того, чтобы увидеть Гору. И как же она ему теперь не понравилась!
Из разговоров плотовщиков Бильбо узнал, что все сухопутные дороги с востока к Черному Лесу заглохли; что с той поры, как в горах обитали гномы, землетрясения изменили весь край.

Ночь рождения.

Седая туманная ночь опустилась на землю. Это была холодная ноябрьская ночь. На опушке леса пасся табун. Лошади обмахивались хвостами и время от времени фыркали, предвещая спокойствие и тишь. Было немного печально, ведь это ночное - последний выпас лошадей в этом году - до следующей весны зеленой травы больше не будет, вся она засохнет. Поэтому лошади с удовольствием щипали последнюю жидкую зелень.
Я выглянула из шалаша, который построили ребята. Почти перед моим носом горел костер, над которым Кармен подвесил котелок.
- Сейчас сварим цыганскую похлебку, - сказал он.
Цыганская похлебка заключалась в том, чтобы мелко покрошить в кипящую воду все принесенные продукты - колбасу, картошку, помидоры, сосиску и зеленый лук, а потом посолить.
Латона выползла из шалаша вслед за мной. Придавив меня, она улеглась рядом на пузо. Валька пил смородиновый чай. Допив из чашки последние капельки напитка, он принялся подтягивать струны на гитаре. Когда выходила фальшивая нота, Валя морщился. Гитара была отменная. Надо сказать, что эту гитару мы подарили Кармен. Но оказалось, что цыганенок не умеет играть.

Дядя и племянник.

Кому из моих высокоуважаемых читателей или слушателей случалось порезаться стеклом, тот знает, как это больно и что это за скверная штука, так как рана заживает очень медленно. Мари пришлось провести в постели почти целую неделю, потому что при всякой попытке встать у нее кружилась голова. Все же в конце концов она совсем выздоровела и опять могла весело прыгать по комнате.
В стеклянном шкафу все блистало новизной – и деревья, и цветы, и дома, и по-праздничному расфуфыренные куклы, а главное, Мари нашла там своего милого Щелкунчика, который улыбался ей со второй полки, скаля два ряда целых зубов. Когда она, радуясь от всей души, глядела на своего любимца, у нее вдруг защемило сердце: а если все, что рассказал крестный – история про Щелкунчика и про его распрю с Мышильдой и ее сыном, – если все это правда?

Бродяжник.

Фродо, Пин и Сэм, один за другим, вошли в свою темную комнату. Мерри не было, огонь в камине еле теплился. Только раздув уголья и подкинув несколько поленьев, они заметили, что Бродяжник от них не отстал: он, оказывается, уже сидел в кресле у дверей!
– Ого! – сказал Пин. – Кто это такой, чего ему надо?
– Меня зовут Бродяжником, – отозвался тот, – а друг ваш обещал мне разговор, и надеюсь, что он об этом не забыл.
– Да, вы желали «потолковать о делах довольно важных», – припомнил Фродо. – Что же это за дела?
– Именно довольно важные, – отвечал Бродяжник. – И о цене уговоримся наперед.
– О какой такой цене?

Разброд.

Арагорн повел их по правой протоке. Между Овидом и протокой тянулся луг. Дальше земли тонули во тьме. Арагорн повернул и причалил к берегу.
– Я ни разу не слышал, – сказал он спутникам, – чтоб возле Овида появлялись орки. Однако часовой нам все-таки нужен.
Хранители вытащили лодки на берег, завернулись в одеяла и вскоре уснули. Ночью ничего тревожного не случилось. Каждый часовой дежурил по часу – Горлум и орки до рассвета не появлялись. Если Горлум продолжал следить за Отрядом, то таился где-то невидимый и неслышимый. Но Арагорну спалось плохо и беспокойно. Под утро он встал и подошел к Фродо, который только что сменил Сэма.
– До твоего дежурства еще далеко, – сказал ему хоббит. – Почему ж ты не спишь?

Красноречие Сарумана.

Они прошли разрушенным туннелем, выбрались на каменный завал, и перед ними предстала черная громада Ортханка, ее окна-бойницы угрюмо и грозно обозревали разоренную крепость. Вода почти совсем спала. Остались замусоренные, залитые водой ямины в мутной пене, но большей частью дно каменной чаши обнажилось, являя взору кучи ила, груды щебня, почернелые провалы и торчащие вкривь и вкось столбы. У щербатых закраин громоздились наносы, за стенами виднелась извилистая, заросшая темнолохматой зеленью лощина, стиснутая высокими горными отрогами. Со стороны северного пролома к Ортханку приближалась вереница всадников.
– Это Гэндальф и Теоден с охраной, – сказал Леголас. – Пойдем к ним навстречу!

Выбор Сэммиума Скромби.

Фродо лежал ничком на камне, и гнусная тварь склонилась над ним, занятая поверженной жертвой; криков Сэма она не услышала и не заметила его, пока он не подбежал вплотную – и увидел, что Фродо плотно обмотан паутиной от лодыжек до плеч; чудище уже поднимало передними ногами и поволокло его спеленутое тело.
Рядом лежал и поблескивал эльфийский клинок, выпавший из его руки. Сэм не раздумывал, что ему делать: ни верности, ни храбрости, ни гнева ему было не занимать. Он подскочил с яростным криком, схватил в левую руку меч хозяина и ринулся в бой. Странное это было зрелище, небывалое в животном мире: бешеный зверек всего-то с двумя острыми клыками кидается отбивать тело собрата у глыбины в чешуйчатой шкуре-броне.

Ворота отворяются.

Через два дня отборное войско западных стран выстраивалось на Пеленнорской равнине. Орки и вастаки вторглись было из Анориэна, мустангримцы их встретили и без особого труда разгромили, отбросив за Реку, на Каир-Андрос. Защитников Минас-Тирита стало куда больше прежнего, со дня на день ждали подкреплений с юга. Разведчики воротились и доложили, что вражеских застав на восточных дорогах нет, никого нет до самого перекрестка, до поверженной статуи древнего государя. Путь навстречу гибели был свободен.
Леголас и Гимли, уж конечно, не отстали от Арагорна с Гэндальфом, возглавлявших передовой отряд, в котором были и дунаданцы, и сыновья Элронда. Как ни просил Мерри, его в поход не взяли.
– Ну где ж тебе ехать? – говорил Арагорн. – Да ты не печалься, ты уже свое совершил, это никогда не забудется.

Заколдованный праздник.

Звенели колокола, лопались ракеты, сотни празднично одетых зрителей с трудом находили себе место на праздничной поляне за городом. Маленькая Баба-Яга повсюду искала Томаса и Врони. Она с трудом продиралась сквозь толпу. Ворон Абрахас сидел у неё на плече. Он чуть не вывихнул себе шею, глядя по сторонам.
Где же они запропастились – Томас и Врони?
Брат и сестра, глубоко опечаленные, сидели на траве позади палатки стрелков, на краю поляны. Там и нашла их Маленькая Баба-Яга после долгих поисков.
– Ну и ну! – сказала она, покачав головой. – Что за грустные лица? Разве можно приходить на праздник с такими грустными лицами?
– Нам можно, – сказал Томас. – Отец отдаёт нашего быка на премию для стрелков...
Он чуть не плакал.

Эй, дождик, где ты?

В наказание за сухие ноги Маленького Водяного заперли на несколько дней дома – тут не помогли никакие просьбы и слезы. Он думал с досадою: «Если бы я вправду заболел! А то у меня даже насморка не было! Мама слишком носится со мной, как с маленьким. По ней – так меня вообще нельзя больше выпускать!..» Он целыми днями бродил по комнатам и тоскливо смотрел в окна.
Наконец, спустя почти неделю, отец-водяной сказал:
– Я замолвил за тебя словечко, сынок. Сегодня наверху дождь, и ты можешь прогуляться. Но обещай мне вернуться вовремя!
– О да, обещаю! – крикнул Маленький Водяной и сейчас же влез в свои сапоги. – Обещаю вернуться с мокрыми ногами!
– К тому же дождик, – сказал отец. – Он тоже поможет тебе не высохнуть.
– Дождик? А кто это? – спросил Маленький Водяной.

В ратуше.

В воскресенье Маленькое Привидение обнаружило новый выход из подземного лабиринта. Как и все другие выходы, он был загорожен толстой решеткой, прочно вделанной в стены. Но через несколько метров от первой решетки находилась вторая, а за второй третья. И уже за третьей решеткой находилась стальная дверь с английским замком. «Что бы это могло быть?» – подумало Маленькое Привидение. Справиться с английским замком было легко: взмах ключами – и дверь открылась.
Маленькое Привидение вошло в угольный подвал ойленбергской ратуши и заскользило вверх по мраморным ступенькам.
Оно страшно удивилось, увидев множество кабинетов, коридоров, красивую старинную каменную лестницу и окна из цветного стекла, сквозь которые лились лучи полуденного солнца.