Летел над Черными горами дух Ону-злой дух. Конь у него сизый, седло из серого камня, а подпруга из желтой кожи.
Ладно.
Видит дым густой над тайгой стоит. Гарью пахнет.
Старая ведьма Кучича обед себе варит.
Ону говорит:
- Жарко, поди, Кучича? Почто небо коптишь, нет разве тебе зеленой пищи?
Кучича длинным языком нос облизывает. Отвечает:

Сейчас конь с коровой не водится. А было время — даже родственниками считались. Вот раз летом пошли два друга на зеленый луг.
— Вон густая актамыр-трава. Пожалуйста, корова, кушай.
— Нет, дядя конь, это тебе пусть будет актамыр-трава.
Так ходили они по светлым холмам. От жары бока у них потемнели. Оводы роями, словно пчелы, вьются. Захотелось им в тень. Спустились в прохладную долину.
— Мо-о, дядя конь, мо-о-о... — замычала корова. — Что там лежит?
Конь медленно глазом повел: на дне темного оврага спокойно спало созвездие Улькер'.
Поднял конь ногу и своим копытом рот корове заткнул.

Туянчи-Осень траву поела, листья дерев жует.
Старая, злая; нос - чисто гнилой сучок, лицо - прошлогодняя саранка. Клыки скалит.
- Все пожру!
Дрожат листья, жмутся - умирать никому не хочется.
Ладно.
По Желтому озеру на бревне плывет Кургамыш-зеленый бог. Лицо - широкое, ласковое лицо, а глаза, как у лошади - большие. Хохочет:
- Гу-у... Я плыву... Гу-у...

Койонок-бог (борода - пихта верхушкой вниз) сидел в тени березы с золотыми листьями. Иримчик жует и губами толстыми (доволен!) шлепает:
- Н-на!.. Н-на!..
А там, подле подошвы горы, далеко, заяц-Куян, обжора, траву щиплет.
Смотрит на Койонока, пыхтит:
- Хорошо богу живется. Волков на его нет, коршуны трусят. Благодать!
Пощипет траву, ноздрей поведет, недоволен.

Было, видишь, так.
Полюбила девушка-Кызымиль, красивая девушка (как черемуха весной) доброго бога-Вуиса. Розового, сочного, крепкого - как шишка кедровая.
Ладно.
Вышла на елань, к солнцу лицо повернула, волосы распустила. Говорит:
- Вуис! Вуис! Я тебя люблю.
Прилетел Вуис-радостный бог.
Улыбнулся, сказал:

В стародавние времена на том месте, где сейчас плещет волнами Телецкое озеро, пролегала в окружении высоких обрывистых гор долина, глубокая и узкая. А на склонах гор, по обеим сторонам долины жили два могучих богатыря, и каждый из них считал, что только он достоин права владеть этой долиной. Не раз они пытались отстоять друг у друга это право в жестоких поединках, но ни один из них не мог победить другого.
И не было никому здесь покоя из-за этих ссор. Разгневались на богатырей духи вод и гор, призвали их к себе и повелели: "Прекратите ссоры и драки. Чтобы решить ваш спор назначаем мы вам такое испытание — кто первый из вас произнесёт слово "женщина", тот и потеряет право на долину на веки вечные".

Жила-была лягушка. Она жила у маленького круглого озера. Вот однажды вышла из своего дома и прыг-скок по берегу, прыг-прыг – в лес заглянула, скок-скок – дорогу домой потеряла.
Метнулась туда, кинулась сюда и попала на муравьиную тропу.
Муравьи десятками вскочили ей на спину, сотнями вцепились в живот.
– Ква-а, – заплакала лягушка, – кво-о... Как-ак не стыдно заблудившегося обижать, голодного кусать?
Муравьям стало совестно. Спрыгнули они на землю, низко лягушке поклонились:
– Уважаемая тетушка! Пожалуйте к нам в гости – пищу нашу отведайте, питье наше пригубьте.
Пришла лягушка к муравьям, села на почетное место. Ела и пила, песни пела и беседу вела, о чем говорила, сама не поняла – так много меду выпила. Где сидела, там и уснула.

Зимней порой вышел горностай на охоту. Под снег нырнул, вынырнул, на задние лапы встал, шею вытянул, прислушался, головой повертел, принюхался... И вдруг словно гора упала ему на спину. А горностай хоть ростом мал, да отважен. Обернулся, как вцепится зубами в гору – не мешай охоте!
– А-а-а-а! – раздался крик, плач, стон, и с горностаевой спины свалился заяц.
Задняя лапа у зайца до кости прокушена, черная кровь на белый снег течет. Плачет заяц, рыдает:
– О-о-о! Я от совы бежал, свою жизнь спасти хотел. Я нечаянно тебе на спину свалился, а ты меня укуси-и-ил...
– Ой, заяц, простите! Пожалуйста, не сердитесь, я тоже нечаянно...
Еще солнце не взошло, а горностай уже получил строгий указ:
В мой аил на суд сейчас же явитесь!
Старейшина здешнего леса, Темно-бурый медведь.

Жил на Алтае старый большой медведь. Его любимая еда — кедровый орех. Брал он орехи только с одного кедра. Толстый кедр, в шесть обхватов. Ветки частые. Хвоя шелковая. Сквозь нее никогда дождь не каплет. Издали посмотришь — будто десять кедров из одного корня выросло. Это дерево старый большой медведь от зверей и людей заботливо охранял. Хорошо жилось медведю подле широкого кедра.
Но вот однажды пришел медведь, а у толстого кедра орехов нет. Ходил медведь вокруг, глазам своим не верил. Уцепился за ветви — будто свинец к пояснице привязан. -
"Долго не евши, разве так отяжелеешь? Видно, состарился я".
Согнулись ветви кедра от тяжести медведя, чуть-чуть не треснули. На вершину кедра вскарабкался старик, каждую веточку осмотрел. Нет орехов.

Стал медведь стар. А у лисы только впервые мех засеребрился, хвост пушистый вырос. Вот пошла лиса к волку:
— Ах, дядя волк, какое горе, какая беда! Наш медведь-зайсан умирает. Его золотистая шкура поблекла. Острые зубы сгнили. В лапах силы нет.
— У-у-у! — завыл волк. — Кто теперь зайсаном будет?
— Я думаю, дядя, — проверещала лиса, — кто моложе, кто красивее всех, тот зайсаном должен быть. А сама лапкой шерсть чешет, языком охорашивается.
— Ладно! — сказал волк. — Собери всех зверей на совет.
Где девять рек соединились, у подножия девяти гор, над быстрым ключом, стоял мохнатый черный кедр. Сюда все звери пришли на совет. Свои шубы показывают, зубы пробуют. Кто красивее всех — не могут решить.

Теперь летучая мышь только ночами летает. А было время – она летала и днем. Летит она как-то в полдень, а навстречу ей – гордый ястреб.
– А, – говорит ястреб, – хорошо, что мы встретились. Я тебя три года ищу.
– А зачем я тебе? – удивилась летучая мышь.
– Я со всех птиц дань собираю. Все, кроме тебя, уплатили, ты одна в долгу.
– Я? – говорит мышь. – Да разве я – птица?
Спустилась в траву и быстро-быстро по земле побежала.
«В самом деле», – думает ястреб, – «какая она птица? Не птица она, а зверь».
И полетел в другую сторону. А летучая мышь прибежала к холмам, поросшим густыми соснами, присела дух перевести. И вдруг из-за сосен – серебряная лиса.

Выбрали птицы павлина в зайсаны. Павлин широко раскрыл сияющий хвост. На шапке золотые кисти. Настоящий зайсан! Стали птицы жену ему искать. От куропатки, от кедровки, от синицы, ото всех отказался павлин: синица мала, куропатка плохо летает, кедровка худа, кукушка печально кукует... Понравилась ему только сорока: она веселая.
После свадьбы павлин выщипал из своей груди темно-зеленые перья и положил их сороке на спину и на хвост. Заважничала сорока. Ничего не делает. Сидит — перебирает новые перья. Летит — новыми перьями блещет. Утром чуть свет выскочит из гнезда, и нет ее до ночи.
— Куда ты спешишь, сорока? — спрашивает ее павлин.

На Алтае, в устье реки Ини, жил богатырь Сартакпай. Коса у него до земли. Брови точно густой кустарник. Мускулы узловаты, как нарост на березе,—хоть чашки из них режь.
Еще ни одна птица не пролетала мимо головы Сартакпая: он стрелял без промаха.
Копытных зверей, бегущих вдали, всегда метко бил Сартакпай. В когтистых зверей он целился ловко.
Не пустовали его арчемаки'. В них всегда была жирная дичь. Сын, Адучи-Мерген, еще издали услыхав топот иноходца, выбегал навстречу отцу, чтобы расседлать коня. Сноха Оймок готовила старику восемнадцать блюд из дичи, десять напитков из молока.
Но не был счастлив, не был весел прославленный богатырь Сартакпай. Он день и ночь слышал плач зажатых камнями алтайских рек. Бросаясь с камня на камень, они рвались в клочья. Дробились в ручьи, натыкаясь на горы. Надоело Сартакпаю видеть слезы алтайских рек, надоело слушать их немолчный стон. И задумал он дать. дорогу алтайским водам в Ледовитый океан. Сартакпай позвал своего сына:

Где, ласково разговаривая, семь тихих ручьев в одну бурную реку текут, на подоле семи высоких гор давным-давно жили семь братьев.
Братья скота не водили. А было у каждого вместо лошади по медному костылю толщиной в обхват.
Как звали отца, вскормившего их, — никто не знает.
Какая мать родила их, — никому неведомо.
Имен у братьев не было. Они звали друг друга:
— Первый, Второй, Третий, Четвертый, Пятый, Шестой, Седьмой.
Шесть старших братьев были женаты. Седьмой жил один. Вот раз ночью Первый сказал:

Давно-давно на голубом Алтае жил Байбарак, пребогатый бай. Скота у него в долинах было — как муравьев
на муравейнике. Рабам своим Байбарак счета не знал. Был он жадный и злой. Если чужая собака к его стойбищу подбегала кость погрызть, он ту собаку на месте убивал. Если путник на его пастбище останавливался коня покормить, он того путника плетьми порол.
Был у него пастух Кодурлу. Лето и зиму пае отару овец. Под дождем и снегом, под ветром и знойным небом пастух постарел — крепкие кости его ослабели, зоркие глаза притупились, ноги передвигать сил не стало.
Заметив старость пастуха, Байбарак позвал его в свою богатую кошомную юрту.
— Довольно тебе, старик, на моем стойбище без дела жить, — сказал Байбарак. — Удались на покой.