Давно уже стемнело. Луна стояла в последней четверти. На территории монастыря не слышалось ни шороха. От угла храма отделилась тёмная фигура, перебежала несколько метров до входа в церковь, потянула на себя дверь и исчезла внутри.
Прошла минута, в алтаре вспыхнула зажигалка, осветив Санькино лицо. Он повёл рукой… Язычок пламени выхватил из мрака выключатель, находящийся прямо у царских врат, рядом с вешалкой, на которой висели рясы: белая, чёрная, голубая. Карманник щёлкнул выключателем. В алтаре загорелся электрический свет от 4-х светильников, закреплённых по углам комнаты. Сидоркин положил зажигалку в карман брюк, приблизился к широкому деревянному столу посреди алтаря – Святому Престолу. Он был накрыт двумя скатертями – одна из них, конечно, плащаница, о чем Саня не имел ни малейшего понятия, для него это были просто две скатерти - коричневая, сверху белая. На столе лежала Библия в красивом переплёте.

Гвоздик сквозь решётку обнимает папу Пилукку.

Когда приехали в город, Гвоздик бросил оглобли и, держа за руку Перлину, помчался к тюрьме. Он бежал так быстро, что девочка даже не успевала ставить ноги на землю, а неслась за ним по воздуху, как развевающийся флажок. Гвоздику хотелось скорее увидеть папу Пилукку, и он, чтобы сократить свой путь, срезал углы домов, обрушивал стены и, как снаряд, пробивал автобусы, полные людей.
Вдруг Гвоздик резко затормозил, и Перлина со всего размаху налетела на него сзади и сильно ударилась.
— Ты подожди меня здесь, — пропыхтел Гвоздик, — а я побегу к папе Пилукке.
Ощупывая шишку, моментально вскочившую на лбу, Перлина всё же нашла в себе мужество улыбнуться.

Наконец-то и на долю Перлины выпадает большая радость и длинная-предлинная глава.

Ридарелло купил лекарства на деньги Гвоздика и побежал домой к своей больной дочке. Девочку взялись лечить лучшие доктора; ей сразу стало легче, она начала поправляться и, наконец, выздоровела.
И чем лучше становилось малютке, тем больше росла в сердце Ридарелло признательность к Гвоздику. Бедный клоун был счастлив, такого же счастья он желал Гвоздику, который не переставал грустить о Перлине, — мальчик никак не мог разыскать свою подругу. Очевидно, надо было помочь ему найти эту девочку. Но как, если даже самому Гвоздику это не удавалось?
Думал Ридарелло, думал, и, наконец, придумал: в один прекрасный день, когда он слушал радио, в голову ему вдруг пришла мысль, от которой он так и подпрыгнул.

Полицейские хватают Буратино и не дают ему сказать ни одного слова в свое оправдание.

Лиса Алиса думала, что Буратино уйдет спать, а он все сидел на мусорной куче, терпеливо вытянув нос.
Тогда Алиса велела коту остаться караулить, а сама побежала в ближайшее полицейское отделение.
Там в накуренной комнате, за столом, закапанным чернилами, густо храпел дежурный бульдог.
Лиса самым благонамеренным голоском сказала ему:
— Господин мужественный дежурный, нельзя ли задержать одного беспризорного воришку? Ужасная опасность грозит всем богатеньким и почтенненьким гражданам этого города.
Спросонок дежурный бульдог так рявкнул, что под лисой со страха оказалась лужа.
— Воррришка! Гам!

О том, что случилось ночью в игрушечном ларьке.

В Ленинграде есть старый каменный рынок, двухэтажный, сводчатый, с полутемными лестницами и переходами. В нем всегда прохладно, даже в июльский зной. Зимой холод прячется там в тени за каменными столбами и живет на рынке круглый год.
Построен этот рынок давным-давно – при царе Горохе. Бывало, прохаживались здесь барыни в чепцах с лентами, в бархатных салопчиках. За каждой семенил лакей или крепостная девушка с корзинкой для покупок. Бывало, гремели здесь шпорами гвардейские офицеры в золоченых погонах, одним надменным взглядом заставляя расступиться простой люд.
Пузатые купчихи кланялись им из-за прилавка:

Убийственное положение.

К счастью для Вентимора, внезапный ужас, охвативший его, когда он убедился, что непостижимый джинн покинул его в самом начале церемонии, остался незамеченным, так как старшина цеха литейщиков пришел к нему на помощь. Он представил его Лорду-мэру, который с учтивостью, полной достоинства, сошел на нижнюю ступеньку эстрады, к нему навстречу.
— Г. Вентимор, — приветливо сказал главный сановник города, пожимая руку Горация, — позвольте мне выразить Вам, что я считаю это большой, если не величайшей честью, выпавшей мне на долю, хотя за время моей службы я имел счастье принять более, чем обычное число знатных посетителей.
— Милорд, — сказал Гораций вполне искренне, — выслушайте меня, я… я всей душой желал бы чувствовать за собой заслуги, оправдывающие этот… этот блестящий комплимент.
— О, — ответил Лорд-мэр отечески шутливым тоном. — Скромность, мой уважаемый, я понимаю! Как все истинно великие люди! Прекрасная черта! Позвольте представить вас шерифам.

О том, что после случилось с рыцарем.

Как нам, читатель, сказать: к сожаленью иль к счастью, что наше
Горе земное нена́долго? Здесь разумею я горе
Сердца, глубокое, нашу всю жизнь губящее горе,
Горе, которое с милым, потерянным благом сливает.
Нас воедино, которым утрата для нас не утрата,
Смерть вдвоем бытие, а жизнь порыв непрестанный
К той черте, за которую милое наше из мира
Прежде нас перешло. Есть, правда, много избранных
Душ на свете, в которых святая печаль, как свеча пред иконой,

Ночной вор.

Дни тянулись медленно и скучно. Гномы убивали время, раскладывая сокровища по кучкам и приводя их в порядок. Торин наконец завел разговор об Аркенстоне Траина и убедительно попросил своих спутников обшарить все углы.
– Аркенстон моего отца, – сказал он, – один дороже золотой реки, а для меня он и вовсе не имеет цены. Из всего богатства именно его я предназначаю для себя и жестоко отомщу всякому, кто найдет его и утаит. Бильбо слышал его слова и очень испугался : что будет, если камень найдут? Он спрятал его в узелок с тряпьем, который клал себе под голову вместо подушки. Но промолчал, потому что по мере того, как скука становилась все невыносимее, в голове его постепенно зрел план.
Все шло без изменений, как вдруг вороны принесли новость, что Даин с пятью сотнями гномов вышел из Железных Холмов и дня через два будет в Дейле. – Боюсь, им не подойти к Горе незамеченными, – закончил Роак.

Кто смеется последним.

– О я несчастный ворон! – стонал добрый Абрахас, вырывая на своей груди перья. – О, я несчастный! Это я во всём виноват! Я – и больше никто! Я советовал тебе делать хорошие дела! Ах, если б я хоть чем-нибудь мог тебе помочь!
– Ну ладно! Успокойся! – сказала Маленькая Баба-Яга. – Я сама с ними справлюсь.
Ещё не знаю как... Но я знаю, что к дереву они меня не привяжут!
Она побежала на кухню, схватила колдовскую книгу и стала быстро перелистывать в ней страницы.
– А меня ты с собой возьмёшь? – спросил Абрахас.
– Куда?
– На гору Блоксберг! Я боюсь оставлять тебя этой ночью одну!
– Договорились! – сказала Маленькая Баба-Яга. – Я возьму тебя, но с одним условием: закрой свой клюв и больше мне не мешай!

Сплошное серебро.

Маленький Водяной сидел как заколдованный, не отрывая взгляда от танцующих русалок.
Они всё время меняли свои очертания, как летящие облака. На его глазах русалки соединялись, потом опять расходились в разные стороны. Иногда они вдруг бесследно таяли – как дым на ветру.
Любуясь русалками, Маленький Водяной не заметил, как за холмом поднялся в небо бледный, чуть розоватый свет. Он заметил его только тогда, когда отец прервал игру и тихо сказал:
– Скоро взойдёт она!
«Кто – она?» – хотел было спросить Маленький Водяной, но проглотил свой вопрос, потому что отец опять заиграл на арфе. «Скоро я и сам увижу, кто там взойдёт», – подумал Маленький Водяной.

В подвале.

В понедельник в двенадцать часов Маленькое Привидение проснулось с головной болью. Оно чувствовало слабость во всем теле. «Вчерашнее перенапряжение плохо подействовало на меня, – подумало оно. – Надо выйти на свежий воздух, здесь так душно». Маленькое Привидение выбралось из комода и осмотрело подвал аптеки. Заглянуло в кладовую для угля, в хранилище для фруктов, в угол, где были сложены дрова, и закончило винным погребом.
В винном погребе было зарешеченное узкое окошечко, выходившее в сад. Оно было открыто.
Маленькое Привидение хотело было просунуть голову между прутьями решетки и выглянуть наружу, но вдруг услышало голоса детей. Трое детей – их отец был в-дельцем аптеки – лежали на траве и разговаривали. Маленькое Привидение слышало каждое слово. От нечего делать оно прислушалось к разговору. Одного мальчика звали Герберт. Ему было одиннадцать лет. Близнецам Гюнтеру и Ютте было по девять лет.

Как фанатик мутных дел в пекле жутко охладел.

Всю-то ночь длинную Яван Говяда и его, так сказать, команда в беспроглядной темени брели да горюшко мыкали. А места вокруг и впрямь были негостеприимные да дикие – ну совершенно же нехоженные и к путешествию вовсе не гожие: сплошные везде бугры да канавы, овраги да холмы. Тут и при ясном-то свете не каждый идти бы решился – того и гляди шею, сверзившись, свернёшь! Ну, да назад-то не повернёшь...
–Сильван, а Сильван, – обратился однажды Ваня к побратиму громадному, из очередной какой-то ямищи как раз вылезая, – скажи, а как ты видишь в этакой-то несусвети? Нешто у тебя глаза какие-нибудь особенные, не такие как у всех, а?
Хмыкнул удивлённо угрюмый великан и ответил брательнику так:
–Да глаза-то как и глаза. Оно конечно, твоих они позорчее, брат Яван, но я ими тоже ни зги не улавливаю.
–А чем же ты тогда зришь? – превесьма Ваня удивился и аж остановился.

Сюрприз для Белолапки.

Котята Мур-до, Мур-ре, Мур-ми, Мур-фа, Мур-соль, Мур-ля и Мур-си чуть подросли, и мама их вернулась к исполнению придворных обязанностей. Правда, ей это было совсем непросто. Котята от хорошей жизни делались избалованными и мешали ей, как могли. У Белолапки из-за них было хлопот полон рот, некогда в него даже миску ухи спокойно отправить.
Мыши-то и расслабились. Стали везде лазить, пугать кухарок, кондитера, свиту – все визжали и с визгом вскакивали на стулья. Чего доброго, так мыши скоро и до самого короля доберутся. Что же ему тогда на трон прыгать?