ХОЛОП-- Аллё-о! Не в прачечную ли я попала?
-- АЛО! В херачечной ты нас застала!
-- «Нас»?! Что я слышу! Боже мой!
Никак, Вы – Николай второй?

Давным-давно в древнем Израиле жил человек по имени Хони.
На живописных холмах этой страны росли чудесные деревья, усыпанные шоколадными фруктами. И потому что фрукты эти выглядели как стручки, деревья назывались стручковыми. Созревшие стручки были мягкими, сочными и сладкими, как мед. Со временем они высыхали, становились твердыми, и зернышки в них постукивали, как трещотки. Сухие фрукты можно было долго хранить и есть много-много месяцев.
Хони постоянно странствовал, за спиной у него был мешок, набитый стручками. Он ел свои стручки, а зернышки бросал в землю, чтобы из них потом вырастали новые деревья. Холмы и долины от Иудеи до Галилеи, от морских берегов и до самой пустыни покрывались стручковыми деревьями. Они давали пищу странникам, сласти детям и корм зверям.
Хони очень любил зверей, и звери любили Хони. Когда он после длительного странствования останавливался для отдыха, звери немедленно окружали его.

Львы и тигры
Приручаются.
Это редко, но случается.
Но никто еще пока
Приручить не смог
ХОРЬКА.
Слава богу,
Что хорек
Очень маленький зверек!

Солнце проснулось. Выглянуло из-за горизонта. Огляделось, ведь за весь день отвечает. Нельзя сказать, чтобы у него сразу испортилось настроение. Лес и луг зеленели, поле золотилось, речка голубела. Где-то на краю света зевала и потягивалась туча. Большущая, темно-серая.
Она не испугала солнце. А вот на другом конце света в небе парило маленькое белоснежное облачко. Очень симпатичное и, несомненно, веселое. Оно и заставило солнце не то чтобы нахмуриться, но улыбнуться чуть осторожно.
Время идет, солнце торопится. Траву от ночной росы высушить надо, цветы светом напоить надо и, конечно, совершенно необходимо... А это что такое?! Медленно, но верно приближается та самая огромная серая туча. Если она, которой в общем-то все равно, куда ползти, закроет солнце, тогда ему ничего не успеть сделать.
— Как приятно,— быстро проговорило солнце,— что мы встретились!
— Чем могу служить?— Туча изогнулась, как могла, грациозно.

Солнце освещало дерево, растущее в дальнем углу сада, легкий ветерок раскачивал его ветви, а листья шептали:
- Хочешь, хочешь, хочешь...
Это было волшебное дерево. Стоило встать под это дерево и задумать желание, как желание тут же исполнялось.
А в доме неподалеку от волшебного дерева жил толстый старикан. Звали его Уильям Кэдоген Смит. Он торговал в деревенской лавке мылом и терпеть не мог детей - мальчиков и даже девочек.
Однажды он встал под волшебное дерево и сказал:
- Хочу, чтобы все соседские девчонки и мальчишки очутились на Луне!
Не успел он это сказать, как все девочки и мальчики очутились на Луне.
Там было холодно и неуютно, и самые маленькие дети даже заплакали. Но мамы были далеко, и некому их было утешить.

В самом конце села Сыслова стоял красивый домик. В нем жил каменщик Барта со своей трудолюбивой женой. Однажды, когда, как нарочно, никого не было дома, у них родился сын Гонза. По обычаю тех времен к его колыбели сразу же подошли судички.
Их было двое: одна, как полагается судичке, была серьезной и мудрой, а другая — очень злой.
[Судичка — прорицательница судьбы в чешской мифологии.]
— Где Калитета?— спросила первая, мудрая, судичка.
— Откуда мне знать? Наверное, застряла у портнихи в городе,— ответила ей вторая.
— Ну что ж, тогда начнем предсказывать без нее,— решила мудрая судичка.— Будешь ты, парень, старательным и послушным. Ждет тебя великое счастье...

Стоял на столе ящик.
Подошли звери к ящику, стали его осматривать, обнюхивать и облизывать.
А ящик-то вдруг — раз, два, три — и открылся.
А из ящика-то — раз, два, три — змея выскочила.
Испугались звери и разбежались.
Один ёж не испугался, кинулся на змею и - раз, два, три — загрыз её.
А потом сел на ящик и закричал: «Кукареку!»
Нет, не так! Еж закричал: «Ав-ав-ав!»
Нет, и не так! Ёж закричал: «Мяу-мяу-мяу!»
Нет, опять не так! Я и сам не знаю как.
Кто знает, как ежи кричат?

Однажды в мастерскую, где чинили детские игрушки, пришла женщина и сказала мастеру:
- Пожалуйста, почините мне куклу. Когда-то это был солдат, но меч у него сломался, мундир, как видите, весь изодран. Пусть он теперь будет клоуном.
- Сделаем! - весело ответил мастер и тут же стал шить колпак.
- Что вы делаете? - закричала кукла. - Я не хочу быть клоуном! Я солдат! Я воин!
Но мастер не слышал, он напевал весёлую песню и шил туфли со смешным помпоном.
- Зачем мне эти дурацкие туфли?
Но мастер уже натягивал на солдата пёстрый костюм.
- Что он делает! Что он делает! - в отчаянье кричал солдат.
- А теперь клоун готов, - сказал мастер и дал ему в руки медные тарелки.
Потом мастер посмотрел на часы, увидал, что пора идти домой, и ушёл.

Жил храбрый охотник — храбрей его нет!
Задумал охотник искать львиный след.
И лишь осветило лучами росу,
Уж ищет охотник след львиный в лесу.

Солнце только начинало подниматься над горами и разбрасывать первые золотые лучи, когда маленькая Тинохо уже шла из леса, неся большую вязанку хвороста. И это было не всё, что маленькая десятилетняя девочка успела сделать. Она уже осмотрела рисовое поле, пустила по каналам воду для полива, выдоила и отвела на луг корову, перебрала фасоль и поставила её вариться, да что и говорить, дел было сделано с утра больше, чем пальцев на её руках. Родители Тинохо умерли от болезни, когда девочке было два года, и двоюродная тётка взяла её к себе жить в далёкую горную деревню, у которой и названия то не было. Девочке сразу отвели место в сарае рядом с коровой и торжественно объявили все её обязанности. Еда, огонь в очаге, забота о курах, корове, огород, поле, посуда.. одним словом всё. По возрасту, Тинохо было пора учиться в школе, но ближайшая школа была далеко, а образование сироты не входило в планы тётки. Только поздно ночью, когда все засыпали, Тинохо брала с собой под одеяло полено вместо куклы, обнимала его и вспоминала маму и папу. Поначалу она даже напевала какую-то колыбельную и плакала, потом перестала петь, забыла мелодию, и слёз становилось меньше.

Раз, два, три, четыре!
Меня грамоте учили:
Не читать, не писать -
Только по полю скакать.
Я скакал, я скакал -
Себе ноженьку сломал.
Меня мама увидала
И за доктором послала.
Доктор едет на свинье,
Балалайка на спине:
"Тирлим-бом, тирлим-бом!
Мы и лечим и поем".

У Данилы с Катей, - это которая своего жениха у Хозяйки горы вызволила, - ребятишек многонько народилось. Восемь, слышь-ко, человек, и все парнишечки. Мать-то не раз ревливала: хоть бы одна девчонка на поглядку. А отец, знай, похохатывает:
- Такое, видно, наше с тобой положенье.
Ребятки здоровеньки росли. Только одному не посчастливилось. То ли с крылечка, то ли еще откуда свалился и себя повредил: горбик у него расти стал. Баушки правили, понятно, да толку не вышло. Так горбатенькому и пришлось на белом свете маяться.
Другие ребятишки, - я так замечал, - злые выходят при таком-то случае, а этот ничего - веселенький рос и на выдумки мастер. Он третьим в семье-то приходился, а все братья слушались его и спрашивали:
- Ты, Митя, как думаешь? По-твоему, Митя, к чему это?
Отец с матерью и те частенько покрикивали:
- Митюшка! Погляди-ко! Ладно, на твой глаз?