В краю, где солнце опаляет простор синеющих степей,
Где сказку с былью жизнь сплетает – я слышал шепот тополей,
И звуки песни соловьиной, и плеск задумавшихся вод,
И слышал я, как ночью длинной русалка молодца зовет.
В полдень безветренный и знойный в бору все сонно, все молчит…
Свидетель тайн его невольный – я слышал, как сосна звенит.
И, охватив зеленой лапой смолистый ствол, к ветвям приник
Угрюмый, сонный и косматый, как вечность старый Лесовик.
В степях пел песни удалые мне звонкий ветер суховей,
Шептал мне тайны вековые седой ковыль родных степей.
В лесу, где нет пути-дорожки, и пахнет медом и смолой –
Стоит избушка курьи-ножки: там я бывал. И в час ночной,
Когда – нескромные – стихали дневные звуки, у огня
Меня сказаньем потешала старуха мудрая – Яга.
Теперь, когда я на чужбине, мне кажется, что то был сон.
Но часто мнится вечер синий, ночной какой-то птицы стон,
Избушка ветхая на лапах, за печкой дерзкие сверчки,
Сушеных трав пьянящий запах и сказки странные Яги.
Из сказок тех, я о Любаве хочу сегодня рассказать.
О том, как бедную в дубраве покинула сироткой мать.
За что оставила ребенка – теперь уже не помню я;
Но помню, что на плач девчонки немного времени спустя
Купцов проезжих караваны наехали. Один купец
Повез ее в чужие страны, в свой белокаменный дворец.
Любимой дочерью Любава росла у старого купца:
Не ведал свет добрее нрава, прекраснее ее лица.
И точно волны синя моря, людская быстрая молва
Через леса, долины, горы о деве славу разнесла.
Из дальних стран уж приезжали Любаву сватать женихи,
Цари ей царства предлагали, поэты – сердце и стихи,
Слагали рыцари трофеи к ее малюсеньким ногам,
И старики-прелюбодеи о ней мечтали по ночам.
Однажды летом, ночью темной Любава вышла в сонный сад:
Пел соловей, и в неге томной застыл дерев живой наряд.
Ночной фиалки запах нежный Любаву сладостно томил,
Зефир ласкал рукой небрежной и что-то тихо говорил.
Но вдруг из-за кустов сирени, раздвинув пышные цветы,
Быстрее легкого оленя, молниеноснее мечты,
Какой-то дерзкий показался, рукою сильной деву сжал,
Лицом к ее лицу прижался и в алый рот поцеловал.
Как птица, дева трепетала в его безжалостных руках,
Рвалась, стонала, замирала, давил клещами сердце страх,
А дерзкий так же вдруг, в сирени исчез как не было. И вновь
Лежат бестрепетные тени, поет соловко про любовь.
Не замечая прелесть ночи, Любава в терем свой бежит,
Пугливые потупя очи. Ей кажется, за ней летит
За сонмом сонм каких-то духов. Любава уж не слышит ног,
Во тьме мелькнувшей светлой мухой перелетела за порог
И только чуточку вздохнула, зарывшись в мягкую постель.
В ту ночь Любава не уснула: - «Что ты со мною сделал, Лель?» -
В тоске красавица шептала. Вот солнце золото кудрей
По небу щедро разбросало, и яркий сноп его лучей
Лег на растрепанные косы Любавы. Подавляя стон
Любава вытирает слезы с очей своих и на балкон
Бежит из пышного чертога: ей душно в тереме. Полна
Тоски неведомой, тревоги ее больная голова.
Любаве кажется, что кто-то ее по имени зовет,
Отец узнает и отчета потребует… Она умрет,
Она не выдержит позора… Кто он? ей хочется узнать
Немедленно ночного вора, что смел ее поцеловать!
О, лиходей! Бежать позорно от слабой девы! Как он мог?!
- «Явись, неведомый!» - Упорно она зовет. И скоморох,
Что некогда из стран далеких купец дитятею привез,
К ногам Любавы синеокой склонился ныне. Тайных слез
На черном лике эфиопа следы, и нежность, и мечты,
Ии на свое уродство злоба, и боль любви отражены.
Томимый жгучей страстью деве так молвил он: - «Прости меня,
Моя богиня… Королева… Люблю тебя… Люблю тебя…
Я как безумный этой ночью дерзнул с тобою поступить…
Ах, погляди, Любава, в очи! Скажи, что ты могла б простить!
Любовью насмерть отравленный на миг уродство я забыл…»
И много, долго шут влюбленный у ног Любавы говорил
О дикой муке сердца: ныне за дерзость жизнь отдаст он ей,
Забудет пальмы и пустыни далекой родины своей,
Он не вернется даже силой туда, где мило все ему,
Он будет с нею до могилы… Пускай простит она рабу!
Пускай промолвит только слово, и счастлив вечно будет он,
И будет потешать всех снова… Но в это время на балкон
Вступил купец. Пылало гневом его почтенное лицо,
И, встав между шутом и девой, воскликнул он: - «Нет! Моего
Ты, шут, прощенья не дождешься: я слышал все! Довольно мне!
Ты завтра утром не проснешься, тебя повесят на заре!»
« Ну, что ж!» - Промолвил шут спокойно,- «За счастье ночи я готов
Погибнуть гордо и достойно!» - «Довольно, шут! Довольно слов!
Эй, люди! Взять его! Повесить! Ишь, эфиоп, какой злодей?!
Хотел такой мне нос отвесить: сравняться с дочерью моей!»
Шута повесили. Напрасно молила дева пощадить:
- «Отец! Ужели так ужасно способен ты людей казнить?
Ужели жалости не знает твоя душа? Ужель как зверь
Жизнь неповинных отнимает, так за любовь ко мне теперь
Караешь ты?!» нахмурясь грозно отец ей молвил: - «Умер он.
Зачем гневишь мольбою поздней отца скорбящего? Закон
Рабом нарушен дерзновенным, на горе взял в свой дом змею…
Молчи, Любава! Раб презренный любить не смеет дочь мою!»
С тех пор Любава изменилась: чуждалась старого отца,
Со звонким смехом не резвилась по длинным комнатам дворца,
Не пела песенок веселых, забыла игры детских лет…
Бледна, невесела, безмолвна Любава ныне. Солнца свет
Докучен ей, несносны люди, томит дневная суета…
Ей кажется, что уж не будет вовеки счастлива она!
Но из Гельветии далекой ее приехал сватать принц:
Высокий, стройный, синеокий, в одежде – словно из зарниц –
Из самоцветов. Лик прелестный его и чист, и светел был:
Казалось, что огонь небесный в своей груди принц Карл носил.
И покоренная Любава волшебной Карла красотой,
Ему предшествующей славой, решила стать его женой.
Но у купца обычай странный был в моде. Каждый претендент
Той стороны иль иностранной переживал плохой момент:
Момент экзамена, который купец практичный учинял,
Экзаменаторам коль скоро жених неумно отвечал,
Коль скоро не было сомнений у менторов, что он глупец,
Тотчас же за предел владений такого высылал купец.
Так Карл предстал пред мудрецами. На первый заданный вопрос,
Красавец Карл, блестя перстнями, потер в недоуменье нос,
И так как все ответа ждали, веселый, добрый нравом Карл
Главу на грудь склонил в печали и – «Нет, не знаю», - отвечал.
Опять Любава на балконе: ждет с нетерпение ответ.
Вот ей письмо дают с поклоном, в письме одно лишь слово : «Нет»,
- «Не верю я!» - Кричит Любава в тоске. – «Для счастья моего
Не нужно ни ума, ни славы! Люблю его! Люблю его!..»
Как и впервые, все напрасно: - «Нет, нет и нет», - твердит отец.
И вновь Любава безучастна к веселью, свету. Наконец
Слегла Любава. Уж страдает болезнью лютой. Лекарей
Из дальних стран купец сзывает для милой дочери своей.
Ненастны дни поры осенней! Холодный ветер листья рвет,
Тоска исканий и сомнений как будто в воздухе живет.
Ложатся скользкие туманы на сиротливые поля,
На опустевшие поляны, на посеревшие дома.
На лицах – скуки и томленья лежит унылая печать,
Докучна поздних сожалений назойливая злая рать
Порой осенней, ночью длинной… лукавый сон очей бежит,
И голос совести пустынный гам в каждом шорохе звучит.
Но вот – зима. Снегов покровы сокрыли землю. Дед Мороз
Сковал алмазные оковы для быстрых вод. Людей до слез
Своей дубинкой пробирает и оголенный сонный лес
Искристым снегом украшает, как дорогих своих невест.
Однако теплыми лучами весной пригрело солнце снег
И, талый, звонкими ручьями спешит с холмов ускорить бег.
Уже подснежники синеют, станица журавлей летит,
Весенний теплый ветер веет и гибкой веткой шелестит.
Чье сердце хладным оставалось, когда нарядная земля
Еще нарядней одевалась, томила песней соловья,
Луной, застывшею над садом, над сонной плещущей рекой,
И обволакивала чадом цветов? По зарям над землей
Висели белые туманы, и тих, прозрачен день вставал,
Теплом окутывал поляны, селенья, рощи, зажигал
Росу, топтал посев гречихи… Как именинница, земля
Молилась благостно и тихо в сиянье радостного дня.
Чье сердце оставалось хладным, встречая пышную весну?
Любавы сердце. Безотрадно приникнув головой к окну,
Глядит Любава в чащу сада, отворотясь от лекарей
К их удивленью и досаде. Ей ночи темные милей,
Когда наедине с тоскою у растворенного окна,
Дыша прохладою ночною, глядит Любава в небеса.
И как-то ночью, дивной песней Любаву кто-то пробудил:
Тот голос был мечты чудесней, он к счастью звал, рыдал, молил,
Тревожил сердце. Несказанной звенел любовью и тоской,
И радостью. И вдруг, печальный, стремился в небо. То волной
По саду сладко разливался, то дивной негой трепетал,
То грозной бурей волновался то рокотал, то замирал.
Услыша голос, в изумленье лежит купеческая дочь,
Потом сердечное волненье не в силах больше превозмочь,
Она вскочила и на голос, забыв печаль свою, бежит:
Ее коса, как спелый колос, как нити золота, блестит,
Живым волнуяся каскадом, открыты широко глаза
И по аллеям старым сада блуждают в чаянье певца.
Глядит – знакомый куст сирени. Оттуда вдруг, как жар, горя,
Волшебной красоты виденьем вспорхнула птица в небеса,
Мелькнула быстрою кометой и скрылась. Снова сад молчит.
Но меж цветов сирени светом переливается, искрит,
Перо, потерянное птицей. С надеждой дева за него
Схватилась: - «Может быть, случиться, найду певца я моего!»
Прижав перо, от синей дали небес не отрывая глаз,
Любава молвила с печалью: - «Я полюбила в третий раз!»
В ту ночь, когда страна уснула, отдавшись сладкой тишине,
Перо Любава завернула в платочек шелковый. Себе
Взяла крестьянские одежды, оделась, косу заплела
И в дальний путь, с одной надеждой найти любовь свою пошла.
Идет дремучими лесами, где полно дикого зверья,
Идет широкими степями, минует села, города.
Вот видит, у лесной опушки, на курьих лапах, меж грибов
Ютится ветхая избушка. Дверей заржавленный засов
Гремит. Дверь с визгом отворилась, и вышла старая Яга.
Любава низко поклонилась и молвила: - «Из уст в уста
Идет молва, что нет мудрее, прозорливей тебя. Скажи,
Скажи, бабуся, поскорее: как птицу дивную найти?
Вот перышко!» - «За океаном», - колдунья отвечает ей,
- «где нет удушливых туманов, нет грозных бурь, а дни теплей
И ярче наших дней, а ночи для счастья созданы – живет
Тот, чьи, как черный пламень очи, кто краше всех певцов поет.
То Финист-Ясен-Сокол. Много богатств хранит его дворец,
Но нет к нему пути-дороги. Немало девичьих сердец,
Услыша голос дивной птицы, томились пламенем любви,
И гибли глупые девицы… Любава! Не дойдешь и ты!
Вернись! Забудь певца! Разлукой отец твой старый удручен,
С ему доселе чуждой скукой богатства наживает он,
Тая надежду, что вернется Любава в пышный отчий дом,
Боясь, что счастья не дождется – умрет. И с новым женихом
Гонцов по свету рассылает с приказом отыскать тебя,
На звездах о тебе гадает, бессилье старости кляня.
Вернись!» Не слушает Любава совет Яги. Глядит с тоской
Во тьму зеленую дубравы… Умолкла старая. С Ягой
Любава ласково простилась, - «Спасибо», - молвила в ответ
И снова в дальний путь пустилась. Широк, приволен Божий свет!
Необозримые просторы и в год, и в два не обойти…
Перед Любавой плещет море по окончании пути.
Едва не плача от печали, стоит Любава над водой:
Не переплыть ей этой дали! Из бездны моря Водяной
Следил за девою с усмешкой. Вдруг вынырнул и, на волне
Качаясь, говорит: - «Не мешкай, я помогу, иди ко мне…
Со мною ты забудешь горе…» В слезах Любава со скалы
Упала в плещущее море. Очнулась средь зеленой мглы:
Медузы бледные мерцали, кружился рыбок хоровод,
Киты и спруты проплывали. Из кружевных кораллов свод
Гад нею высился. – «Со мною ты в этом замке будешь жить
Моей любимою женою. Тебя лелеять и холить
Я буду», - шепчут чьи-то губы. Глядит Любава – Водяной
Над ней склонился: - «Ты мне люба… Не уходи… Живи со мной…»
Ни тени горя и сомнений в груди у девы нет. Она
Забыв недавние волненья, спокойно вымолвила: - «Да».
В восторге царь. Свои владенья готовить к свадьбе он велит.
Тотчас по царскому веленью белуга сбор войскам трубит,
Указы пишут красноперки красноперки, кладет печати черный рак,
Плывут с указами щуренки ко всем властям. Министр-судак
Через плотичек приказанья дает гусарам-усачам,
Пескарь потеет от старанья, толкуя глупеньким бычкам
Об украшеньи бальной залы. Портной – невозмутимый сом –
Готовит платье для Любавы, чехонь над диким табуном
Морских коньков кричит до хрипа, балет готовят караси,
И разноцветные полипы собой украсили пески.
Морское дно преобразилось от блеска ярких фонарей,
Селедок стая в путь пустилась сзывать со всех концов гостей.
Довольный, важный и нарядный сидит на троне Водяной.
Накрыт к обеду стол парадный красавок шустрою толпой.
Любава в светлом одеянье прозрачных тканей и камней,
Распространяющих сиянье, нетерпеливо ждет гостей.
В уме Любавы шевелиться тяжелых мыслей череда:
- «Как я могла здесь очутиться? Что потеряла я вчера?
Я знаю твердо: потеряла. Но что и где? Кого б спросить?
Я что-то, кажется, искала? Не стыдно ль все перезабыть?!»
Так надоедливая дума ее невольно тяготит…
Уже в дверях с веселым шумом толпа нарядами блестит,
Любава ласково встречает морских уродов. Перед ней
Красуясь, чередой мелькает калейдоскоп полулюдей.
Немного странно ей от взоров холодных и прозрачных глаз,
От голосов визгливых хора. Но, помня жениха приказ,
Она любезно принимает, всем слово ласки говорит,
К столу с улыбкой приглашает. Вдруг, в дверь открытую летит
Сам Финист-Ясен-Сокол. Ярко на птице перышки горят…
Глядит – уроды и русалки за свадебным столом сидят,
Меж них, застыв от изумленья, блистая дивной красотой,
Стоит волшебное виденье – Любава. Старый Врдяной
Кивает Финисту с улыбкой, но Финист крыльями взмахнул,
Пугая стаи юрких рыбок, в одежду перья обернул,
И тут же сам оборотился царевичем. Перед красой
Его подводный мир смутился, заахал старый Водяной,
От лютой ревности бледнея: прекрасней лилии, стройней
Березки, светлых зорь яснее и солнца красного милей.
Царевич говорит Любаве: - «Я за тобою прилетел!»
Еще не веря сладкой яви, волнуясь, бледная как мел,
Услыша голос дивной птицы, Любава крикнула: - «Нашла!»
Воспоминания зарницей ей осветили ум. Она
Достав платочек, развернула огнем сверкавшее перо
И покраснела и вздохнула, и молвила: - «Возьми его».
Но Финист, вновь взмахнув крылами, Любаву в лапах крепко сжав,
Уж вынырнул. Уж над волнами летит. Внизу сиянье глав
Кремлевских скоро показалось: уж близок Финиста дворец.
Любавы сердце больно сжалось, когда увидела: купец
Стоит и машет ей платочком у разукрашенных ворот,
То уменьшается, как точка, то приближается. Полет
Замедлив, Феникс опустился к тем воротам, где ждал купец,
В царевича вновь обратился и молвил деве: - «Наконец
Забудем прошлые печали, здесь – царство радости!»
Тотчас солдаты в трубы заиграли, палили пушки много раз;
Купец свое благословенье дал со слезами молодым;
Народу ставил угощенье старик дворецкий; сизый дым
И запах яств валил столбами из кухонь; длинный ряд столов
Заставлен дичью, пирогами с узором сахарных цветов.
Лились обильною рекою мед, пиво, вина… Сыт народ…
Веселье реет над землею, где Финист-Сокол мой живет.
И не один боярин пьяный в день свадьбы Финиста видал,
Как из пустых глубоких жбанов зеленый Кузька вылезал.
Уважаемый читатель, мы заметили, что Вы зашли как гость. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.
