Чжуан-цзы, одетый в залатанный полотняный халат, обутый в сандалии, подвязанные верёвками, проходил мимо правителя царства Вэй.
— Как плохо вам живётся, уважаемый! — воскликнул царь.
— Я живу бедно, но не плохо, — ответил Чжуан-цзы. — Иметь Путь и его силу и не претворять их в жизнь — вот что значит жить плохо. Одеваться в залатанный халат и носить дырявые сандалии — это значит жить бедно, но не плохо. Это называется «родиться в недобрый час». Не приходилось ли вам видеть, ваше величество, как лазает по деревьям большая обезьяна?

Цзяньу сказал Лян Шу:
— Мне доводилось слышать Цзе Юя. Его речи завораживают, но кажутся неразумными. Они увлекают в неведомые дали и заставляют забыть о знакомом и привычном. С изумлением внимал я этим речам, словно перед взором моим открывалась бесконечно убегающая вдаль река. Речи эти исполнены неизъяснимого величия. О, как далеки они от людских путей!
— Что же это за речи? — спросил Лян Шу.
— Далеко-далеко на горе Гуйшань, — ответил Цзяньу, — живут божественные люди. Кожа их бела и чиста, как заледенелый снег, телом они нежны, как юные девушки. Они не едят зёрна, вдыхают ветер и пьют росу.

Дядя Дракона сказал Вэнь-Чжи:
— Тебе доступно тонкое искусство. Я болен. Можешь ли меня вылечить?
— Повинуюсь приказу, — ответил Вэнь-Чжи. — Но сначала расскажи о признаках твоей болезни.
— Хвалу в своей общине не считаю славой, хулу в царстве не считаю позором; приобретая, не радуюсь, теряя, не печалюсь. Смотрю на жизнь, как и на смерть; смотрю на богатство, как и на бедность; смотрю на человека, как и на свинью; смотрю на себя, как и на другого; живу в своём доме, будто на постоялом дворе; наблюдаю за своей общиной, будто за царствами Жун и Мань.

Народ Ханьдана в день Нового года подносил своему правителю Цзянь-цзы горлиц. В большой радости Цзянь-цзы щедро всех награждал.
— Зачем? — спросил один из гостей.
— Проявляю милосердие — отпускаю птиц на волю в день Нового года.

Цинь-Цзы спросил Ян Чжу:
— Выдернул бы ты у себя один волосок, если бы это могло помочь миру?
— Миру, конечно, не помочь одним волоском.
— А если бы можно было, выдернул бы?
Ян Чжу промолчал.
Цинь-Цзы вышел и передал обо всём Мэнсунь-Яну.
Мэнсунь-Ян сказал:
— Ты не проникся мыслью учителя. Разреши тебе это объяснить. Согласился бы ты поранить себе кожу, чтобы получить тьму золота?
— Согласился бы.

Один даос всем говорил, что может повлиять на свою судьбу. Услышала про это его судьба и явилась к нему в образе старухи с мешком.
— В этом мешке, — сказала старуха, — вся твоя жизнь, а я твоя судьба. Ответь, как ты сможешь повлиять на меня, если я предопределяю дорогу твоей жизни?
Недолго думая, даос схватил старуху, ударил её по голове палкой, отобрал мешок и пошёл своей дорогой.

Учитель Ле-цзы, направляясь в царство Вэй, решил закусить у дороги. Его спутники заметили столетний череп и, отогнув полы, показали учителю.
Посмотрев на череп, Ле-цзы сказал своему ученику Бо Фыну:
— Только мы с ним понимаем, что нет ни рождения, ни смерти. Как неверно печалиться о смерти! Как неверно радоваться жизни!

Хуэй Ши спросил Чжуан-цзы:
— Может ли человек совсем ничего не чувствовать, не испытывать никаких желаний?
— Может, — ответил Чжуан-цзы.
— Но можно ли тогда назвать его человеком? — спросил Хуэй Ши.
— Ты не понимаешь, что такое чувства, — ответил Чжуан-цзы. — Я говорю о человеке, который не вредит своему телу, потакая страстям. Он принимает жизнь как есть и позволяет ей протекать своим чередом.

Давным-давно один король построил огромный дворец. Это был дворец с миллионами зеркал. Абсолютно все стены, полы и потолки дворца были покрыты зеркалами.
Как-то во дворец забежала собака. Оглядевшись, она увидела множество собак вокруг себя. Собаки были повсюду. Будучи весьма разумной собакой, она оскалилась, чтобы на всякий случай защитить себя от этих миллионов окруживших её собак и испугать их. Все собаки оскалились в ответ. Она зарычала — они с угрозой ответили ей.

Когда Иляо из Шинаня повстречался с правителем Лу, тот выглядел очень утомлённым.
— Отчего у вас такой утомлённый вид? — спросил Шинаньский учитель.
— Я изучил путь прежних царей и готовился продолжать дело моих предков, — ответил правитель Лу. — Я чту духов и оказываю уважение достойным мужам. Я всё делаю сам и не имею ни мгновения отдыха, однако так и не могу избавиться от забот. Вот почему я выгляжу таким утомлённым.
— Ваш способ избавления от забот, мой господин, никуда не годится, — сказал Шинаньский учитель. — Лиса с её пышным мехом и леопард с его пятнистой шкурой скрываются в лесах и горных пещерах, чтобы иметь покой. Они выходят наружу по ночам и отдыхают днём — настолько они осторожны.

— Гуи Дзы вечно говорит загадками, — как-то пожаловался один из придворных принцу Ляну. — Повелитель, если ты запретишь ему употреблять иносказания, поверь, он ни одной мысли не сможет толково сформулировать.
Принц согласился с просителем. На следующий день он встретил Гуи Дзы.
— Отныне оставь, пожалуйста, свои иносказания и высказывайся прямо, — сказал принц.
В ответ он услышал:
— Представьте человека, который не знает, что такое катапульта. Он спрашивает, что это такое, а вы отвечаете, что катапульта — это катапульта. Как вы думаете, он вас поймёт?

Многие знатные люди хотели учиться у Лао-цзы, но это было невозможно. Люди были слишком определёнными, а Лао-цзы — это естественность, это сама природа. Чтобы учиться у Природы, нужно быть никем или всем. Быть Единым. Иначе будешь только препарировать Природу.
Рассказывают, что когда к Лао-цзы пришёл Чжуан-цзы, Лао-цзы сказал:
— Прекрасно! Ты пришёл, чтобы быть моим Мастером?
Чжуан-цзы ответил:
— Оставим это! Почему мы не можем просто быть?

Лао-цзы жил в пещере, в горах. О его странностях ходили легенды. Конфуций отправился повидаться с Лао-цзы. Ученики остались ждать его у входа в пещеру. Когда он вышел, то весь трясся. Они спросили его:
— Что случилось?
— Я знаю, что птица летает, зверь бегает, рыба плавает. Бегающего можно поймать в капкан, плавающего — в сети, летающего — сбить стрелой. Что же касается дракона, то я ещё не знаю, как его поймать! Он не человек, он — дракон!
Даже ученики Лао-цзы были потрясены, потому что Конфуций был намного старше, его уважал народ, его уважали при дворе. И то, как повёл себя с ним Лао-цзы, было просто оскорбительным. Но не для Лао-цзы! Он был простым человеком, не высокомерным, не смиренным, просто чистым человеком. И если это больно ранило — его чистота, его обыкновенность — если это так сильно задело Конфуция, то что он мог поделать?

Некий житель царства Сун за три года вырезал для своего царя из нефрита лист дерева чу, такой совершенный — в зубчиках и со стебельком, в жилах и волосках, такой сложный и блестящий, что его нельзя было отличить от настоящих листьев дерева чу, даже смешав с ними. Этого человека за его мастерство стало кормить царство Сун.
Услышав об этом, учитель Ле-цзы сказал:

Направляясь в Чу, Конфуций вышел из леса и заметил Горбуна, который ловил цикад, будто просто их подбирал.
— Как ты искусен! — воскликнул Конфуций. — Обладаешь ли секретом?
— Да! У меня есть секрет, — ответил ловец цикад. — В пятую–шестую луну кладу на коконы цикад шарики. Из тех, на которые положу два шарика, и шарики не упадут, теряю немногих. Из тех, на которые положу три шарика, и шарики не упадут, теряю одну из каждых десяти. Тех же, на которые положу пять шариков, и не упадут, ловлю всех просто, будто подбираю. Я стою, словно старый пень, руки держу, словно сухие ветви.