Читателю, быть может, ново:
Когда-то сокол был горласт,
Но пересказанное снова
Урок кому-то преподаст…

Услышал сокол как-то ржанье…
Тому задумал подражать.
Не принял должного вниманья:
Крылатым ржанье — не под стать…

Что жизнь сулит нам неизвестно,
Не знаешь где, и ждать чего.
Нашедши в этой жизни место,
Не покидай и... знай его!

Из любопытства и букашка
В домашний падает бидон.
Так глупенькая черепашка
Решила свой покинуть дом.

Звериный суд для басни не новинка…
Судья — очкарик старый крот,
Секретарём — морская свинка,
Своя «Фемида» на картинке,
Зеваками — лесной народ…

Лев, возлежавший на подушке,
Услышав кваканье лягушки,
Подумал: «Знать, не слабый зверь
Решил будить меня теперь!

Пойду к пруду, лишь окунусь,
Его — найду… И с ним — сражусь!»

Два крупных зверя — вепрь и лев,
Столкнулись, у воды присев.
И спор затеяли друзья —
Кто первым выпьет из ручья!

Так разорвали б на куски
Друг друга когти и клыки,
Но лев сказал: «Взглянув наверх,
Увидишь воронов вертеп!

На свадьбу Зевса не пришла
Чудная черепаха
И в наказанье приняла
(Чтоб не идти на плаху)

«Никто не может сомневаться —
Должны во всём мы быть равны!» —
Вели такие речи зайцы.
А меж собой шутили львы:

Зашёл он и видит, что Гонивой на постели словно бревно лежит. А сам худой такой, прехудой, бледный сильно да вокруг глаз тени у него были вот такие…
Ну а рядом с постелью роскошной два воина огромных стояли стоймя, и следили они зорко, чтобы лекаря́ с князем чего худого не сотворили.
–Кхым-кхым! – прокашлялся Буривой для начала, чтобы, значит, пущую важность появлению своему придать. Поздоровался он с больным, ему не кланяясь, и к постели затем степенно этак подваливает.
Откинул он с Гоньки одеяло быстро, пробежался взглядом по его отощавшим телесам, словно бы причину болезни загадочной прозревая сим взором, обнюхал воздух вокруг лежащего и даже ноги его понюхал превесьма заинтересованно.
А потом на пол он с отвращением сплюнул и говорит, лукавя, стражникам:
–Гляньте, братцы, что за бяка у князя вашего на ногах!
Те меж собою переглянулись оторопело, а затем оба подошли несмело и наклонились эдак слегка, чтобы это нечто на ногах княжеских получше увидать.

–Здраствуй, ведьма Маргона! – смело поздоровался с красавицей весьма удивлённый её видом Буривой.
А та вдруг на рожу злою и недовольною стала и таково витязю многохожалому отвечала:
–А ты кто ещё таков здесь взялся, чтобы без спросу и приглашения на глаза мне показываться? Я ведь незваных гостей не уваживаю и всех до единого, куда они не хотят, спроваживаю…
Огляделся вокруг Бурша и видит, что внутри двора черепа человеческие и кости заместо украсы в терем были вставлены. «Эге, – он смекает, – да тут неважно, я гляжу, гостей-то привечают! Надо мне похитрее быть-то, а то не ровён час, и голову тута не долго будет сложить…»
Отвесил он ведьме-красавице поклонец изящный, насмешливо ей в глаза поглядел и вот чего прогундел:
–Моё имя… э-э… Воебур, ага. Я, чтоб ты знала, тоже колдун немалый. Да чё там немалый – ты мне в деле колдовства и в подмётки даже не годишься. Я с тобою то даже могу сделать, что тебе, Маргошка, и не снилося…

…А проснулся Буривой оттого, что почуял он, будто его укачивает. Сначала-то ничего понять он был не в силах, поскольку не видел буквально ни зги, а потом дёрнулся он мощно и – ёж твою рожь! – руки-ноги у него вдруг связанными оказались, а сам он не иначе как в мешок некий был посажен. И шум волн морских, ударявших в борт лодки, послышался явственно, а также плеск вёсел, производимых сидящими в лодке гребцами…
–А-а, оклемался, чёртов самозванец! – послышался совсем близко голос чей-то знакомый, в котором Буривой признал голос боярина Борзана, – Это ладненько. Как раз и смерть свою позорную полностью осознаешь, нахал!
Ощупал Борзан грубым образом тело князя и выпростал затем голову Буривоя из холщового мешка. В ярком свете факела боярская рожа выглядела страшно и одновременно очень смешно, ибо была она сплошь опухшею от десятков жал славных ядоносных пчёлок.
–Ха-а! – усмехнулся Буривой, глядя на этого урода, – Знатно тебя моя пчелиная рать приласкала, змеиная твоя душа! Ужо на медок более тебя не потянет, Борзайка ты дурак!

…Много ли, мало ли времени прошло, о том беглец наш не ведал, а только очухался он, наконец, разлепил свои вежды и вот что увидал тогда в мягкой полутьме: в помещении он, оказывается, находился некоем… Лежал Буривой на полу, на бурой медвежьей шкуре, и понял он, что обретается в какой-то неведомой избушке. Помещение внутреннее было махоньким: тут тебе кровать деревянная в углу стояла с подушками да с периной, тут печка топленная торчала посреди избы, а возле окошка стеклянного столик притулился невеликий, и рядом с ним табуреток виднелась пара…
Ощупал свои члены убёгший от смерти князь, осмотрел их вдобавок внимательно – не, ничего, всё вроде ладом… Ран никаких на теле у него не было, а рубище его рваное висело на нём лоскутами, и было всё ещё после купания мокрым. Пригляделся тут Бурша получше – что такое? Никак на столике бересты лежал кусок, а на нём письмена некие были начертаны?

Давным-давно, во времена незапамятные и сказочные, правил на острове славном Буяне князь один удалый по имени Уралад, и были у него два сына-погодка, Буривой с Гонивоем. И вот же какая вышла с братьями сими оказия: до того они меж собою отличалися, и внешне, стало быть, и своим нутром, что окружающие их люди только диву давалися – ну словно родились они от разных княжеских жён!
Буривой, сынок старшенький, пареньком рос отчаянным: и ростом он брата своего превосходил, и красотою лица, а также умом вдобавок сообразительным и живым приветливым нравом. Волосы на головушке бедовой были у него светлые и кудрявые, глаза голубые, словно цветы-васильки во ржаном поле, а кожа у него смуглою была слегонца и почти безволосою.
Да только не таков был братец его младший, своевольный Гонька. Ростом он от старшего брата довольно-таки отставал, да ещё при том и сутулился сильно, отчего казался даже чуток горбатым. Волосы же у него были прямыми и жёсткими, в точности по цвету как вороново крыло, глаза тоже были тёмными, а кожа – вот же странное дело! – бледною у него была, пребледною, словно кожура невзрачная у лесной поганки. Да и нравом младший княжич хуже был гораздо старшего брата, ибо не светлая половина ума у него почему-то развивалась, а сторона обратная, хитростью называемая, подлостью и коварством.

Вниманье кролика привлёк орла удел,
Что, ничего не делая, сидел…
Сидел на дереве — так высоко,
Что докричаться было нелегко!..

«Скажи, орёл, мне, правды не тая:
Ту благодать заслуживаю ль я:
Под деревом перед собой глядеть
И, ничего не делая, сидеть?»

Пожаловался крокодил врачу,
что на дом приходил:
«Как только птичку проглотил,
Поток горючих слёз полил!
Ты бы лекарство мне принёс —
остановить потоки слёз!»

Мать крабчонка поучала:
— "Не ходи бочком, сынок!"

На себя взгляни сначала,
Прежде чем давать урок!